"Красные" и "белые". Вот оно - смешение языков! Вот новая радость видеть все и не получить по шее. Внезапно "болото" поняло - нет это не прежнее смешение. Более того, смешение - только видимость. На самом деле происходит не революция, а невидимое разделение на верных и неверных. И оно даже стало теперь отчасти физически различимым. И, что удивительно, но совершенно под разными знаменами собиралась одна и та же армия - армия зла. Только она все время несла сокрушительные поражение за поражением. От кого? То красных, то от…. белых, если это вам все еще кажется странным.

Но как происходило разделение?

На какое-то мгновение растерянное "болото" вдруг ощутило, как некая невидимая сила, твердь[46] даже стала властно разделять народ на две части. И не то, чтобы с одной стороны оказались лишь одни подлецы и негодяи, а с другой ангелы во плоти, нет. Обе половины казались очень похожими, но притом чем-то очень важным, несомненно, отличались.

Дальнейшие наблюдения за происходящим показали, что твердь оказалась не только благодатной, но, что несомненно, вещественной! Более того, она состояла из людей. "Болото" конечно не могло многого увидеть и понять, но то, что увидело и поняло, или о чем догадалось, ясно говорило, что люди, составляющие собою твердь отнюдь не святые, а самые обыкновенные! Но и необыкновенные одновременно.

Избранные…

Прежде они вообще ничем не отличались от окружающих. Да и потом несильно. Разве что теперь от них стала исходить какая-то особенная грусть. А за нею чудилась какая-то особенная твердость, неколебимость. Многое позволяло предположить, что эти качества они черпала ни в чем ином, как именно в этой самой таинственной своей грусти.

- Так о чем или о ком грустили избранники? - гадало "болото", не находя ответа. Впрочем, совсем скоро оно о них позабыло, хотя это и не в его обычае - оно злопамятно!

- О Боге, - сделаем мы предположение. О Боге, дыхание которого они уже ощутили на своем сердце, но дорогу к Которому еще не нашли. Ведь вокруг все так запутано! Уже почувствовали Бога, но еще не познали Его. Еще грешники, но уже тяготящиеся грехом.

Они тверды уже сейчас, но корень их твердости покоится в будущем…

Здесь Тайна!

И мы умолкаем.

С их появлением все на Руси переменилось. Даже бессмысленная братоубийственная война обрела особый смысл. Для многих она стала невидимой … дорогой к Богу. Скорбной, даже жестокой, но дорогой надежной! А еще, твердь не только разделяла, но и собирала всех тех, кому также предстоит таинственная встреча с Творцом - брачный пир[47].

Вот и выходит, что Гражданская война - не только разделение, но и особое единение. Только где оно, единение то есть? Злое "болото" отчетливо различало все извороты зла, но не могло взять в толк, кто и где злу противостоит. Кровь-то льется рекой, а о победе нечего и думать. Но все это как-то очень и очень крепко связано с вожделенным "воплощением". Болото это ясно понимало, но никак не могло взять в толк, как именно.

А тут неожиданно прямо на его глазах начала разворачиваться новая потеха. И управлял ею кто-то очень и очень сильный и чрезвычайно злой, но кто? Что-то в нем было до боли знакомым, но повадки сильно переменились - он стал невидимее, мощнее и хитрее.

Никого не видно, но все вокруг прямо стало меняться. Как будто кучка людишек вошла в заколдованный круг, который за их спинами сомкнулся и стал сжиматься. Да, да, - сжималось само пространство! Этим удивительным приемом не владело даже многоопытное "болото". Оно тут же затаилось, благоразумно решив не принимать никакого участия в представлении. По крайней мере, старалось держаться изо всех сил.

Затаилось, внимательно за всем наблюдая, ничем не выдавая себя.

- Неужели ради этой горстки жалких людишек разверзлась такая мощь?

Оно ощутило знакомое чувство, когда непроницаемая тьма обволакивает все вокруг. Ее - нет, и она - есть. Чувствуешь, но не пощупаешь. Очень сильные ощущения. Сперва все шло своим чередом, но потом пошло не так, как надо и, главное, непонятно почему. Жалкие людишки, они должны были давным-давно сдохнуть от страха, а они не сдохли. Перебить друг друга, а они, вопреки всему, не перебили.

Хотя…

Известное разделение происходило и там. В то самое время, как некоторое число людишек постепенно начало-таки превращаться в испуганно и злобно мычащее стадо, другие стали обретать какую-то необыкновенную силу, ранее им не свойственную.

- В чем, собственно, дело? - напряженно размышляло "болото".

- Да они ж перестали бояться! Даже я боюсь, а они - нет! Это немыслимо!

Да нет, все равно боятся, но и не боятся одновременно. Ну да - плоть трепещет, а дух противится. Так, так, так - это что-то новенькое! Оч-ч-чень интересно! Только чем все это закончится? Некоторые попытались сбежать из этого ада, да только не доживали и до вечера. Остальные тупо следовали за своими вожаками[48]. Так что, по мере продвижения в замкнутом сжимающемся пространстве одни человечки становились все трусливее и трусливее. Другие наполнялись невиданной храбростью, сами не замечая того.

"Болото" стало догадываться, что даже в такой ужасной ситуации человек все-таки может сохранить себя и даже дать бой самому злу. Открытие не было приятным.

- Если с ними Христос или ангелы - это понятно, но они же там совершенно одни! - невольно вскрикнуло раздраженное глупое "болото". М-да, во дела! - оно ничего и не поняло. Но если кто-то что-то не видит, еще не значит, что ничего не происходит.

Жизнь - сложная штука!

10. Мертвое не властно над живым!

-1-

Несмотря на всю выразительность описываемых событий, большую часть времени Лежащему приходилось отражать нападки противника, хотя весьма досадного и наглого, но менее опасного, чем "болото". И не такого сильного. Мы имеем в виду "голоса".

Хотя, … разума и силы коварного врага никогда не следует преуменьшать. Как бы то ни было, но, имея ввиду злобу нападавших, вступать с ними в любые переговоры категорически не следовало, хотя пытливый ум все время порывался дать "голосам" хлесткий ответ. Лишь немой укор молчаливого сердца пресекал его безрассудства.

Не все, конечно. Ведь ум, исконно быстротечный, был еще и своеволен, отчего и… неразумен, чтобы, даже осознавая размеры угрозы, безропотно покоряться сердцу. Он - гордый, все понимает, никого не слушает. Но сейчас он так напуган, что не решался даже на "спасительную" истерику, к которой любил прибегать в самые неподходящие моменты. Поэтому-то наш герой и отделывался в мысленной схватке с "голосами" всего лишь легкими "ушибами и синяками". Не слишком, впрочем, осознавая, насколько он в умственной войне удачлив… Нападавшим же только и надо, чтобы хоть на секунду связать разум каким-нибудь бредом и не дать от него очнуться. По-хорошему, этих тварей надо было гнать, не пытаясь разбираться в их проделках. Но сил и умения на это у ума не доставало.

Увы!

Да, и что с него взять! Ведь именно он собственноручно и запустил в голову проклятые голоса то ли от любопытства, то ли по глупости, а сейчас по его недогляду они вошли в силу. Однако ум был склонен валить вину на всех, кроме себя - безответственный! Правда, все произошло быстрее, чем он мог предположить, но и это слабое оправдание.

Не испугайся он, ничего, быть может, вообще не случилось бы.

Теперь поздно искать виновных, пора просто спасаться! Только вот как? Мощь противника поражала воображение. Самое главное, не понятно даже кто он, какова его природа, в чем его средоточие. Да и, сами судите, кому во всем этом разбираться? Ум, напуганный до смерти, все время где-то скрывался, предпочитая ограничивать свое участие в отражении вражеских нападений невнятными декларациями и бессмысленными лозунгами.

Типа: "Враг не пройдет! Русские не сдаются!" - а сам, трус, прятался.

Ну, что с такого взять. Одно слово - "защитник Родины"! Чтоб ему пусто было.

- Только свяжись с поганым, - шептал из своей норы он к сердцу, - и, даже если не погибнешь сразу и навеки, не повредишься в уме, то есть во мне, все равно не выберешься из лабиринтов подсознания, в котором мы с тобою и так давно перестали быть хозяевами.

Из всего этого видно, что струсившему уму Лежащий доверять по большей части не мог. Хотя и в его бредовых высказываниях, несомненно, все еще проблескивали крупицы правду. Поэтому все, что оставалось Лежащему, так это кропотливо складывать этих крупиц - обрывочных образов, мыслей и чувств - целостное представление о происходящем. Так он и поступал. И выходило у него это, на удивление, недурно.

Само понятие: "противник" - Лежащий рассматривал достаточно широко, что позволяло относительно легко уклоняться от угрозы по мере ее перемен. А та и впрямь постоянно преображалась, меняя характер и методы нападения. По прошлому своему опыту Лежащий понимал (хотя и не осознавал, откуда у него опыт такого рода взялся), что один человек или нечеловек, а тварь какая-нибудь, вести себя так изощренно не может.

- Определенно не может!

Как бы то ни было, но даже в том плачевном состоянии, в котором пребывал Лежащий, затягивать решением проблемы "голосов" не следовало, поскольку силы быстро таяли. Человек буквально сох или горел. Хорошо, конечно, не поспешать, рассуждая обо всем со стороны. Да только в нашем случае можно не поспеть, поскольку еще недавно мощный, жилистый, плотно сложенный, Лежащий мало отличался от пересохшей мумии.

Что касается возможного помешательства, то он и сам поначалу склонялся к этой версии, но что-то внутри категорически этому противилось. То, что с ума сойти никто не хочет - это понятно. Но со временем становилось все более очевидным, что сопротивление не ограничивалось естественным нежеланием признать факт своего безумия.

Слова: "Что-то тут не так" - как раз и выражали растущую с каждым пробуждением уверенность в том, что сумасшествие, если оно и имело место, не столь обширно, чтобы пробуждать в мозгу столь необычные явления, которые происходили. Но, все же, главная идея, которую несла в себе эта фраза: "Тут что-то не так!", - заключалась в том, что ум помаленьку и в самом деле начал приходить в согласие с сердцем. Неугомонный, порывистый и наглый, но трусоватый, он постепенно переставал метаться от ужаса.

Следуя мужественному примеру сердца, несколько замер...

Удивительно, но именно в состоянии мало отличного от безумия, ум и сердце начали обретать забытую гармонию, органично присущую человеку и лишь с приходом греха почти утраченную. И это дивное соединение открывало такие манящие дали, что и простого их созерцания хватило бы на многие-многие жизни.

Однако созерцание созерцанием, а следовало решать насущные проблемы, а именно - жизни и смерти. Тем более, что все еще не было ясно, где скрывается невидимый враг, насылающий полчища ползучих, воющих и говорящих гадов, и кто он сам. Является ли затаившимся незаконнорожденным отродьем собственного сознания или вторгся извне в качестве незваного "гостя". И было непонятно еще, что на самом деле хуже.

Собственно, именно с этого-то удивительного момента, находясь в полуобморочном состоянии,  Не смотря на состояние ума Лежащий начал ощущать, по сути - видеть - противника. Но с этого же момента и начали происходить самые страшные нападения, о которых мы говорили чуть раньше, чем о начале единения ума и сердца. А началось это ощущение с понимания природы "голосов". Не с разумения их собачьего языка, а именно понимания. Нет, неверно! Все же не понимания, а, как раз, острого ощущения их природы.

Обратно неверно! Нет, ну… ну - нельзя этого так просто объяснить.

Как бы то ни было, но не большой страх послужил началу внутреннего единения человеческой природы, а страх, мы бы сказали, умеренный, не самый убийственный, хотя и он тоже убивал. Внутри Лежащего что-то стронулось и начало вставать на место. При этом все происходило в совершенной неподвижности и в тишине, если так можно сказать.

Вообще-то, хотя это трудно объяснить, но нападения и "голосов", и того, кого мы назвали невидимым врагом, и мысленной тварью, они… происходили хотя и согласованно, но как бы в разных плоскостях, что ли. Так что, отражение одних атак нисколько не затрудняло одновременного отражения противника, нападавшего с других направлений.

Более вразумительного изъяснения запутанной, ситуации едва ли можно себе представить. В нынешние времена, когда духовность стала подобна огромному темному, заброшенному, сырому и полуразрушенному подвалу, даже простейшее ориентирование в нем становится делом непростым, доступным не всякому. Что же приходится говорить о наших жалких потугах, попытках восстановить совсем уж почти утраченную духовность. А ведь это, как мы уже говорили, вопрос жизни и смерти!

И не только для Лежащего…

Как видим, проблемы перед мечущимся в бреду человеком стояли сложные, и без правильного их разрешения о выздоровлении не могло быть и речи. А еще раз, слова: "Что-то тут не так" - выражали, помимо сказанного прежде, крайнюю степень удивления от чего-то, увиденного в недрах самого себя. Видение было хотя и не слишком отчетливым и мимолетным, но настолько поражающим воображение, что о нем следует упомянуть особо.

Дело в том, что начало воссоединения ума и сердца сопровождалось обнаружением иных непрошенных обитателей маленького внутреннего мира маленького человечка. И мало того, что они облепили душу наподобие извивающихся в слизи червей или мерзких пиявок, но под собою они скрывали нечто совсем уж ужасное…

Только, что или кто это был? Как обозвать эту мерзкую тварь?

Вот тут нам и следует немного остановиться, передохнуть, прежде чем продолжить наблюдения за Лежащим. Вот-вот он обнаружит нечто важное. Погодим немного.

……..

Между тем. Лежащий увидел все или почти все малейших деталях. Открывающаяся "панорама" души поражала своей запущенностью и неухоженностью. О, если б этим одним неприятности и ограничивалось бы. Но, увы, душевный беспорядок затмевали огромные рваные гноившиеся и кровоточащие раны, нанесенные кем-то посторонним. Ни "голоса", ни прочие твари, с которыми Лежащему уже довелось познакомиться, ничего подобного натворить не могли. Каждая из ран была и ужасна, и смертельна…

Кем же они были нанесены?

Мысленный взгляд, продолжая исследования собственной души, невольно задержался на чем-то неведомом. И эта остановка послужила причиной нового потрясения. Судите сами, человек увидел со стороны как бы… самого себя. То есть, то же лицо, те же руки и ноги, только покрытые червями и ужасно пахнущие гноем, приторно-сладким запахом гниющей плоти - его собственной плоти! Но и этим увиденное не ограничилось.

Лежащий ощутил в своем теле, вернее в подобии своего тела, в его ужасной карикатуре, какое-то необычное то ли движение, то ли вибрацию. Точнее, ни движением, ни чем иным это назвать было нельзя. Но и другого слова не подобрать. Это было - назовем все же это движением - движение страстей, самых лютых страстей, которые излучали такую ненависть к Лежащему, что у того волосы встали дыбом. Он понял, что никто во всем мире не ненавидит его так, как эта мерзость, незвано поселившаяся то ли в плоти, то ли в душе. Кроме того, он отчетливо осознал, что эта нечисть поселилась в его теле так давно, что поначалу он даже не мог припомнить, когда именно это произошло.

Нет - все-таки вспомнил! Да, да - точно вспомнил! Память молнией высветило ему прошлое. Пусть на одно единственное мгновение, зато предельно четко - до самой последней черточки. Он со слезами вспомнил тот самый миг, когда…

-2-

Случилось все в далеком-далеком подростковом возрасте. Более точной даты назвать Лежащий не мог, зато увидел тот самый момент, когда он ощутил, что потерял прежнюю детскую свободу. Раньше грех как-то не прилипал к сердцу, жил как бы извне, а в тот день в один единственный миг раз и навсегда связал душу каким-то проклятием.

И это стало для сердца, души неким подобием смерти.

Да, нет же, не подобием, а именно смертью!

Потому что дальше была уже не жизнь, а лишь слабая тень ее.

А вот внешне ничего не произошло. Только что сидел за столом, читал какую-то книгу и… все разом переменилось. За это время он успел чуть приподнять глаза, увидеть, как в окне падают снежинки, разглядеть каждую из них в отдельности, ощутить неспешность их полета. Углядел даже неразличимые глазу дрожание крыла высохшей мухи в паутине между рамами, какие-то невидимые и непонятные вибрации эфира и…

Нет - все-таки произошло, да еще как произошло!

Внезапно он ощутил неудержимость чего-то темного, страшного и злого, властно, по-хозяйски разрывающего внутренности, чтобы вложить в них нечто ужасное. Естество кричало, рвалось прочь от опасности, противилось злой силе, но ничего не могло поделать...

Одно единственное мгновение и - все кончено!

Дело сделано…

- Я умер, - первая мысль, посетившая подростка.

За одну единственную секунду вражьего нападения он ощутил, что навеки лишился чего-то настолько важного, что стал для всех в этом мире абсолютно чужим.

- Изгнание… - с тоской подумалось мальчишке, а потом…

- Да, детство кончилось, и не только оно, - успел подумать подросток прежде, чем окончательно потерял сознание. Беспамятство казалось вечным, но когда очнулся, было видно, что снежинки едва стронулись с места, сердце даже не успело завершить свой последний удар, а сухое крыло несчастной мухи даже не двинулось с места.

А затем время снова пошло своим чередом.

- Своим-то своим, но уже без меня. Мир брезгливо изверг, изблевал меня из числа живых! Совсем как Вальтасара в Писании: "Мене, мене, текел, упарсин. Вот и значение слов: мене - исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел - ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес - разделено царство твое и дано Мидянам и Персам"[49].

Переведя проще: "Более ты не хозяин, не царь сам себе. Ты - вечный раб!".

Встал, подошел к окну, за которым грязно ругались извозчики, сцепившиеся санями и нещадно хлеставшие лошадей. Люди шли куда-то по своим делам. А он взял и… помер. Быстро оделся, вышел на улицу. Голова отчаянно кружилась. Нагнулся над сугробом, вял пригоршню снега и прижал к лицу. Бесполезно! Пошел по дороге подальше от ругани, потом побежал. Снова приложил снега. Опять без толку. Нет не все. На мгновение снова ощутил внутреннюю тишину и покой рассудка. Прежде привычные, сейчас они казались оглушительными. А потом откуда-то издалека, со всех сторон одновременно послышалось какое-то неприятное все нарастающее невнятное бормотание.

- Бур-бур-бур, гур-гур-гур, и-и-и-я-я-я! - примерно так.

Голосов не разобрать, но они, с тех пор, все время что-то бормочут и бормочут, мешая сосредоточиться, чего-то настойчиво требуя, заявляя о своих исконных правах на его разум. Этим все, к счастью, до последнего времени все и ограничивалось. Как шум в ушах - можно привыкнуть и совсем не замечать. Прежде "голоса" боялись слишком к нему приближаться, зато теперь до предела обнаглели, войдя в полную силу. Но это сейчас, а тогда…

Потрясение было настолько сильным, что режущая острота отчаяния сохранялась на протяжении, минимум, нескольких месяцев, прежде чем он к своему новому состоянию несколько попривык... Нет, то, все что произошло, никуда не делось, не исчезло.

- Просто я привык быть мертвым…

- Разве такую жизнь можно назвать жизнью, - вспоминая прошлое, с горечью подумал Лежащий. - Но что это было, если не жизнь? - спросил себя, не находя нужного ответа.

Он не был первым, кто задавал себе подобные вопросы. Так Отцы говорили, что душа Адама умерла немедленно после совершения им первого греха, а плоть продолжала жить еще 900 лет. Это не смерть еще, но уже и не жизнь. Странное состояние - душа и мертва, ведь она может жить только в Раю, но и жива одновременно. Не распадается постепенно наподобие тленной плоти, но и прежней жизненной силы не имеет. Объяснить все это можно так: до своей смерти маленький напуганный человечек, будущий Лежащий, был просто смертным, а после того утра он и взаправду умер, оставаясь, тем не менее, живым.

Отчасти…

Таким образом, Лежащий уяснил, что даже самые страшные и совершенно неправдоподобные рассказы про живых мертвецов и в самом деле обладают некоторой правдивостью. Более того, мертвых-то в нашем грешном мире, по-видимому, даже гораздо больше, чем живых… Впрочем, а кого в наше время вообще можно назвать живым?

- Вместо жизни появилось множество глупых правил поведения, законов, - продолжал Лежащий свои размышления. - А жизнь кончилась, не оставив ничего, кроме одиночества и  острого чувства оставленности, одиночества.

С этого самого времени начался и разрыв с родителями - хотелось найти виноватого и излить на нем накопившуюся желчь отчаяния. Нелепо, конечно, но научить возвращению к жизни было некому. Родители давно уже свыклись быть неживыми. В церкви он тоже не сумел увидеть Бога. Наполненная мерцающими свечами и такими же не совсем живыми как и он сам, она больше производила впечатление кладбища, а не места, где раздается жизнь.

Да…

Люди, верующие, заметьте, (!) все меньше и меньше возлагали свои последние надежды на "бессильного" Бога, с неприметной еще капризной обидой взирая на лики святых иконы. Они, быть может, острее других чувствовали неумолимое приближение беды, пытаясь заглушить ужас суровым чтением акафистов или иным малополезным делом[50]... Ощущали бесплодность своих молений, но вину возлагали за это не на самих себя, а на… Бога.

Нет, не мольбой, не теплым молитвенным предстоянием, а холодным, бесконечно монотонным чтением, вводящим "молитвенника" в некое подобие ступора, по обстоятельствам тупого или восторженного, истребляющего веру. Закон, безжизненный, мертвенный закон, любимое детище закоренелых мертвецов помалу превозмогал живоносную веру…

И это накануне катастрофы, сокрушившей Империю!

Стоящие пред Чашей, пред Самим Господом Иисусом Христом, пред дарованием вечной жизни и Царства Небесного, с мычанием покорялись напугавшему их вселенскому злу[51]. Это их голоса: "Бур-бур-бур, гур-гур-гур, и-и-и-я-я-я!" так напугали в храме юношу. Те же самые слова, те же интонации и бессмысленность настолько потрясли его, что он совершенно не услышал за этим монотонным бормотанием чистые слова Господни: "Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас"[52].

А храм, в котором мертвый Закон одолевает живоносную Благодать, становится… синагогой. Да, да, - той самой синагогой, в которой Господа нашего и распяли… И не надо гневно поднимать брови в патриотическом раже. Распять Господа… Да, так было, так есть и так будет до тех пор, пока Господь Сам, Своею мощною десницею навеки не пресечет беззаконный, безблагодатный "закон" и самих беззаконников, истребляющих веру.

"Закон", оправдывающий равнодушие и даже жестокость к ближнему, оступившемуся или, напротив, поднявшемуся выше тебя. Это совсем не тот Закон, пронизанный любовью и заповеданный нам Господом! Закон Божий хотя и бывает суров, но он и милосерден.

У нас не так! Нам подай правду жесткую, карающую, непримиримую.

Ну, так по ревности и "награда".

Впрочем, истинно верующих кара Божия минует. Она не для них.

А пока, наш бедный юноша, едва живой от пережитого потрясения, в ответ на свои мольбы ничего, кроме мычания не услышал, оттого и не нашел успокоения.

Увы, увы!

-3-

Но это, как ни прискорбно, его собственная вина, а не какая-то якобы ущербность Церкви. Церковь всегда светла и чиста, это человек темен и нечист. Однако любой искренне желающий может обрести свет и очиститься. Не без труда, разумеется, но не непосильного. Видно нашему подростку чего-то недоставало. "Имеющий уши да слышит"[53].

Видно с ушами-то у нас, как и у того юноши, было неладно…

И, все же, он хотел сохранить пусть и не саму жизнь, то хотя бы память о ней. Но становилось только хуже. Начались бесконечные скандалы, крики, наказания.

И дома, и в гимназии.

Сверстники стали сторониться его, хотя и сами стали неживыми. Просто у них это "дело" прошло менее болезненно. Нет, не только это. Он действительно чем-то отличался. Несомненно, что он в то бесконечно долгое и исчезающее малое мгновение своего умирания успел сделать что-то такое, на что остальные не решились, а теперь от зависти ненавидели его. Чем-то его прижизненная смерть отличалась от смерти окружающих.

- Только чем? - вопрос самому себе оставался для Лежащего открытым…

- Почему так вышло, ведь страх и тревога стали и для всех нас "верными спутниками"? Однако между подростками теперь постоянно стали происходить драки. Редкий день приходил без подбитого глаза, порванной шинели, нагоняя от родителей.

- Так в каком же мире все это время я жил? В мире живых или уже мертвых? - снова и снова спрашивал Лежащий сам себя и неожиданно нашел верный ответ.

- В придуманном!

Только теперь он осознал, насколько свыкся, смирился со своим положением. Со временем даже перестал его замечать. Почти перестал. А все потому, что стал рабом "Мидян и Персов" - страстей! И только сегодня ему удалось увидеть своего "повелителя".

- До чего мерзкая и отвратительная тварь! И как глубоко она овладела моей волей, связала разум? - устало созерцал человек, не обращая внимания на то, что мысль его снова стала подвластна законам времени. Впрочем, не совсем! Он хотя и перемещался в нем, но теперь как-то по-другому, почти так же, как и до того страшного дня далекой юности.

Зато теперь стало очевидным, что противные "голоса", досаждавшие все последнее время, родились отнюдь не сегодня, не стали следствие недавнего потрясения. Они проникли в сознание в тот самый день и час, когда напуганный подросток с ужасом ощутил, что… умер. По-видимому, и прогнать их можно только уяснив, как именно они пришли.

- Что за бред ты несешь! - испуганно воскликнул внутренний голос. И он был единственным из голосов, только что понял Лежащий, который он "сотворил" сам. Чтобы хоть как-то сгладить невыносимость своего вселенского одиночества. Прочие "голоса", возможно это были осколки распадшегося сознания, расплодились незаконно.

- Просто надо снова оживеть. Только так можно избавиться и от проклятия, и от наваждения! - развивал свою мысль внутренний голос. - Не прогонять надо, а оживать!

Только теперь Лежащий понял, что эта простая мысль все время крутилась у него в голове, и он не в первый раз делает это открытие, только раньше о нем забывал. Почему?

- Ну - нет! Теперь точно не забуду.

И немедленно сделал новое открытие. Оказывается, что множество разбросанных во времени разрозненных обрывков его мыслей[54] на самом деле никогда не были ни разрозненными, ни обрывками (Он не имел в виду "голоса", разумеется). Одна единственная длинная-предлинная и чрезвычайно целостная мысль длинной в жизнь! Непонятно, когда именно она началась и когда исчерпает себя. Ясно лишь одно - она настойчиво требовала непременного соучастия в нынешнем деле и прошлого, и настоящего, и… будущего.

- Да, да - именно будущего. Но тогда, когда оно настанет, а уже сейчас. Будущее, только кажется, что не приспело. На самом деле оно давным-давно присутствует здесь! Но и без прошлого будущее оказывалось бесполезным. Почему? Да потому, что именно в прошлом, в самый момент своей духовной смерти будущий Лежащий сделал что-то настолько важное, что без этого у него вообще не могло быть никакого будущего.

Под будущим Лежащий, незаметно для самого себя, подразумевал не просто то время, которое еще не наступило, а нечто намного превосходящее упомянутый стереотип. Будущее - конец мукам. Нынешним, прошлым и будущим. Как не странно это звучит.

Дальше развивать эту тему не станем. Кое-что станет яснее несколько позже.

Главное, что именно подростком Лежащий принял самое важное в своей жизни решение, сделавшее его чужим в нашем грешном мире, - решение вернуть себе жизнь. Только он об этом не догадывался. Судьбоносный волевой акт практически сразу стерся из памяти. Нет, не совсем. Вернее говоря, не стерся, а просто-напросто стал целью, стержнем жизни. А сам момент тот был столь скоротечен, что и запоминать, в сущности, было нечего.

Просто не покорился злой твари, а всем сердцем, всей душою возжаждал возвращения жизни. И именно утоление этой Жажды стало отныне единственной целью всей жизни.

- А как же тогда другие? - вопросит пытливый читатель. - Что ж, остальные так и останутся навсегда мертвыми, раз они настоящей жизни не возжелали, как Лежащий?

- Свободной волей, пусть и умаленной, по сравнению с райским, догреховным ее состоянием, обладают все. Пробудится желание жить, пробудится и воля. И волеизъявление это само по себе явит не только желание жить, но и начаток жизни, саму жизнь.

Мы отдаем себе отчет, что только что сказанное может представляться откровенным бредом, но мы уверенны, что читатель без особого труда сумеет отделить "зерна от плевел", разобраться с непростыми проблемами жизни и смерти, о которых мы затеяли разговор.

И тут нам, пожалуй, следует сказать еще нечто важное. Тому, давнему, решению, последнему волевому действию живого еще человека немедленно воспротивилось все его только что умершее естество… Противиться то оно противилось, но…

Мертвое не в силах отменить волю живого!

Даже если живой и умер, как умер в юности наш будущий Лежащий… Смерть вообще не имеет никакой власти над жизнью! Правда, смотря какой смысл мы вкладываем в понятия жизни и смерти. И жизнь жизни рознь, и смерть смерти тоже!

Смерть властна лишь над мертвыми душами. Мертвыми совершенно…

А Лежащий, хоть и умер, да не совсем!

Смерть и у него в пору его юности постоянно пыталась отобрать жизнь, но предсмертный крик его души вопиял о жажде жизни. Жизни не жвачной, а самой настоящей.

Этот крик и стал последней волей живого. А дальше жизнь, иссеченная смертью угасла, а с нею иссякла и воля. Поэтому отменить прежнего решения было просто некому.

Вот и весь ответ!

Но почему омертвелая душа все же восстала против собственной жизни, упрямо, быть может, спросите вы? Очень просто - духовно мертвое уже естество немедленно поняло, что принятое решение означает, что ему, чтобы заново оживеть, придется еще здесь, на земле пройти сквозь адские муки. И именно мукам этим оно отчаянно воспротивилось.

А еще, она… заболела злом, а, следовательно, и жаждой смерти. Всякий, отдавший свою душу злу, ищет собственной смерти. Со стороны может казаться, что человек жизнерадостен, весел и тому подобное, а на самом деле даже в веселье он ищет смерти…

Так и у Лежащего. Омертвевшая душа страстно желала отказаться от страданий ради жизни и ее самой, но изменить прижизненного решения была не в состоянии! Поэтому Лежащий и сохранил и прошлое, и будущее, чем похвастаться может не каждый.

Впрочем, потерянное будущее можно при желании вернуть… Если очень постараться. Как? Ну, это тема для особого разговора. Достаточно понять, что Спаситель пришел в мир именно тогда, когда спасать, по сути, уже было некого - все погибли...

Но во Христе воскресли!

Тот, кто взалкал Жизни, а она существует только во Христе Иисусе.

Впрочем, это и без наших комментариев очевидно.

Ну, для живых, разумеется…

-4-

И тут самое время вспомнить об утопшем Всаднике. Помните ту занудность, простите за выражение, с которой он так тягостно умирал? Имеется в виду многократное повторение одного и того же падения и всего того, что предшествовало смерти. Причем, заметим, навязчивые образы будущей гибели преследовали его много лет. Единственно, что прежде они не были так отчетливы. Но и без этого пугали, отчего разум тщетно пытался разрешить неразрешимое - вырваться из лап смерти, избежав неминуемой схватки с нею.

А ведь суть этой схватки как раз и заключена в том, что сражающийся со смертью насильно отбирает свою жизнь незаконно ею присвоенную. Но ведь любая встреча со смертью непременно ведет к погибели, а победа над нею к воскрешению.

Только сперва непременно надобно умереть!

Выходит: хочешь жить - умри и воскресни! Не хочешь жить - просто умри.

Навечно!

И тут самое время объяснить, почему мы избрали в качестве наших героев и Всадника и Лежащего. Из-за схожести судеб. Они оба жаждали, у обоих Жажда имела одно и то же происхождение. Они оба умерли душой некогда давным-давно, и оба равно желали возвращения жизни. И тут мы снова со всей неизбежностью сталкиваемся с важнейшим из законов духовной жизни - чтобы мертвому ожить, надо пройти врата смерти., одолеть их

Либо навсегда отказаться от поисков жизни, либо умереть за нее. И Всадник, и Лежащий избрали смерть ради жизни. Избрали не когда-нибудь, а в самый момент своей смерти. А прижизненное решение омертвелой душе отменить нельзя. Так уж устроен мир. Так что повторяющиеся, скорее всего надоевшие читателю, видения Всадника чрезвычайно важны, хотя и показывают всего лишь сопротивление человеческого естества будущей смерти. Но каждый раз выходило так, что как ни извивайся, но, не отменив первоначального решения, не изменив намеченной цели, избежать гибели невозможно.

Помните: "Блаженны нищие духом"[55] - это как раз тот самый случай. Блаженны признавшие свою несостоятельность, тщетность всех усилий перехитрить смерть. Ведь всадник, если вы помните, мог спастись, откатившись при падении в сторону от полыньи. Но он этого не сделал, в противном случае он так бы и остался живым мертвецом, и все его страдания и потуги вернуть прежнюю живую жизнь оказались бы тщетными.

А он не просто стал живым, пусть и на краткое мгновение. Прежде, чем быть поглощенным пучиной, он обрел всю полноту жизни, вернул ее многократно преумноженной! И мы с вами видели, до чего сладка настоящая жизнь, даже одно единственное ее мгновение. За это мимолетное мгновение и умереть не жалко!

Что Всадник и сделал…

Впрочем, для этого вовсе не обязательно надобно утопнуть и вообще умереть. Просто нужно решительно вступить в схватку со смертью и истребить смерть, угнездившуюся в тебе, в твоем сердце, в твоей собственной душе, в самой ее сокровенной части. А дальше у каждого своя дорога к жизни. Болезненная, - да, но не всегда отбирающая жизнь. Тут уместно было бы поговорить "за жизнь" вообще, но… как-нибудь в другой раз.

Это только что понял и Лежащий. Это мы про его длинную-предлинную мысль.

Он постиг, пусть и не главную, но великую тайну Времени. Привычное представление о нем вместить подобную мысль, разумеется, не могло. И не потому, что та была сложной. Нет, но она была столь емка и проста, что просто превосходило собою время. Разумеется, ее нельзя совершенно соотносить с вечностью, но и со временем тоже, поскольку мысль могла относительно свободно… перемещаться в последнем.

Не вспоминать прошлое, сопоставляя его с настоящим и предполагая будущее, не произвольно менять даже их, а как-то особенно ощущать духовное единство, нерушимую связь времен, самую сокровенную их суть, жить, каким-то непостижимым образом сорастворяясь в них... Хотя, строго говоря, ощущение будущего было не слишком отчетливым и малопонятным. Точнее выразить свое состояние Лежащий не мог, хотя и хотел.

- Если хорошенько подумать, то получится, что нынешний день является просто-напросто… продолжением того дня, того злополучного морозного утра, так и не завершившегося по сию самую пору. Но что же тогда со мною происходило в промежутке между тем мгновением и этим? - подумал, не сразу подобрав подходящий ответ.

- Да ничего! Вообще ничего. Пустое место, небытие и ничего больше.

Подумал еще немного и потрясенно снова воскликнул.

- Нет, это невероятно! Неужели, я все-таки понял, что все это значит?

Оказалось, понял, но не совсем. Мысль отчаянно рвалась за пределы времени, но все еще не могла превозмочь их. Увы, ей недоставало ни сил, ни умения, чтобы вновь соединиться с желанной вечностью[56]. И, главное, какая-то неведомая сила этому противилась. А ведь когда-то душа без особого труда могла это делать. Когда-то купалась в вечности как рыба в воде, притом, что оставалась смертной. А смерти не боялась, во всяком случае, чрезмерно. А сейчас все наоборот! Почему? Грех связал - вот и оказалась душа в узилище.

Лежащий вздохнул.

- Да, грех, один только грех - вот единственная причина преждевременной смерти моей души и повреждения единства времен! Точнее, единство осталось, но уже без меня. Вот так примерно и выглядит изгнание из Рая! - И он ощутил всю чудовищность и невыносимость адамова греха и долгие тысячелетия его власти над обезображенной человеческой породой. Но также отчетливо осознал и то, что беспредельность власти зла пала.

Пала, попранная Властью Превосходящей!

- Чем она победила смерть? - задумался Лежащий.

- Смирением, - тихо молвил он сам себе, как будто прежде никогда об этом не слыхал, никогда не открывал Евангелие, не подходил ко Святой Чаше. На этой высокой ноте его размышления окончательно и бессильно прервались. Дальше нельзя! Дальше начинался путь совершенных - тех, кто покаянно превозмог в себе силу адамовой смерти.

- Покаяние… - вот путь ко смирению, - с облегчением понял Лежащий, прежде чем совсем впасть в беспамятство. И эту потрясающую новость тоже открыл заново.

- Как просто! - сказал, улыбаясь, и сомкнул глаза… - Ах, как я ждал этого!

Придя в себя, Лежащий снова вернулся к реальности, если после всего случившегося с ним можно было продолжать ее так именовать… С отвращением взглянул на то, что "вылупилось" из некогда отложенного "яйца" и нагло возомнившего себя его властелином.

Рассудок снова принял привычные формы, но отвратительное видение все еще продолжалось. И это почему-то воспринималось как должное, хотя задуматься было о чем. Например, если оно внутри души, плоти или, допустим, ума, то почему видится снаружи. А еще, долго ли этот "спектакль" будет продолжаться?

Видение успело надоесть.

- Отвратительное существо! - молвил Лежащий брезгливо, без прежнего страха.

Будучи не в силах даже пошевелиться, эта мерзкая и ненасытная тварь все время жадно требовала и требовала от него бурной, страстной энергии, источавшей все его жизненные силы, а взамен "кормила" неосознанными страхами и ледяным ужасом.

- Оказывается, всю свою жизнь я провел в непрестанном страхе перед этим вонючим, беспомощным и мертвым уродом! Почему он все еще имеет надо мною такую огромную власть? - подумал Лежащий. - Как случилось, что я, живой, стал рабом мертвой гадины?

- А-а-а, понял! Я, … я сам выкормил эту нечисть, выкормил собственными страхами! В меня кто-то лишь вложил семя скверны. Но холил и лелеял ее я сам, своими грехами и страстями, болью от них, - не слишком связно, зато верно размышлял несчастный.

- Как же я снова жажду прежней свободы - о, Господи! - вырвался сдавленный крик и тут же замер. Он понял, что не заслужил просимого. Жизнь быстролетной птицей промелькнула пред его ищущим оправдания взором. Промчалась одними мигом, но ничего, что хоть отдаленно оправдывающее его требование, в ней не обнаруживалось.

- Неужели все так худо?

Нечто подобное произносил и Всадник, если вы помните, в последние мгновения своей жизни. А потом наступило то, что не поддается анализу. То ли он сперва умер и, умерев, увидел удивительный свет, давший ему совершенное счастье, то ли наоборот.

11. Откуда такая прорва!?

-1-

А недвижимая тварь по-прежнему излучала страшную, злобную волевую энергию. Это было и непонятно, и неприятно. Ну, сами судите, разве мертвец может, должен, имеет право командовать живым! Однако как еще может, еще как командует! Как это понять, как сорвать невидимые, но крепкие его кандалы? А сорвать совершенно необходимо!

Внезапно смрадное видение пропало. Вот только куда сия скотина подевалось? Понятно, что видеть, ощущать даже такую мерзость намного безопаснее, чем чувствовать, но не видеть. Неожиданный приступ тошноты дал исчерпывающий ответ.

- Он, она… снова внутри, а причиной рвоты стала брезгливость. Как будто глиста проглотил! - но, несмотря на остроту ощущений, мысль обратилась к иному предмету. Вернулась к идее Придуманного Мира и снова не находила ничего, что могло бы опровергнуть высказанного предположения о его существовании. Более того, выходило, что именно в нем постоянно проживал и сам Лежащий, и подавляющая часть человечества! Странно, но глаза видели одно, а ум другое. И это было так же очевидно, как и немыслимо.

- Ну, пусть все люди и находятся в прелести, - вспомнил он почти забытое и непонятное прежде, слово "прелесть", услышанное давным-давно на Законе Божьем, - но не могут же все переживать одновременно один и тот же бред! Такое просто невозможно.

Однако ничего иного взамен Лежащий предположить не мог. Как не крути, а выходило, что невозможное возможно. Только как такое могло произойти? Размышления прервал идущий изнутри холод. Он усилился, охватывая члены каким-то параличом. Да, скучным такое времяпрепровождение не назовешь… Во всяком случае, последнюю мысль завершить снова не удалось, поскольку очередная напасть вытеснила предыдущую.

Это враги напали разом, да так странно, так что вслед за недавним залпом бесцеремонных вопросов и требований последовал еще более капризный. Настораживало, что на сей раз в "представлении" появилось нечто новенькое. Назовем это интеллигентностью, ранее толпе голосов несвойственной. Дикое стадо теперь казалось управляемым!

На некоторое время это обстоятельство отвлекло внимание.

Заметим, что наступление некоторой гармонии в отношениях ума и сердца, несмотря на нападки мысленных тварей, осталась для последних незамеченным. Но беспокойства и дискомфорта прибавила. Поэтому ярость их стала еще более яростной, злость злее, неукротимее и мстительнее. Они только не поняли, отчего им вдруг стало так худо.

А человек хотя и спешил позабыть увиденное чудище, но это оказалось невозможным. Пытаясь по привычке спрятаться, он подумал, что гниющая плоть является скорее всего мысленным образом, видением его плачевного состояния, а не реальным существом.

- Нет! - очнулся он от иллюзий. - Реальным, именно реальным. Сам понюхай, - какая вонь стоит, хоть топор вешай. Вонища самая что ни на есть настоящая и неимоверная! Гнилая человечина - уж я-то хорошо знаю этот запах. Может, это моя плоть гниет?

И тут в отвратительно мерзком зловонии он стал различать отдельные запахи его составляющие. Оказалось, это запахи греха! У каждого свой. Каждый грех, каждый проступок и даже скверная мысль издавали свой собственный запах. Грех давным-давно кажется забытым, а его нестерпимая вонь ясно говорит: "Никто не забыт. Ничто не забыто".

Вот она - "симфония греха", будь она проклята!

Зловоние, в конце концов, едва не довело до очередного обморока. Изнемогая от нарастающего внутреннего холода, человек решил было "отключиться", но передумал... Как не противно и страшно, но сейчас потеря сознания, возможно, означала бы и потерю жизни, а этого допустить было нельзя. Лежащий даже удивился собственной отваге. А еще, ему стало ясно, что в прошлой жизни разуму он, безусловно, предпочитал беспамятство. Притом, что всегда считал себя завзятым храбрецом. Да и окружающие думали также.

- Гнусная ложь, кого обманывал? Храбр не тот, кто идет на вражьи пулеметы, не тот, кто бросается в схватку против десятерых, а тот, кто отважится напасть на смерть, угнездившуюся в собственном сердце - это страшнее всего! И только тот, кто обретет мужество заглянуть внутрь себя и, не отвратив взгляда, увидеть там эти ненавидящие яростные глаза, может считать себя храбрецом. А переставший бояться смерти, победит все остальные страхи. Не той смерти надо бояться, которая снаружи, а той, что живет внутри.

А беспамятство… Оно бывает разным. Можно не падать каждую минуту в обморок, если научиться вообще из него не выходить, убеждая самого себя в том, что ничего страшного не происходит. Можно бесконечно долго притворяться живым, будучи отпетым мертвецом… Особенно если тебя окружают толпы таких же гниющих, безумных существ.

- И ничего, живут, не тужат, - раздался хриплый собственный голос. - Подумаешь, ну жует кто-то твою печень, ну рвет со смехом твои кишки. На это можно не обращать никакого внимания. Главное, что подумают люди! Увидят, что ты мертв, и станут ржать как лошади, тыкая в тебя пальцами - "Вы видели этого удальца-мертвеца"?

- "Дохлый, а кусается!" - вот что скажут, - доказывал Лежащий самому себе.

- А чему радуются, коли сами мертвы? - ответил себе же. - Думают, что если полюбили собственную смерть, так она станет верной подружкой, приголубит, защитит, отпустит? Это не в ее правилах. А начнешь оживать, эта "милашка" набросится с такой яростью, что не приведи Господи. Мертвецы, а смерть мертва, - злопамятны. И не успокоятся, пока не забьют насмерть того, в ком незаконно поселились. Да не просто забьют, а сперва сломят волю, покорят себе, сделают рабом и точно таким же мертвяком, как и они сами.

- Насколько реально происходившее в последнее время, - задумчиво перебив его размышления, негромко, с характерным французским прононсом, как бы небрежно поправляя чеховское пенсне, заявил о своем присутствии новый представитель толпы.

Последняя, не склонная к вниманию, неожиданно притихла. Это насторожило. Говорил уже не просто бессмысленный "голос", а некая думающая субстанция, так сказать.

- Правильнее поставить вопрос иначе. Реально ли оно само? Время, то есть, - вступил в дискуссию с первым иной представитель того же рода. - Быть может, поток образов и эмоций, крушащий рассудок этого вонючего, не соизволившего встать при нашем появлении, заблеванного урода являются плодом воображения, эфемерной эманацией страстей, генерируемой извечной борьбой животного - "it" с трепетно личностным - "super ego"[57]?

От подобной наглости у Лежащего даже перехватило дыхание. Неужели эти гады подслушивали его мысли, да так, что даже их слова о реальности отчасти совпадали с его?

Ответа не нашел…

-2-

Что до умных речей, то, если забить свою совесть до смерти[58], а именно так и поступает эгоистичная образованность, к месту и не к месту вставляя очередную умную глупость, то скрывать от других свою смерть бывает намного легче. Нередко общество таким мертвецам даже покланяется как идолам. Причем, не завидуя, как если б они были живыми.

Интеллигентность…

Такая скромненькая, стеснительная, неловкая и аккуратненькая, а на деле закомплексованная стервозная дама, которой нет дела до мечущегося в бреду хозяина. Ах, как ей одиноко, как хочется с кем-нибудь поговорить по душам, о чем-нибудь высоком, вечном. Но только тронь ее, попробуй перечить, и такое услышишь о себе - век не забыть!

Да и не даст. Всю оставшуюся жизнь будет мстить, шипеть и кусать. Какой там Чехов - змея подколодная! Вышвырнуть бы ее, да как бы ни так. Прилепилась к мозгам как пиявка, да не просто висит, а пьет и пьет твою кровушку. Гадюка проклятая, а требует всемерного почтения и уважения! И все потому, что проблемы нашего больного существенно отягощались тем, что он был не просто неплохо образован, но в образованности своей успел изрядно замараться, что уже в те времена было явлением весьма заурядным[59].

Некоторая упорядоченность, даже разумность прежде несвойственная крикливой толпе, свидетельствовала, что голоса сумели договориться между собой. Почему? Во-первых, они до смерти напугались, и от страха всецело покорились той, неподвижной гадине, вонь от которой продолжала наполнять "обитель" Лежащего. И теперь все враги Лежащего, прежде разрозненные, отныне стали едины. Во-вторых, нападающие, очевидно, нашли какую-то прореху в непреступной прежде обороне Лежащего. Правда, пока они не стали свое открытие афишировать. Хотели напасть разом, внезапно и всесокрушительно.

От себя добавим, что и самоубийственно, поскольку убивая того, на ком они паразитировали, все упомянутые твари, со всей неизбежностью, убивали и самих себя. Смерти они, конечно, боялись пуще всего на свете, однако Лежащего ненавидели еще больше.

Помните евангельских бесов, вселившихся в свиней. Больше всего они боялись преисподни и упросили Христа поселить их в свиней[60]. Тот снизошел, но бесы тут же убили свиней, сбросив их в море, а сами в тот же миг отправились именно в то самое место, которого боялись пуще всего. Жажда убивать превозмогает даже страх вечных мук.

- Почему нападки перестали быть беспорядочными? - спросил себя, повторяясь, Лежащий. - Потому что объединились - иного мнения быть не могло. А коли так, то надо немедленно укрепить слабые места. Только как это сделать организму, только-только начавшему понимать самого себя? - Опять же, кто собрал воедино безумную толпу? И была ли она прежде так уж неуправляема? - в привычно полубессознательном состоянии сумел сообразить Лежащий. - Да, каждый день по сюрпризу! - однако вскоре снова стал путаться в мыслях, это свидетельствовало, что он вот-вот потеряет сознание.

- А, может, это всего лишь последствия сыпного тифа или воспаления легких? - откуда-то из глубины раздался непривычно робкий тоненький голосочек. - Бедненький ты мой!

- Это, наверно, очнулся мой здравый смысл, - с благодарностью подумал Лежащий. - Надо бы ему как-то помочь, иначе сгинет бедолага!

Как пить дать, пропадет!

- Короче, мил человек, все, что же мы с тобою сейчас вокруг видим - обычный результат долгой и изнурительной горячки. Продукт жара и бреда, так сказать, - продолжал деловито с сочувствием ворковать как бы не ведающий об опасности голосочек.

- Э, не-е-е-т! Это не здравый смысл, а новая уловка тварей, - хоть и с некоторым опозданием, но успел сообразить больной прежде, чем начать очередное "погружение". На этот раз вынужденное, а не от трусости. Мы уже говорили, что он совершенно изнемог.

Заметьте, как скоро и практически незаметно здравая мысль начала перемешиваться с нездравой и вредной. И как тонко, опять же интеллигентно, у нее это происходило! Однако до полной потери сознания и на сей раз не дошло, зато настоящий здравый смысл стал и впрямь преобладать над бредом, отчего последние аргументы говорящих перестали казаться убедительными. Внутри начало происходить нечто странное.

- Был ли Отряд на самом деле или он являлся одним из придуманных образов? - спустя время, придя в себя, относительно спокойно начал размышлять человек. Он старался поменьше обращать внимания на то, что мысленная дребедень, с новой силой возобновила свой яростный спор друг с другом, а затем, непонятно с какой целью, дружно удалилась куда-то в загадочные дали подсознания. Попросту спряталась.

- А зачем прятаться, скрываться, коли не задумали худого? - Странный поступок наводил на мысль, что голоса не просто хамили и кривлялись, но своим поведением намеренно провоцировали Лежащего на какое-нибудь безрассудство, опрометчивый поступок или пытались отвлечь от чего-то очень важного, и лишь для виду притворялись простачками. Они не просто дурили, а целенаправленно добивались неизвестной пока цели.

Наводить-то их поведение наводило, но времени и сил на размышления, не давало. Поэтому Лежащему оставалось лишь запоминать проходящие пред ним "картины". И в этом деле он весьма преуспел, выбрав изумительную тактику, - запоминать не сам бред, не конкретные события, а лишь возникающие посредством них не вполне еще ясные ощущения, ассоциации. Некие, скорее чувственные, чем умственные, образы.

Во-первых, в мысль облеченную в такие непривычные противнику формы (в том, что пред ним не просто голоса, а разумный враг, Лежащий уже не сомневался) чужому проникнуть невозможно. Во-вторых, образов требовалось совсем немного, чтобы сложить из них достоверное общее представление. Такая тактика гораздо эффективнее, чем без малейшей надежды в течение недолгих мгновений прозрения пытаться выстроить какие-то логические цепочки, которые пресекались прежде, чем успевали что-либо изъяснить[61].

И первым, что было осознанно, особое чувство тревоги, острое ощущение опасности. Нет, не в смысле страха потери здоровья или даже смерти, а опасности особого характера. Иными словами, теперь пред ним стояли не разрозненные голоса или дурацкие вопросы, а умный, почти неподвижный враг, которому нужно одно - его смерть. Причем враг этот был уже не тем безжизненным, гниющим уродом, от которого Лежащего только что стошнило. Эта нежить была как бы живой, простите за каламбур.

У нее была своя воля, собственный разум и нечеловеческая сила.

А коварное "почти" как раз и делало его практически незаметным, почти незаметным... Ведь и эта тварь по необходимости как-то должна двигаться, хотя бы мысленно. По крайней мере, подвластные ему "голоса" вынуждены были перемещаться. Следовательно, хоть и медленно, но продвигался и тот, кто ими управлял. А из этого следовало, что его самого можно обнаружить. Для этого надо просто зорко смотреть, предварительно замерев.

Голоса же, как мелкие бесы, теперь служили, главным образом, для отвлечения внимания. Впрочем, если хотя бы один из них сумел бы хоть на миг сковать разум Лежащего, то один же смог бы и вывернуть его наизнанку. Голоса малы только потому, что не имели над ним достаточно сил. А получи они их, неизвестно чем бы все закончилось.

Многие тяжелейшие болезни начинаются именно с "голосов"…

12. Засада.

-1-

Надо замереть так, чтобы увидеть едва-едва заметное движение противника. И как только Лежащий это сделал, сразу догадался, куда и с какой целью удалились "голоса".

- В подсознание. У них там "гнездо". Оттуда и нападают. Причем живут там давным-давно, разделяя свое "ложе" с этим вонючим, прогнившим уродом! Собственно, они, по-видимому, его и выкормили. Или наоборот. Тащат мои силы понемногу и отдают их этой твари. Они меня всю жизнь видели, а я их - нет! Почти нет. Только чувствовал присутствие чего-то противного, инородного. И что же теперь прикажите делать! Как их выковыривать? - со злостью задумался Лежащий и тут же нашел ответ.

- Не выгонять эти твари надо, а истреблять само логово - подсознание, - решил Лежащий. Впрочем, открытие нельзя было назвать новым. Да, хоть бы и так!

Раньше он полагал, что подсознание - важнейшее начало жизни, источник интуиции. Теперь ясно, что интуиция и подсознание имеют мало общего. Одно - естественное свойство человеческой природы. Другое - утерянное сознание, место обитания множества неуправляемых, самопроизвольно возникающих и исчезающих мыслей и их обрывков, мешающих мыслям нормальным. В нем зарождаются не только инородные, нелепые "голоса", но и бессмысленные страстные порывы и тому подобное. И как-то очень тесно со всем этим связан тот ужасный мертвец, видение которого недавно так напугало Лежащего. На большее сил все еще недоставало, однако природа врага стала намного понятнее. За какие-то несколько минут Лежащий узнал и о себе, и о нем больше, чем за всю жизнь.

- Грубо говоря, подсознание - помойка с обрывками незавершенных мыслей, складывающихся самым нелепым образом, страхов, с которыми не хотелось столкнуться лицом к лицу. Не потому что они сильны, а просто от желания избежать неприятности.

Вдруг какое-то странное видение на миг затмило все, сквозь тягучую пелену открывая прошлое, и исчезло прежде, чем Лежащий успел запомнить и разобраться в увиденном.

- А что, если Отряд и в самом деле был? И что с ним случилось? - пресекла спокойные размышления тревожная мысль. - Куда и почему Отряд подевался? Какое отношение ко всему этому имею я, и велика ли моя вина? Сколько дней или, быть может,… лет продолжалось настигшее нас в тайге нечто ужасное. Да и было ли вообще на самом деле все то, что казалось реально пережитым, выстраданным потом и кровью.

Моей и моих бойцов?

На самом деле, проблема заключалась вовсе не в Отряде, если тот и в самом деле был, а в том, что за вопросами враг скрывал что-то такое, что непременно надо было у него выпытать. Так что, в ответном вопросе Лежащий не искал ответа, а начал наступление.

Согласитесь, какая сила крылась в этом изможденном теле!

Здравые мысли, однако, скоро пресеклись, по обычаю уступив место бредятине. Но и это неплохо, поскольку человека теперь подстерегла новая опасность - рвущееся к власти над разумом чувство вины. Дай ей хоть на секунду желанное, и в следующий миг она непременно добьется своей цели. А желательно ей было, ни много, ни мало, - раздавить, превратить в прах отчаянно сопротивляющееся разрушению спутанное сознание человека.

До сих пор до чувства вины очередь вообще не доходила, но сегодня ей удалось прорваться сквозь толпу голосов. Более ого, ее намеренно натравили именно сейчас. Поэтому, не теряя времени, вина, кипя непримиримой злобой, взорвалась бранной тирадой.

- Кто, кто, кто будет отвечать за твои проделки!? Убивец проклятый, га-ди-на! - заорала она как бешеная, распугивая своими воплями более умеренных предшественников.

Рассудок все еще оставался слишком слабым, а потрясение слишком глубоким, чтобы на равных сражаться с таким противником без опасных последствий. Поэтому более или менее разумное состояние ума, в который уже раз, сменилось несколько менее опасным забвением. Но прежде чем туман смежил очи, Лежащий сообразил, что появление новых персонажей трагикомедии, в числе прочего, говорило и о начале выздоровления.

- Для начала неплохо!

В самом деле, и образованный эгоизм, и чувство вины, пусть они и были явными неприятелями и паразитами, но для своего появления требовали от больного хотя бы некоторой осмысленности и, пусть и минимального, но наличия физических и духовных сил. Своих у этих тварей отродясь не было. И черпать они их могли только у Лежащего.

Ни у кого более!

- Это утешает, - напоследок успел подумать последний, не заостряя нестойкого внимания на иных опасных угрозах. И с этой приятной мыслью мирно погрузился во мрак…

Как мы заметили, наш, не столько молодой, сколько моложавый, упрямый и пытливый, человек постоянно предпринимал попытки проникнуться смыслом жизненно важных проблем. Но будучи не в силах одолеть последствий своего потрясения, всякий раз поспешно отступал, по необходимости прячась в утешающем обморочном состоянии.

Интуитивно он успевал понять, что страшнее и опаснее самого потрясения оказались угрозы, исходящие от собственного взбунтовавшегося сознания, точнее то ли из-за как-то отколовшейся его части, то ли из-за чего-то затаившегося намного раньше…

Но, главное, враг[62]… До него еще дойдет своя очередь. Когда-нибудь, но не сейчас. Но решительное наступление на главного врага с потерей сознания вовсе не прекратилось, как предполагал Лежащий. Где-то внутри его все замерло, как мы уже говорили.

- Враг не спешит, а ты будь еще более нетороплив. Он всегда прячется под разными личинами. Думаешь - вот он, а он уже другой и злорадно смеется над тобой, простачком. Зри в корень! Надобно совсем перестать обращать внимание на внешность, а искать и понимать сердцевину, сущность врага, - так наставлял самого себя Лежащий.

И еще, древний враг намного умнее и сильнее тебя. Умственным образом его никогда никому не удавалось одолеть. Да и любым иным способом. Это если ты один - сам по себе. Нужна помощь. Кто может помочь? Сам знаешь Кто! - продолжал Лежащий.

Мысль закончить не удалось.

Началось! Сердце и ум впервые вполне согласно затаились в своей первой "засаде". Оба ясно понимали, что она может оказаться продолжительной, отчего обоим следовало набраться немалого терпения. Но в этом-то и заключалась главная проблема.

До сих пор каждый привык жить самовольно, по своему усмотрению, лишь по необходимости прибегая к помощи другого. Поэтому поначалу сидеть "в засаде" было просто невыносимо. Каждый хотел быть главным и командовать. Лишь уяснив меру нарастающей опасности, ощутив близость противника, резкий запах его ненависти, смерти и смрад недавно увиденного тухлого мяса, сердце и разум теснее прижались друг к другу.

Вражина, тем временем, медленно-медленно "проползла", образно говоря, прямо мимо них, оставляя за собою липко-гнойный след. Нужда в объятьях, кажется, отпала, но сердце и ум в этот опаснейший момент ощутили, насколько они родны друг другу, как близки. Они больше не желали, да и не могли и секунды жить друг без друга.

- Как невыразимо сладко быть вместе, - молвили они разом и негромко, из опасения, засмеялись. - Мы же - одно, мы - целое! Как случилось, что мы так долго были в разлуке! - воскликнули громче, чувствуя, как противник содрогается от их растущей, мощи. Они уже почти не боялись его, хотя сил на решительную победу пока недоставало. И пусть они понимали, что разорванное годами сразу не пришить, но не очень о том тужили.

- Дело наживное. Теперь нас не одолеть. Дайте срок, "будет вам и белка, будет и свисток" - удавим гада, непременно удавим, - и весело захохотали чистыми, звонкими голосами. В их грозных словах не было и капли злобы или жестокости. И их не пропитывала и заслуженное чувство мести. Проста радостная констатация неизбежности победы.

Правда, пока они все еще оставались слишком восторженными… А это в сложившейся ситуации было опасно! За чувственную восторженность придется платить слезами.

- "Видел сатану, спадшего с неба, как молнию; се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам"[63], - как будто в самой середине, в самом средоточии только что обретенного единства услышали они тихий Голос. Слова были до боли знакомы, но истинный смысл настолько потрясал душу неожиданным и скрытым прежде содержанием, что сердце и ум как будто услышали их впервые.

А Голос, произнесший их, принадлежал, принадлежал… Друзья даже испугались назвать Его, но испугались как-то по-особенному. Было и очень страшно, и радостно одновременно. Они благоразумно не решились высказать своих предположений о том, Кому именно Голос принадлежал, но с улыбкой и пониманием переглянулись…

Прошло еще некоторое время, прежде чем они очнулись от очередной потери сознания, а вскоре пришел в себя и сам Лежащий. Перемены произвели на него самое сильное впечатление, но он понимал, что это была всего лишь подготовка к главной схватке, победа в которой достанется не тому, кто сильней, а тому, кто не струсит.

Это, собственно, и можно считать началом решительного сражения.

Хотя человек и прежде склонялся к тому, что основную роль в его мученьях играло нечто тайное, злое и древнее, затерявшееся в потерянных глубинах собственного сознания, но не мог выяснить его природы. Теперь понял - сперва следовало разобраться с самим собою, обрести внутреннее единство, чтобы минуту опасности суметь совладать со своими чувствами, а уж потом осторожно начать выяснять, насколько исходят угроза снаружи.

-2-

А ум и сердце, напоминаем, все еще продолжали сидеть в засаде… С каждой минутой вынужденное их единение становилось не столько необходимостью, сколько потребностью.

Они так соскучились друг без друга! Ну, кому хорошо жить в одиночестве?

А тут друг, верный друг, который уже никогда не предаст.

До самой смерти!

А Лежащий в одном из своих пробуждений с горечью осознал насколько глубоко люди запустили зло в свои сердца. Какую власть оно приобрело над ними. Да, что говорить! Даже смерть исходила не от столько природного естества[64], сколько от разрушительного действия внутреннего зла, изо дня в день подтачивающего бренную человечью плоть.

И невозможно с этим не только бороться, но и просто понять природу этой беды, не ощутив мерзости клокочущих в тебе порывов внутреннего, личностного зла. Понятно, что зло это так и не стало твоим сознанием или какой-то его частью. Это - инородное "тело", некое ущербное страстное начало, давно хоронившееся в нем, и пытающееся нынче воспользоваться слабостью, чтобы обрести власть полную, совершенную.

- Зачем? - подумал он.

- Чтобы убить тебя, если ты еще не понял, дубина! - ответил кто-то со смехом. Но не просто убить, а сначала сломать тебя, стать твоим абсолютным властелином.

- А ведь нечто подобное пытается сотворить и "болото"! - сообразил Лежащий. - И не потому ли мне лезут в голову его проделки, что они как-то прямо связаны с тем, что творится в моей голове. В самом деле, и там, и тут мертвое зло жаждет "воплощения". У меня жаждет поглощения моего сознания своим, чтобы уже не голосами, не умственной тварью, не посредством мертвого зловония страстей, а самолично управлять мною. Вернее, меня к тому времени уже не должно быть. Останется всего лишь бренная оболочка, внешне напоминающая человека, но уже не человек, - подумал Лежащий.

- Почему же они все так увлечены этим скверным делом - "воплощением" - как его именует "болото"? - и тут его внезапно осенило. - Зверя, антихриста - вот, кого они пытаются сотворить! Задача и в самом деле неотложная. Последняя надежда на победу, так сказать, - задумавшись, на некоторое время замолчал, глядя на мерцающий свет лучины.

- Враг хочет убить - это понятно. Но как вышло, что человек сам к этому стремится, - неожиданная мысль буквально обожгла. Если даже предположить, что Господь почему-то не сможет одолеть Зверя, что нелепо, то ему все равно не жить - сатана убьет, как евангельский легионный бес потопил свиней! Именно так поступало"болота" вопреки элементарному здравому смыслу. За тысячу оно ни разу(!) не смогло удержаться и отказать себе в удовольствии замучить несчастных, попадавших в его лапы. Просто кто-то погибал сразу, а иные чуть позже - разницы никакой! - крякнул от злости Лежащий.

- Сами судите, или "воплощаться", или убивать. И невозможно соединить оба эти удовольствия воедино. А ведь человек, бредущий к "болоту" об этом наверняка догадывается. Но и он не может одолеть свои порочные наклонности. Он твердо идет на смерть ради мгновения мнимой славы, а какая уж может быть слава на болоте? М-да… - почесал затылок.

- А ведь нынче многие хотят стать Зверем[65], только у них это все еще не выходит. Почему? - вздохнул. - Антихрист - тварь недолгоживущая, самораспадающаяся. И если брать законченных негодяев, то плоть зверя распадется даже скорее, чем тот успеет "воплотиться", - на помощь пришли личные наблюдения за революционными вожаками.

Многие из них, лично Лежащему знакомых, просто не дожили до триумфа революции. Кто с ума сошел. Кто застрелился, кто повесился, кто умер от страшной болезни.

Сам Лежащий, насколько мог о том судить, в революцию никогда не рвался, но, так уж вышло, что близко общался со многими из тех, кто ею упивался. Ах, как они все жаждали власти и славы. Некоторые действительно впоследствии стали вожаками смуты, сменив жалкий кокаин на грозный "пролетарский маузер". И были счастливы.

Недолго…

На роль Зверя явно не тянули. Тот должен быть совсем другим.

Зверь будет из числа некогда лучших, но падших.

Мысль сразу же захватила, но, из-за вызванного ею напряжения, дальнейшего развития так и не получила. Из осторожности не станем развивать ее и мы.

Вернемся лучше к прерванному. Итак, все наши страсти преследуют одну единственную цель - получить власть над тобою, чтобы убить тебя. Но они не самовластны. За ними незаметно кроется древнее зло - сами духи злобы. Их желание "воплотиться" ограничивается, обыкновенно, бесноватостью. Но бесноватые - плохой материал, они совершенно непригодны для овладения миром. Для этого дела нужно нечто более "прогрессивное".

- Страстность - самый короткий путь к одержимости (но не бесноватости) представляется путем более перспективным. Но и он не без недостатков, - произнес Лежащий и вдруг понял, что говорил не он, а "болото", а он только машинально повторял его слова. Эта тварь, думая о своем, часто выдавала ему бесовские секреты, не замечая того.

- Вожделения не отражают истинных намерений страстей, а лишь скрывают по необходимости желание убить! - Лежащий прислушивался к ворчанию "болота".

- И здесь преждевременная смерть или помешательство вождей рушила наши самые грандиозные планы, - продолжало оно размышлять. - Это самое слабое место. Мне следует быть более терпеливым, - грустно вздохнуло. Как я ни люблю это дело, а убивать не следует. Нужно научиться управлять, совершенно подавляя человечью волю, чтобы обрести над ними абсолютную власть, и не убивая бренной плоти. Надобно стать частью человеческого естества, управляя его (а не нашим) желанием убивать. И не убивая его самого. А для этого надо отобрать у человека жизненную силу. Пусть все получает с моих рук.

Только как этого добиться? - "болото" умолкло, а Лежащий вернулся к страстям.

- Все случится в одно единственное мгновение! Да, да, - именно так! Вот она - единственная возможность "воплощения"! - радостный вопль "болота" мгновенно пресек мерные посапывания спавшего Лежащего. Тот немедленно очнулся. - Все должно произойти быстрее, чем человечек поймет, что ним случилось. В порыве гнева, например…

Потрясенное "болото" затихло, а Лежащий тоже долго не мог успокоиться. "Болотная" догадка и его потрясла и пугала. Чтобы успокоиться, продолжил думать о страстях.

- Убить страсти желают не кого-то из окружающих, а хоть бы и так! - подумалось ему. - Главная цель - бессмертная душа того, в ком они беззаконно поселились. Впрочем, души достаются уже не им, а кое-кому другому… - ему не хотелось упоминать "болото".

- Но вот настает "звездный час" - час страстей. И тут выясняется, что не все у них клеится. Хотят удавить человека, а не выходит! И не дано этим уродам понять, почему. "Мы его и так, и эдак, а он жив!" - ума-то настоящего у них нет, - Лежащий снова зевнул.

- Паразит! Опять, опять всех перехитрил! - дружно воскликнули подслушивавшие его настоящие паразиты, но было поздно. Лежащий опять крепко спал. И ему было неплохо. Последнее обстоятельство еще более взъярило страсти, но поскольку хозяин спал, то и им невольно пришлось последовать его заразительному примеру.

Обычно страсти лишь дремлют, но сейчас действовали иные законы…

Но спали не все…. Что-то тайному злу, даже в таком, по-видимости беспомощном, состоянии страстям и прочим тварям небезуспешно противилось. Только кто или что это было? Как нам именовать невидимого помощника Лежащего?

Отложим эту тему до лучших времен… Кое о чем мы уже упоминали, правда вкратце. А больше и не надобно. Во всяком случае, прошедший перед нашим взором "зверинец" тварей ничего о том, какая сила ему успешно противится, ничего не знал. Явственно ощущал его невидимое присутствие даже тепло его дыхания, а самого защитника не видел. Выходит, они как бы поменялись местами - "охотник" и "жертва".

И это бессилие пред бессильным бесило страсти более всего.

Тем не менее, исчерпывающих ответов на то, что с ним происходит, Лежащий все еще не нашел. Он еще не знал, как хорошо время лечит, но скоро ему в этом придется убедиться самому. Смерть, хотя и полоснула его ужасной косой, но оставила в живых. Не по своей воле, разумеется, - она не из жалостливых. Но оставила. Однако рану душе нанесла такую глубокую, что нашего героя отныне можно называть "меченым".

А жизнь "меченных" с того самого момента существенно отличается от жизни обыкновенных людей. Тот, кто пристально глядел смерти в глаза, уже не может жить как раньше - он другой. Причем, не всегда поведение такого "счастливчика" меняется к лучшему. Но меняется всегда. Часто это остается незаметным для окружающих.

Таких, на самом деле, встречается не так много, поскольку видеть смерть, ощутить ее, пусть отважно и множество раз, и прямо глядеть ей в глаза - огромная разница!

На этой ноте, пожалуй, закончим описание страданий Лежащего.

Долго ли, коротко ли, но жар стараниями незнакомого семейства, приютившего подобранного в тайге бедолагу, почти раздетого, совершенно мокрого, монотонно бредущего вдоль ледяной кромки замерзшей реки, постепенно отступал. Проклятая лихоманка вскоре перестала мучить его истощенное бренное тело, чего никак нельзя сказать о явно помутненном рассудке. Но и на этом "фронте" намечались признаки выздоровления.

Приютившим незнакомца и самим не терпелось услышать от него о его приключениях. Например, как он мог остаться в живых насквозь промокшим за сотни верст от ближайшего жилья, в летней одежде, притом, что лютость сибирских морозов не дала бы ему в таком виде шанса выжить и четверти часа. А он, хотя и был почти без сознания, но оказался теплым, когда его подобрал обоз, следовавший к железной дороге по зимнику вдоль реки.

Более того, наш таинственный "ходок" был не просто промокшим - от него буквально валил пар, как будто он только что выскочил из парилки. И если б не этот он, пар то есть, издалека видимой струйкой поднимавшийся вверх, его бы вообще никто не заметил! Все в нем казалось странным, а невозможность допроса лишь разжигала любопытство.

Брать его с собой - для обоза лишняя обуза и головная боль. Чья нынче власть никто не знал, а "подкидыш" чина явно военного, да не низшего. За такого, при нынешних порядках, наградят едва ли, зато расстрелять за компанию могут. Поэтому бесцеремонно "скинули" опасную ношу на первом же попавшемся хуторе.

Все случилось так быстро, что его хозяева не успели сообразить, в какую беду вляпались, а когда поняли, было поздно. Ни прогнать незваного гостя, ни уйти самим стало совершенно невозможным… Оставалось, затаившись от страха, ожидать исхода.

Прежде там была летняя понтонная переправа, а зимой пристанище для точно таких же обозов. По весне артельные мужики шли на прииски мыть золотишко или "камушки" в шурфах рыть. Зимой же в город шли обозы с пушниной и мороженой рыбой. На переправе можно было немного отогреться, помыться, передохнуть и дальше - в путь дорогу.

Место хотя не бойкое, но и не пустынное, по здешним понятиям.

С приходом новой власти понтон, как "стратегический объект" какой-то кожаный умник с маузером утопил, а все остальное солдатушки сожгли просто так - от скуки. Без злобы даже. Народ тогда почти весь разбежался, и от прежней степенной жизни осталось на высоком берегу зарастающее пепелище, да пара-тройка более или менее пригодных для жилья домов, хлев, сеновал и нервная, местами облезшая от пережитого, собака.

За ней солдаты устроили пьяную охоту, и та, поджав хвост, убежала в тайгу, в которую без хозяина и заходить-то боялась. Вернулась неделю спустя тощая, дрожащая, да так навсегда и осталась "психической". Можно сказать, что она стала первой жертвой революции в этих пустынных краях. За это ее жалели и многие нервные выходки прощали...

Теперь к обитателям разоренной переправы привалило новое "счастье"!

-3-

В остальном война и кровь обошла хутор стороной, что благоприятно сказалось на его нравственности. Перемены хотя и зародили сомнения в вере, однако не лишили ее вовсе. Так что, некое чувство милосердия еще теплилось в понурых людских сердцах.

- Странно даже, - вспоминал впоследствии подобранный, - Там идет братоубийственная бойня, а здесь, далеко от полей сражений, почему-то умаляется отцовская вера. Что ж, и на том спасибо, православные, что хоть приютили бедолагу. Пусть и нехотя.

Больше лихих людей, желавших посетить забытую всеми глушь, чтобы чего-нибудь снова запалить, разрушить или просветить дикий люд пламенной идеей спасения человечества или их воинственных противников не находилось. Поэтому непросвещенные сердца хуторян еще не успели очерстветь до такой степени, чтобы выбросить "обузу" обратно на мороз, чего в ту пору нельзя было сказать о местах более "просвещенных".

Люди с проходящих обозов болтали, что вдоль "железки" вся земля усеяна мертвяками, особенно близ станций. И все голые! Страшное зрелище: "Как будто сидит в снегу и руки к тебе протягивает. А лицо-то полуобъедено! Да, нынче лишь волкам райское житье!".

В город уже давно многие ехать боялось - только до ближайшей станции, точнее одинокого полустанка, хотя почти всю выгоду из-за этого теряли. Но о городе теперь ходили такие страшные слухи, что к ночи о нем предпочитали вообще не упоминать.

Тем более туда ехать!

Как бы то ни было, а нашему герою, в бреду постоянно вспоминавшему про какой-то Отряд крупно повезло. Найди его где-нибудь поближе к железной дороге, без малейших угрызений раздели б донага и там же, еще живого, бросили. За одни яловые сапоги нынче и не таких убивают, а тут еще, какая-никакая, а одежа. Портупея опять же ж…

Тем временем, для больного настала пора очередного болезненного "пробуждения".

- Нет, такого просто не бывает, этого не может быть! - как испорченная патефонная пластинка, хотя и не слишком уверенно, уговаривал его очередной "внутренний голос".

- Но, ты же помнишь, что все было, было, было! - яростно откликался другой.

- Почему их стало два и кому из этих поганцев прикажите верить? - пытался разобраться наш бедный герой, не находя повода отдать кому-либо из них предпочтение. - Час от часу не легче! И как прикажите во всем этом разобраться?

Дела же, между тем, обстояли, как мы убедились, неплохо. Требовалось Совсем немного времени, чтобы освоиться с внутренними переменами. Не все, конечно, но кое-что явно шло на лад. Отчасти поврежденная, отчасти сохранившая здравость память, например, изо всех сил цеплялась за ускользающую привычную реальность. Удавалось это плохо, но само желание восстановить себя уже свидетельствовало о начале выздоровления. Помутненная, она пыталась воспроизвести течение прошедших роковых событий.

Почему-то воспоминаниям о падении в реку места не находилось. То ли из-за их краткости, то ли по причине более существенной. Не знаем, ничего не можем сказать. Видения прошлого были обрывочны, не слишком послушны, поэтому снова и снова, как в бешеном калейдоскопе, беспорядочно, нагло смеясь, все прыгали и прыгали перед глазами, толкаясь, сменяя друг друга, мешая сложить связную картину происшедшей в последние месяцы трагедии. Но она, тем не менее, постепенно складывалась.

А случилось буквально следующее.

13. Отряд.

-1-

Отряд, точнее изрядно поредевшая за последнее время усиленная и отборная сотня с небольшим обозом, до предела изнуренная долгим переходом, палящим зноем, духотой, слепнями, комарами и едким потом, тяжко спала на самом краю вонючего болота.

Выбор места для лагеря нельзя было назвать удачным. Но, чтобы дойти до лучшего, у людей совсем не оставалось сил. Никто не ожидал, насколько тяжелым окажется последний переход. Желание уйти подальше от этого откровенно неприятного места испытывали все, но как только Отряд оказался на просторной площадке между болотом и невысокой скалой, точнее небольшой грядой, силы покинули людей окончательно и бесповоротно.

Грубо говоря: где кто остановился, тот там и упал.

Вернее сказать, бойцы не столько спали, сколько находились в каком-то забытье. Многие стонали, порою громко вскрикивая. И хотя день выдался тяжелым, но поведение Отряда неприятно настораживало даже с учетом того, что в последнее время каждый из переходов настолько утомил бойцов, что силы их перестали восстанавливаться. Но и усталость не объясняла стоны и ужасные крики, поскольку те не сообразовывались ни тяжестью пути, ни с выносливостью бойцов. По-видимому, они были вызваны не только недомоганием.

А чем же еще? - тяжело задумался Командир.

Лагерь более всего напоминал поле битвы, усеянное раненными и мертвецами, а не бивуак отборного Отряда. Свинцовая тяжесть парализовала волю и отбирала последние силы. Впервые бойцы единодушно отказались от ужина, не стали даже разжигать костров. Ни дозоров, ни караула - вообще ничего! И еще до заката лагерь погрузился в забытье. Спали кто сидя, кто лежа, обняв или отбросив оружие. Многие, несмотря на жару, сжались в комочек. Иные, напротив, упали навзничь, громко храпя, широко разбросав руки.

Командир даже не пытался сохранить видимость порядка. Усталость людей давно стала запредельной, а сегодня перешла еще какую-то чрезвычайно опасную черту. Поэтому если немедленно не дать Отряду пусть краткого, но полноценного отдыха (то есть без всяких уставов, субординаций, дисциплины и тому подобного) то назавтра он вполне может пробудиться озлобленным неуправляемым звериным стадом.

Этого Командир опасался больше всего.

Случись такая напасть, и одного недовольного крика будет довольно для начала резни. С таким ужасным и не вполне объяснимым явлением Командиру приходилось сталкиваться. Всякий раз поражала внезапность, беспощадность и бессмысленность поведения людей. Ни с того, ни с сего - с пустяковой ссоры - люди неожиданно начинали резать и стрелять друг в друга до полного изнеможения. Только те, кто вовремя успевал покинуть "поле сражения", мог надеяться, заметьте только надеяться, что оградит рассудок от необузданности. Повторим в третий раз - не выжить, а всего лишь надеяться на это чудо!

Оставшиеся в живых, перемазанные в крови своих недавних товарищей по оружию или просто добрых приятелей, выли с такой ненавистью ко всему живому, горели такими страшными и безумными глазами, что их приходилось немедленно пристреливать. Кое-где при штабах неофициально держали для этого специальные расстрельные команды, в которые включали самых дисциплинированных, преданных и уравновешенных бойцов[66].

Понятно, что происшествия такого рода не афишировались. Кроме того, тех, кто добивал озверевших, безумно боялись и ненавидели. Понятно, что и последние не были склонны к рассказам о своей работе. Нужна, но ужасна работа палача! Их психика держалась только на некоторой холодной отрешенности от жизни и самогоне. Они просто не могли позволить себя что-либо вспоминать. У них не было прошлого, и им не на что было рассчитывать в будущем. Только беспамятство помогало выжить в рукотворном аду пролетарской революции, но это же полезное качество слишком скоро превращало их в нелюдей.

Жизнь этих небольших, но чрезвычайно замкнутых в себе сообществ, представляла для окружающих страшную тайну. Впрочем, никто из знакомых Командира и не стремился к ее познанию. При случайной встрече с палачами даже самые храбрые люди невольно отводили взор от их бездонно-пустых глаз. Безразличная безысходность и беспощадная решимость не просто пугали, а буквально парализовали волю как удав кролика. И еще, тоска - бесконечная, безмерная, безнадежная, не ведающая ни любви, ни жалости.

Элита!

Замкнутый внутри себя мир механических существ, едва ли понимающий жизнь простых людей. В критической ситуации их нехотя бросали в бой, и они всегда побеждали. А иначе и быть не могло. Удар молниеносный и гарантированно смертельный. Никаких раненых. Только осматривать поле них поле боя решались лишь по приказу. Нет, там не было разнузданности и обыкновенной во время Гражданской жестокой истерики.

Спокойная методичность мясорубки оказывалась намного страшнее.

Незавидна участь этих порождений революции! Как они не держали себя в руках, но потери в их рядах были чрезвычайно высоки. Странные смерти, несчастные случаи, запои, после которых за столом находили одних синих мертвецов, редкие виды болезней, самоубийства и многое другое требовали постоянного пополнения спецотрядов.

А дело-то это было непростым. Редкий новичок выдерживал более одной-двух недель. Чаще всего находили поутру на заднем дворе висящим в петле. Приходилось искать новенького. И, что удивительно, никто из числа новоприбывших и новопреставленных никогда не пытался просто сбежать. И ведь никто их ни бил, ни мучил, не издевался.

Да и куда бежать-то? От себя ведь не уйдешь!

А если ад окружает тебя отовсюду, то укрыться от него все равно негде. И какая разница, в какую его часть ты определен? Разве что безысходность у элиты была запредельной? Пожалуй, это единственное объяснение упомянутых самоубийств.

Странные существа - расстрельные команды… Настолько странные, что просто не могли сосуществовать с обычным миром обычных людей. Поэтому-то их не решались отпускать даже на краткий отдых. Война - единственное место, где они чувствовали себя более или менее комфортно. Пока их не убивали или они сами не кончали счеты с жизнь….

Ангелы преисподни - в прямом смысле их нельзя было назвать исчадьями ада. Нет - они были просто заурядными обитателями мира тьмы, по какой-то неведомой причине отпущенными на землю и искренне тосковавшими по своей огненной "родине".

Командир, наблюдая за ними, всегда покрывался холодным потом. Но, в отличие от многих, ненависти к палачам не испытывал. Их даже было по-своему жалко. Несчастные, обездоленные пасынки революции - они не входили в число самых страшных ее отродий. Искалеченные до неузнаваемости тьмою несчастные существа, без отца-матери.

Без Родины.

Сироты, одними словом, сироты… Рожденные революцией, чтобы умереть живыми - и никому, никому на земле не дано избавить их от уготованной им роковой юдоли. Порою казалось, будто они, насквозь пронизанные черным пламенем, и в самом деле покинули на время пылающие глубины ада, чтобы творить на земле… правый суд.

Выходило, что правда на Руси совсем перевелась?

- Нет, где-то, да сохранилась! Только где? - часто спрашивал себя Командир.

…….

Однако вернемся к тем, кто не сходил с ума во время кровавой истерии. Обыкновенно даже успевшие вовремя покинуть место резни, рано или поздно, все равно повреждались рассудком. Чем дальше находишься от "эпицентра" массового безумия, тем больше шансов выжить. А кому не повезло, впоследствии часто кончали жизнь самоубийством, другие искали смерти в бою, становились дезертирами, собирались в лютые банды.

Командир, сам человек уравновешенный, никого из них не осуждал. Судите сами, можно ли винить человека в том, что ему не свезло, и тот ненароком очутился в проклятом месте? Любой мог там оказаться, и никто не мог остаться там живым. Даже, если и не погибал тут же, смерть следовала по пятам до тех пор, пока не получала полного расчета. Командиру было искренне жаль этих несчастных людей. Порою, он пристально смотрел в их глаза. В них всегда светилась бесконечно черная обреченность…

М-да…

Но, что особенно поражало, так это то, как даже самые властные, волевые и любимые командиры, пытаясь остановить кровопролитие, оказавшись среди беснующейся толпы, в большинстве своем немедленно становились точно такими же бесноватыми, злыми и безжалостными. Поэтому опытные в таких делах старались покинуть "поля боя" сразу же, как только начинали понимать, какой оборот начинало принимать дело.

И их нельзя обвинить в трусости.

Нет, порою бывали исключения, когда железная воля одного единственного человека в одно единственное мгновение превозмогала даже самую отчаянную ярость. Но на то и существуют исключения, чтобы лишний раз подтвердить правило. Это были особые люди - средоточие воли - избранные пресекать любые приступы самоуничтожения. И не ровня прочим[67]. Их поступки не могут служить примером для людей обыкновенных.

Вот и сейчас над Отрядом нависла реальная угроза именно такого бунта. Командир изо всех сил старался не допустить его, однако не строил на сей счет иллюзий, понимая, что не принадлежит к числу тех, кто окриком останавливает ураганы. А еще, ему очень, очень хотелось поскорее уйти с этого чрезвычайно неприятного места.

Неожиданно для себя он понял, что если катастрофа все же произойдет, то станет всего лишь маленьким подобием огромного неправедного гнева большой "пролетарской" революции. Открытие не утешало. Он понимал, что от несчастного Отряда, меньше, чем в полчаса не останется ни-ко-го! Командир был в этом не просто уверен, а знал наверняка. И его уверенность основывалась не только на богатом боевом опыте.

За последнее время с ним вообще стали происходить разительные перемены, о которых необходимо вкратце упомянуть. В общем, дело заключалось в том, что он научился… ощущать будущее. Не предвидеть грядущие события, а именно ощущать в их целостности и взаимозависимости. Правда, ощущения ограничивались не будущим вообще, а как бы неким узком "коридором" событий, связанных непосредственно с ним, с Отрядом и еще чем-то, пока неведомым, но уже осязаемым. Все чаще он мог ясно предвидеть последствия от принятия тех или иных решений, видеть то, чего еще не было, как уже свершившееся.

И это были не просто сонные видения, а абсолютно новое ощущение реальности. Причем одним из постоянных видений этой реальности, как раз, и была гибель Отряда. Командир, правда, не знал, можно ли катастрофу избежать или она предопределена. Как не странно, но трагедией гибель почему-то не казалось, и он по-своему стремился к ней. Но не так, как ищут от безысходности смерти в бою, а как к чему-то заветному, желанному.

Почему? Что нормальный человек может обрести в смерти?

Непонятно!

Ярость обагренных шашек, штыки, кони, вставшие на дыбы, вспышки выстрелов, дым, застилающий видение. А потом, еще что-то очень страшное, огромное, черное, желеобразное, шевелящее щупальцами, страшное, жадно пожирающее души еще живых людей. Как, находясь в здравом уме, стремиться к этому ужасу? Командир не ведал.

Даров, предоставляющих столь удручающие откровения, Командир не искал и, невзначай обретя их, не стал от этого счастливее. Более того, на него обрушилась огромная тяжесть ответственности, которая едва-едва не раздавила его. Да, о чем говорить, непременно раздавила бы! Но вместе с непосильным грузом Командир ощутил в себе и присутствие еще какой-то, не вполне осознанной, властной силы, превозмогавшей тяжесть.

Незнакомая, она оказалась и очень знакомой и необыкновенно разумной! Она мыслила, если к ней применимо столь низкое понятие. Это было нечто выше разума в обычном понимании. Потому что мыслила она иными категориями, чем он. И сила эта, сразу стало ясно, всегда находилась рядом, только прежде была невидима. Сколько себя помнил, всегда была не просто рядом, а буквально жила в нем, насыщала его притом, что не принадлежала ему. То есть, была самовластной, хотя почему-то и благоволила ему.

А еще, ей были чужды всякая чувственность, гордость, образованная умственность, вообще любая страстность. Она тихо жила вместе с ним, ни в чем не попирая его воли, однако ж одним своим присутствием предопределяла и смысл, и содержание бытия.

Более того, он ясно осознал, что без нее вообще никому невозможно жить. Но понять ее природу и происхождение Командир был не в состоянии. Да и обстоятельства не слишком тому способствовали. Отряду в последнее время приходилось лихо. Он почти непрерывно находился между жизнью и смертью, а это не склоняло к праздным раздумьям.

Решения принимались быстро и решительно - иначе смерть!

-2-

А тут объявилась новая напасть, суть которой даже сформулировать было затруднительно. Расскажи кому о том, что с тобою и вокруг происходит, никто просто не поверит, если сам не почувствует все на своей собственной шкуре.

Ощущение замкнутого и враждебного пространства... Да, не просто замкнутого, пугающего, но и безжизненного, убивающего все живое. Как будто что-то жадно пожирало все вокруг, вытягивая жизненную силу. Нет, этого не передать! Даже воздух сжимался так, что закладывало уши притом, что с каждым днем его становилось все меньше и меньше.

Дышать буквально становилось нечем. А еще, усталость навалилась такая, что даже самые крепкие и надежные бойцы вели себя подобно неуклюжим механизмам. Машинально шли, машинально ели, машинально спали. В последнее время, почитай каждый день, Отряд недосчитывался одной-двух лошадей. И если б не было запасных, Отряд давным-давно бы шлепал пехом. Хорошо, что где-то в начале похода отбили непонятно у кого (то ли "белых", то ли "красных") небольшой племенной табун. Без него было бы совсем худо.

Каждый новый переход давался тяжелее предыдущего. И даже долгий отдых уже не способен был восстановить силы. Напротив, бездействие на привалах и отдыхе усугубляло чувство нарастающей опасности. Казалось, она исходила отовсюду, предельно обостряя нервное напряжение. Так не могло продолжаться вечно. Финал приближался. Это понимали все. Точнее ощущали, но отказывались понять, кроме Командира.

Отряд жил как во сне.

Шли непонятно зачем, однако шли.

Напасти "удачно" дополняла невыносимая жара и сушь, совершенно немыслимые для этого времени года. Ни облачка, ни тучки, ни единой капельки дождя. Палящее солнце и пот, на протяжении… бесконечности, потому что всему этому определенно не было ни начала, ни конца. Высохшие русла рек, ручейков, пустые ключи и вонючие коричневые лужи с головастиками и икрой из которых жадно пили и пили не только кони, но и люди.

Ею даже умываться брезговали, однако пили и не болели. Но и без этого проблем хватало. В довершении ко всему, у Командира складывалось убеждение, что Отряд вообще все время ходил… по замкнутому пространству. Относительно небольшому, очертанному какой-то невидимой рукой кругу. Интуитивно Отряд хотел вырваться за его пределы, но… Командир как-то даже представил себя лошадью на маленькой арене цирка.

- Западня, из которой никому не выйти! - с отчаянием думал он.

Нет, конечно, пейзаж постоянно менялся, хотя и не в лучшую сторону, но с некоторых пор казался до боли знакомым, уже когда-то виденным, притом, что и совершенно новым одновременно. А еще, … пыльные следы копыт, как будто кто-то уже много раз ходил этой дорогой. Откуда во всеми забытой глуши такое оживленное движение? Можно было бы свернуть, сойти с проторенной дороги. И такие попытки не раз безуспешно предпринимались. Но непролазная чащоба властно принуждала вернуться обратно…

Пейзаж все же, как сказано, менялся, и это отчасти заглушало даже самые тревожные сомнения. Впрочем, менялся-то как-то слишком странно, можно сказать неестественно. Подозрения на этот счет стали возникать с недавних пор. Некоторые в Отряде стали обращать внимание на тихое, непрерывное потрескивание деревьев. Сначала шум был почти неслышен, подобен шелесту сухих листьев на ветру, исходящий от деревьев. И засуха в определенной степени оправдывала подобные предположения.

Но вскоре треск стал громче и резче, и исходил отовсюду. Притом что ветра не было и в помине, в ушах стоял постоянный стрекот как от приближающейся стаи саранчи. Еще дальше Отряд стал сопровождать уже совершенно отчетливый резкий, сухой треск. Но не как от падающего дерева. Звук шел изнури ствола, как будто разрываемого от натуги.

Вообще, пейзаж выглядел так, как должен выглядеть умирающий, скручиваемый, неведомой и непреклонной силе. Все чаще попадались искореженные деревья, какие в обыкновении намного севернее. Спустя время такими стали почти все. Бойцы, жители преимущественно деревенские, простые, приметливые, все чаще шушукались за спиной Командира. А тот, хотя был жителем городским, не мог не обратить внимания, что слишком уж часто Отряд начал натыкаться на странные непроходимые колючие заросли кустарника, прежде как будто бы колючек не имевшего...

Представьте себе колючую осину, например или шипы на стволе сосны…

В наше время такие катаклизмы назвали бы мутацией и на том успокоились бы. Экология, радиация, химия и тому подобное - эка невидаль. Сейчас повсюду так. Воду пьем через фильтр, в Москве-реке ловим двухголовую плотву. О том, что едим, вообще лучше не вспоминать. Но когда-то такие вещи были неизвестны и успокоения не приходило.

Как бы то ни было, но деваться все равно было некуда - приходилось упорно следовать к намеченной цели, поскольку в замкнутом пространстве ни спрятаться, ни отсидеться или просто передохнуть абсолютно негде. Да и куда бежать-то?

А как хотелось… Ой, как хотелось!

Как будто не Отряд, а колонна каторжан в колодках обреченно шла на рудники, на смерть. И именно из-за обреченности бунт мог возникнуть в любой момент, и прекратиться только после предсмертный крика последнего "правдоискателя". Люди, по обыкновению, не хотели глядеть правде в глаза и привычно искали виновника под рукой. Первым претендентом на роль врага должен стать Командир. Что станется с Отрядом немедленно после того, как враг будет выбран, пусть даже им и станет кто-то другой, Командир знал это наверняка, и всеми силами пытался оттянуть этот роковой момент.

Почти неминуемой катастрофы следовало избежать любой ценой. Сперва он пытался в происходящем хоть как-то разобраться, но всякий раз его неловкие попытки наталкивались на неодолимую железную стену, из чего он понял только одно - выхода нет и не предвидится! Но и сдаваться было… неохота. К тому же и сдаваться-то некому.

По-видимому…

Командира не покидало чувство, что за ними все время кто-то пристально наблюдает. Не устраивает засад, ни готовит погони, а просто молча наблюдает. И ждет… Кто - неясно, зачем - непонятно. Однако от одного этого пристального взгляда высыхают колодцы, пропадают речки. Вероятно, давно погибла вся живность в округе. Да, что говорить, - сама природа со стонами умирала, но при этом почему-то отчаянно противилась их продвижению.

Идеи материализма давно пошли "псу под хвост", но и размеренному прошлому душа отчаянно противилась. Представьте себе, она нашла в этом ужасном мире что-то настолько сладкое, что была почти готова смириться с нынешней горечью. Смириться с собственной смертью… В нечистую силу верить научилась, а покориться Христу не хотела[68]. Вспоминала золоченые храмы, иконы, лампады, кадила, тихое пение, попов с крестами и седыми бородами - и не верила, что все это может сейчас хоть на что-то сгодиться.

- То ли вера наша не такая, то ли верили не так, - сам-то он церковь недолюбливал. Отец всякий раз волочил за шкирку. А будущий Командир не видел Бога, не ощущал Его благости и нисколько не желал видеть и ощущать. Среди образованных хождение в церковь в ту пору давно почиталось дурным тоном. Нет, кто при должности непременно каждую неделю ходил, иначе попрут как басурманина с "кормового местечка".

Не связанные же этим обычаем, от веры брезгливо отходили. Нет, конечно же Командир прекрасно понимал, что вся жизнь Империи была пронизана Православной Верой. Только понял это лишь тогда, когда Вера та внезапно обрушилась, оставив после себя безумное одиночество, несомненно бесноватых, диких племен, почти зверей, именующих себя по обстоятельствам то "красными", то "белыми", то "серо-буро-малиновыми".

Это был уже не прежний единый народ. Да, да - на просторах России яростно схлестнулись дикие племена. По прошествии десятилетий племена, кажется, навеки соединились в прежний народ, однако Перестройка в мановение ока разбила неколебимое по виду единство, снова обнаружив до сих пор не разрешенные противоречия.

- Сердце России разбито, - сокрушался Командир.

- Сердце России все еще разбито, - удрученно вторим ему мы.

Так ему казалось, а что было на самом деле, он не знал. Ведь он, не обладая духовным зрением и разумением, видя и понимая лишь то, что происходило у него на виду. Тайные движения Духа были ему совершенно неведомы. А в них-то и заключалась сокровенная суть происходящих в обществе перемен. На виду одно, а по сути другое…

-3-

Вспомнил, что первым чувством, когда в газете жирными буквами написали: "Бога - нет!" - была дикая радость, чувство удивительной легкости и невероятной свободы. Такая какая-то особенная радость. И он не сразу даже обратил внимание, что, пока люди от души веселились, в сердцах их поселялся какой-то совершенно незнакомый прежде страх. Сперва он был невелик, но нес такую обреченность, что думать о ней не хотелось.

Зато как же хотелось веселиться и ликовать. Денно и нощно!

Возбуждение, бурные восторги, окопные "братания" с неприятелем... Но почему все чаще сердце стало ощущать истеричную непримиримость. По-видимому неистовство делало страх невидимым. А тот, тем временем, становился животным. На него и взглянуть страшно. А никто и не глядел, не до того было - самого царя, брат, сбросили! "Николашку трусливого, Сашку - немку продажную со змеиным отродьем! Всех закололи, с корнем вырвали сучье племя! О-о-о, дивись честной люд - во какая си-ли-ща из России прет!".

Да-а-а, страшно вспомнить об этой "славной поре".

Мир дивился и ликовал, да только не нам радовался, а чему-то своему.

А потом, после радостного и безудержного веселья, настало похмелье. Утро в мире, в котором уже не взойдет Солнце, нет никакой надежды - ничего, кроме тьмы. Вокруг все не так, все - ложь и ничего, кроме злобы и отчаяния. Племена былой Империи очутились… в аду. Неожиданный поворот дивного поначалу веселия. Всем стало очень плохо, но ни у кого и слезы раскаяния за страшные слова о Родине и царе, о Церкви и Вере...

А страх, тем временем, стал входить в обыкновение. Становился неким образом жизни, принимая формы то яростного оцепенения, то восторга, если так можно выразиться. Из-за них-то - из-за восторженности и оцепенения - и настали времена еще более страшные. Но, об этом как-нибудь в другой раз. А пока вернемся к прерванному нами повествованию. Впрочем, волею-неволею, а нам еще не раз придется возвращаться к тому, с чего все началось. Иначе читателю вообще ничего не понять.

- А что прикажите делать? - заговорил сам с собою Командир. - Хоть бубен бери и пляши у костра, - идея хотя и дикая, но более полезная, чем насильно вызубренные молитвы. Но бубна в Отряде не было, как и того, кто мог бы по нему правильно стучать.

- Что ему, такому огромному и сильному, - проскочила мысль, - нужно от моей жалкой сотни до смерти измученных бойцов? - не вполне отдавая отчета, кого он имел в виду, говоря об "огромном", но подразумевая силу несомненно разумную. - Неужели для нас одних устраивается все это светопреставление?

- Что-то тут не так!

А что именно - не понять! Во всем не было не только никакой логики, но и элементарного смысла. Даже если подобное издевательство над людьми и есть те самые логика и цель, то и издеваться можно было бы гораздо эффектнее. А тут и этого нет - жара, чистое небо, ни ветерка, тишина, нарушаемая храпом коней, руганью бойцов и хрустом деревьев.

Абсурд, вздор, абсурд и еще раз абсурд!

Впрочем, сейчас Командира более всего интересовала обстановка в Отряде, которая с каждым днем обостряла опасения. Люди стали смурны, молчаливы, хотя порою и перешептывались между собою, как мы говорили, чтобы не замечал Командир. А тот примечал все. Короче, со дня на день следовало ожидать бунта. И только чудо могло пресечь его.

А что до возможности наблюдать последствия подобного всплеска страстей, то те времена представляли их с избытком. Да, что говорить - все прекрасно помнили, как в мановение ока непобедимая Империя как от взрыва немецкого фугаса разлетелась на сходящие с ума и ненавидящие друг друга "осколки". Одно это могло стать иллюстрацией пагубности ложного правдоискательства, революций, вообще всякого вольнодумства.

Иллюстрацией столь очевидной, сколь до сих пор неосмысленной, неприемлемой. Человечий ум отказывается принимать правду такой, какая она есть. Жаждет приятной и злой лжи. Люди ненавидели, убивали друг друга, притворяясь, что виноват во всем только стоящий перед ними противник. Никто не желал признавать собственной вины.

Окаянная пора - время окаянных, слепых и слепых же вождей.

Ярость любого участника событий - неважно, "белого" или "красного" - была столь велика, что лишала рассудка и даже убивала инстинкт самосохранения! А в его отсутствии как раз и рождается большинство бесстрашных героев. А герои эти были столь отважны, что не боялись голыми руками рвать глотки противника, при необходимости столь же решительно подставляя свои. Со стороны можно было подумать, что они бесстрашны.

Ан - нет! Все "храбрецы" боялись Правды! Все, кроме тех немногих, кто ее не боялся, жил, дышал ею посреди бескрайнего, бесноватого океана лжи, злобы, зависти и восторженного обмана. Почему так боялись? Да потому, что Правда казалась страшнее смерти.

Трудно в это поверить, но это - так! Впрочем, если б храбрецы были б и впрямь бесстрашны, то не сходили бы с ума пачками, не спивались бы за какой-то месяц. Хуже всего, что очевидная бессмысленность происходящего… ни у кого (!) не умаляла революционного ража. Падшая плоть изо всех сил жаждала, ж-а-ж-д-а-л-а собственной смерти.

Желала ее больше даже, чем смерти противника. Собственно, все происходящее и было массовым самоубийством. Только одни традиционно искали смерти в петле, в то время как другие весело скакали с шашечкой в руке на убийственные вражьи пулеметы.

Разница невелика, если задуматься. А мы ведь уже сталкивались с подобным в начале нашего повествования. "Голоса", хотя и не такие навязчивые и громкие, как у Лежащего, мучили на Руси слишком многих. Просто одни к ним испуганно прислушивались, в то время как другие притворялись неслышащими, заглушая их шепот буйством страстей.

Читатель наверняка давно догадался, что и Командир, и Лежащий, и Всадник - одно лицо, хотя и не мог не заметить очевидных противоречий. Если Всадник и в самом деле погиб, а это мы видели своими глазами, то как мог остаться в живых Лежащий?

Ответим чуть позже.

Немалое число отважных героев, вернувшись с Гражданской, становилось в последствии проклятием для родного села, хутора или города. Люди испуганно шарахались, прятались по домам при их появлении, особенно в нетрезвом виде. Селяне обычно скорее находили единственный верный способ, который только и мог утихомирить неугомонного героя…

Но описываемые нами события происходили на несколько лет раньше того.

А пока, "русская рулетка" с полными барабаном патронов все вертелась и вертелась с перерывами на перезарядку. Так что, Матушка-Россия, хотя и озарялась яркими всполохами выстрелов, но и погружалась во тьму черного безумия, потоков крови и сатанинского непрощения. Странно, нелепая игра продолжалась слишком долго, а очередь из желающих испытать судьбу, закрутив о рукав барабан нагана, нисколько не убывала!

Кстати, в 1924 году Красная Армия на полгода была полностью распущена, поскольку превратилась в настолько ожесточенную и неуправляемую субстанцию, что ее немедленный роспуск оказался единственной защитой государства от ее произвола… "Новая Россия" оказалась безоружной - царский хлеб съели, патроны расстреляли… А могучая армия превратилась в неуправляемое стадо, в сброд насильников, мародеров и бездельников.

Самый удобный момент разом покончить с большевизмом! Однако ж Европа и Америка сделали вид, что никаких перемен не заметили. Вот так - взяли и не заметили исчезновения десятимиллионной армии!!! Вы, вот, верите в это? Нет? Значит, большевизм сильным мира сего был еще нужен. А все их крики, оханья, да причитания - только для виду!

Но это было потом, когда настало некоторое затишье. А пока…

Да, лихо крепко осело на несчастной Руси. И раньше люди русские чудили, но такого еще не вытворяли. Столь неистово и самозабвенно Отечество наше сходило с ума впервые! Решили, что заповеди Божии, плата за грех - поповская выдумка? "Не так страшен черт, как его малюют" - так думали слишком многие, в один день потерявшие веру отцов.

Правда, не страшен? А не со страха ли началось бесшабашное веселье: "С нашим атаманом не приходится тужить"… И где теперь рьяные поборники безбожной "свободы"? Весело качаются в петле, валяются порубленными кучами в лужах крови, лежат грязными тряпицами у побитой пулями стенке, висят на штыках? У каждого своя судьба, своя история. Нет, главные обычно соблюдаются до Страшного Суда без особых повреждений.

С них спрос особый...

- Жизнь прекрасна! "Эх, яб-лоч-ко, да куда ко-ти-шься?" - весело разливалась по просторам России удалые переливы гармони, заглушающие боль, плач и стоны умирающих.

А в это самое время внешний мир, исстари ненавидящий Россию, радовался, рукоплескал русскому безумию, боготворил ее новоявленных вождей, приведших к сокрушительному падению ненавистной им Империи. Но вскоре замер, цепенея от ужаса, с дрожью в коленях стал ожидать неминуемого возмездия за все свои каверзы, подлости и предательство…

Но - нет, час расплаты все еще не настал…

И он будет страшен!

От Божьего гнева не укрыться.

Враг чуял, ой как чуял опасность. Только понять ничего не мог, поскольку атмосфера на российских просторах настолько сгустилась от боли, страстей и страданий, что стала… непроницаемо ядовитой. А Россия, она,… она. Она вдруг стала… невидимой!

Да, по-прежнему бесновалась, истошно визжала, сходила с ума, блудила, спивалась но, однако ж, оставалась живой, в то время как отравленный смертью воздух начал медленно растекаться он нее во все стороны, размеренно слизывая на своем пути все живое!

И остановить эту напасть могла только сама Россия. Она же только и могла выжить в учиненном ею рукотворном аду[69]. Повредиться - да, но выжить. Выжить там, где жизнь вообще невозможна. Более того, в некотором роде, именно российский ад и сорвал грандиозные планы противника, который физически не мог находиться в ее пределах.

Ядовитый воздух - меч обоюдоосьтрый!

-4-

Самодовольная Европа когда-то имела от него противоядие, да давно позабыла его "рецепт". Прочие народы о нем и вовсе не слыхивали. Поэтому "цивилизованный мир" сгоряча кинулся было на растерзанное русское тело, как воронье на падаль, алкая легкой наживы, да скоро помчался прочь, сломя голову. И потом долго еще отирал обратившийся в соляную корку пот, будучи не в состоянии отдышаться.

Это мы об Интервенции - бесславном "крестовом походе".

Россия, конечно же, остановила и эту, и все прочие напасти, коих было немало, сполна заплатя за все своею кровию. Правда, остановила не сразу и не совсем. Поэтому и сто лет спустя проблема отравленного воздуха все еще остается неразрешенной… И Россия все еще носит смерть в своем сердце. А, не разрушив яд, невозможно и обрести полноту жизни.

А мы с вами хотим жить? В великой стране дышать полной грудью, не сгибаясь пополам от хриплого кашля, выплевывая с кровью куски легких. Хотим твердо стоять на крепких ногах, а не, утираясь слезами пополам с соплями, на коленях, пораженных артритом вымаливать пощады у беспощадного? Хотим смотреть врагу в глаза, не отворачивая взгляда?

Всего этого еще надо заслужить, вымолить у Всемилостивого.

…….

И тут неожиданно выяснилось, что яд для одних вполне может стать надежнейшим средством защиты для других. Ведь все зависит от твоего духовного состояния. Духовные, хотя и терпят от него известный ущерб, но одновременно укрепляются, попутно очищаясь от скверны. А низменные становятся еще низменнее и сквернее до тех пор, пока вообще перестают быть людьми в привычном понимании этого слова. Да, они физиологически живы, но уже мертвы. Многие из них вскоре умирали обычным, так сказать, образом.

Жизнь - понятие относительное, в некотором роде…

Слишком многие ходили и ходят, едят и пьют, а все равно неживые. И сами вернуться к жизни не в состоянии, да и не хотят. Единственно, что удерживает их от рокового шага в бездну - невероятная сила живых. А сила последних стала, с некоторых пор, очень велика. И ее хватало и хватает оставшимся. Через них даже мертвые сохранили последнюю надежду возвратиться к жизни. Так, спустя время, для многих и произошло... А тех, кто предпочел смерть, раздражала сама зависимость от живых, хотя они "воскресать" и отказались.

Отказались, но живым завидовали и завидуют ужасно!

Так ад, пока еще рукотворный, сам того не желая, спас Россию. Только она могла безнаказанно находиться в нем, в то время как искренние, настоящие почитатели ада боялись не только приблизиться к сему вожделенному месту, но даже издали взглянуть на него.

Конечно, грубыми законами большевизма жизнь представлялась сплошным физиологизмом. Так что, если всех накормить и одеть в одинаковые портки - настанет Коммунизм. Бреда этого запутавшийся в теориях Командир не разделял, но и иного пути не видел. Однако ощущал, что его, как и всех на Руси, окружает не только жестокость и непримиримая злоба, но и упомянутая уже таинственная жизненная сила. А вот откуда она взялась, никак взять в толк не мог. А мы с вами, хотя и взяли, да пока помолчим.

Сие, надеемся, и так понятно.

Остается добавить, что отравленный воздух убивал… страхами. Страхи - вот тот самый яд, который убил и продолжает истреблять миллионы и миллиарды людей по всему миру. Ни чума, ни СПИД, ни инсульты и раковые метастазы, а невидимые страхи давно стали основной причиной человеческой смертности. Просто люди отказываются это понять.

Разумеется, если б Россия занималась одной лишь игрой в "русскую рулетку", то не вызывала бы у окружающих столь негативных чувств. Но не один лишь "наган" скрывал зловещий пороховой дым. Пусть он и застилал глаза великому множеству людей, но некоторым нисколько не вредил, зато делал их по-настоящему бесстрашными.

Они-то и становились невидимыми миру воинами, властно останавливающими преисподнее зло. На освященной их жертвенной кровью Русской Земле в оглушительном безмолвии Небес начала исполняться умонепостижимая Тайна России. Превосходящая пределы человеческого понимания, она таинственно насыщала и стылые, и благородные сердца всех тех, кому от века суждено ее вместить, хотя многие об этом даже не догадывались.

Всему свое время!

Даже самый последний грешник не может не ощутить действия благодатных токов, даже прикрываясь неведением. Злой от действия благодати становится злее, добрый добрее. Злее оттого, что, отвергнув благодать, переходит в мир теней. А там нет ничего, кроме злости, зависти и обиды. Там "плач и скрежет зубов". И каждый, оказавшись в этом мрачном месте, немедленно начинает делать порученное ему дело - продолжая сходить с ума, умирая от бесконечного ужаса, творить ужасные злодеяния. И пока беззаконный так наполняет меру своего беззакония, благодатный, очищаясь, насыщается благостной мощью.

Последнее особенно нестерпимо для врагов Росси, в который раз прозевавших посещение Божие[70]... Не к ним пришел Господь и не их поспешил спасать. Они, такие умные, благородные, замечательные, опять получили фигу, а туполапотная снова ухватила все! Впрочем, поклоны и благодарность Богу во вражьи намерения не входили. Чтоб до такой степени унизиться пред Распятым? Ни-ко-гда! Но все равно до глубины души обидно!

Они желали получать все от всех, ничего не давая взамен, хотя от них ничего и не требовалась, кроме любви к Бесконечно Любящему тебя. Это же так естественно!

- Ну, уж - нет. Ни за что!

А Россия не только опускалась в самые мрачные глубины ада, но и восходила к Богу, к Престолу Его. И происходило все это одновременно. Чтобы достичь вершину вершин, ей следовало ощутить всю низость и отвратительность безбожия. Порою, чтобы очиститься, надобно увидеть отвратительность мерзости беззакония. Надлежит разобраться, какая злоба скрывается за такими сладкими словами.

"Свобода, Равенство, Братство".

Россия ведала и все еще ведает многие тайны, непостижимые иным народам. По-своему начал понимать это и Командир, из чего можно заключить, что некоторый духовный опыт у него имелся и прежде. Пусть и незначительный. К сожалению, в сложившейся ситуации он ничего ему не говорил, кроме того, что бунта допустить нельзя.

Но это было и так очевидно. Достаточно взглянуть на то, что осталось от великой и непобедимой Империя, падшей от легкомысленной распущенности ее верноподданных. Не от заговоров даже, а от самой глупой, самодовольной распущенности. Пресечь любой заговор может элементарное соблюдение Нравственного Закона. А когда он нарушен, никакому Охранному Отделению, даже знаменитому - Третьему, катастрофы не остановить.

Мы даже не станем сейчас говорить о неизмеримо более высоком - о Любви Божией. Просто сохраняй вечный Нравственный Закон и ничего сверх него, и будешь жив!

-5-

Последствия безнравственности всегда фатальны. В этом несложно убедиться, видя, насколько глубоко Россия повредилась в уме[71]. Еще проще обнаружить, что сумасшедших в самое короткое время на бескрайних просторах Империи стало гораздо больше, чем нормальных… Если кого-то вообще можно было еще продолжать считать нормальным.

И, что удивительно, все помнили, что с ними произошло, с чего все началось, но вкусив сладости кровавого лиха, никто не желал разбираться в причинах собственной трагедии, не говоря уже о боли близких, тем более Отечества. И, наконец, не для того, чтобы каяться! Нет, пускающих слюни по павшей великой Империи хватало: "Как ныне взбирается Вещий Олег отмстить неразумным хазарам" - да только слез-то искренних нет. Страстной злости - с избытком, а слезы... тоже, большей частью, от злости и отчаяния.

Но ведь и то, и другое - смертный грех!

А еще, задолго до революции у людей понимавших происходящее сложилось убеждение, что всеобщая ненормальность вообще стала… эталоном нормы. Из сказанного отчасти понятно, почему целью служения новой власти Командир считал вовсе не победу большевизма, смысла которого его ум категорически отказывался понять. И не возрождению прежнего порядка решил он посвятить свою никчемную жизнь. Командир полагал, что следовало просто немедленно остановить взрыв всенародной психопатии. Вот только как остановить волну народного безумия и истерии, бунта против собственного разума, он не знал.

- Может, мы прокляты, - порою спрашивал он самого себя

- Не знаю, не знаю, - отвечал себе же. - Но моя служба определенно необходима. Надо готовиться к чему-то очень важному. И дело вовсе не в этих, … в большевиках-меньшевиках. Они - шапка с бубенцами на голове пьяного шута. А кто трясет, гремит ими? При этом он меньше всего имел в виду самодовольных масонов и подобную им нечисть.

- Масоны - плесень в подвале, дизентерия в грязной посуде! Нет сырости, пьешь чистую воду, моешь руки перед едой, и нет масонов - они бессильны. Тут все просто. Нет, не большевики корень зла. Они лишь видимая его часть. Корень сокрыт, сокрыт глубоко. И не дурные комиссары вершат мировую историю, хотя и уверены в том, - думал Командир. К сожалению, он не представлял, как и к чему следует готовиться. Но, как и многие, подобные ему, он хотя бы пытался сделать для Родины что-нибудь полезное… В те нелегкие времена каждый, хоть немного сохранивший рассудок, служил Родине по-своему.

- Нынче главное не то, что ты ошибаешься - все ошибаются. А то, что продолжаешь оставаться честным пред самим собой[72], - интуитивно понимали такие, как Командир.

- Да, времена настали смутные, непонятные, - продолжил он размышления, сердцем чувствуя, умом не понимая, что грешные, измученные люди, совсем было потерявшие веру, неосознанно уже вверили свои грешные души бесконечной милости Божией. Да он и сам был таков. Притом что, если вы вспомните, Христу продолжал противиться.

Да, Русь - явление вселенское и непостижимое!

Одни, ощущая справедливость возмездия, искали милосердия. В то время как другие, точно такие же - грешные и измученные - грозили Небу скорой расправой. Но и те, в подавляющем большинстве, не были патологически злы. Просто совершенно не ведали, что творят. Огромное нервное напряжение и душевные муки сделали их невменяемыми.

Хотели хорошего, а делали плохое. Хотели к Богу, а рушили храмы…

- Как разобраться в этом вавилонском столпотворении? - вздохнул Командир. - Как избавить безумный народ от неминуемой погибели, распростершей костлявую руку над некогда великой, а ныне поруганной, вшивой, голодной, отупевшей и озлобленной Империей?

Он не ведал, не знал, что как бы забыв Бога, потеряв Святую Веру, слишком многие с отчаянной надеждой взывали именно к Его заступничеству, хотя и продолжая усугублять творимое ими зло. Кстати, сам Командир, давно не носивший креста[73], хулить Бога с некоторых пор остерегался, всячески стараясь уклоняться от подобных разговоров.

Он плохо разбирался в психологии и в модном в те времена "магнетизме", однако сообразил, что если немедленно не остановить распад народного сознания, то завтра останавливать будет просто нечего... И если это случится, то ярая Матушка-Россия в последний раз удалой пляской в присядку "тряхнет стариной", полыхнет черным пламенем злобы, чтобы впервые в истории человечества стать родиной самых злобных во вселенной тварей, самой мрачной и ужасной страной, над которой не восходит Солнце...

С Отрядом же происходило нечто из разряда тех катаклизмов, которые скрутила в бараний рог и огромную страну. И хотя масштабы катастрофы были несопоставимы, зато были более наглядны. Разумеется, "представление" не обещало быть бесплатным. Любой "Праздник Свободы" обходится людям чрезвычайно дорого. И для огромной России, и для маленького ее Отряда, заблудившегося где-то далеко-далеко в пространстве и времени.

- Да-а-а, злые "гении" России, рассуждал Командир, - сколько же злобы скрывается в ваших елейных речах, сколько гневных слюней разбрызгано на могиле "прогнившего царизма". А ведь любому нормальному человеку было очевидно, что вы все психически больны, что за вашими маниакальными речами скрывается не доброе желание дать свободу "порабощенному народу", а сатанинская жажда власти, неутомимая жажда крови.

- Торжествуйте падшие "гении" - ваша взяла! Нынче ночь и ваш черед…

Но берегитесь, день придет непременно, а с ним и взойдет Солнце…

14. Торжество падшего гения.

-1-

- Торжество злого "гения" не может продолжаться бесконечно, как не может оставаться безнаказанным, - прошептал Командир самому себе. - Торжество это гадко, отвратительно, богопротивно[74], наконец. Визжащая истерией свобода, торжество прОклятой плоти.

Радуешься, пляшешь без удержу, а на самом деле это вовсе не радость, а порожденный животным ужасом взрыв отчаяния, бешеная истерия. И истерия эта - единственная побудительная причинна для братоубийственной резни и всероссийской тюремной "свободы".

"Белые", "красные", "фиолетовые" - все в равной мере попали под обаяние истерии. Поэтому не надо строить иллюзий. Все стороны предельно ожесточены и самостоятельно пресечь свою злобу уже не в состоянии. Поэтому-то победа любой из сторон покоя и мира не даст. Окончилась война, начнется террор - месть и выжигание инакомыслия.

Кончится террор - тут же начнется еще что-нибудь в том же роде[75]…

Знамением чьей-либо победы станет не мир, а костры новой инквизиции. "Белой" или "красной" - какая разница! У всех правда зла. А злая правда перестает быть правдой, становясь ложью. А та и не успокоится, пока под корень не изведет обоих противников.

- Да, без террора не обойтись, нет! - от отчаяния стиснул кулаки Командир. - Таковы правила. И это притом, что террор - всего лишь нелепая попытка избавиться от собственного страха. Но только как, карая других, можно освободиться от собственного недуга?

Не успела мысль о еще только ожидавшем Россию терроре завершиться, как Командира охватило новое тонкое видение, которое показало ему, что даже его самый мрачный прогноз отнюдь не исчерпывал огромности грядущей российской трагедии.

Из же видения следовало, что решительная победа любой из сторон неминуемо приведет к совершенному исчезновении России во мгле безвременья - во тьме внешней[76]. И ее предсмертные муки многократно превзойдут страданий злополучных Содома и Гоморры.

Одна надежда - остановить эту свистопляску! Нужно никому не дать победы… Хотя бы до тех пор, пока не появится хоть малая, ничтожная надежда на примирение.

Не вполне ясно было, станет ли катастрофа последней, или у России остался еще шанс. И, вдруг, как пелена спала с глаз. Нет, он и раньше понимал всю бессмысленность Гражданской Войны, но только теперь с ужасом осознал, каким страшным станет ее финал.

- В бездне хватит места всем, - с горечью воскликнул он. Зачем мы убиваем друг друга? Сколько душ сгинуло в неправедной войне брата с братом, а сколько еще сгинет? Как остановить всеобщее безумие? Люди хоть и смертельно устали, но все еще злы и только из-за этого не в состоянии остановиться. Да, и остановятся ли вообще?

И тут Командиру пригрезились еще более грозные картины будущего нашего Отечества. Пред его мысленным взором Россия в какой-то момент стала превращаться в гигантскую воронку, становиться генератором[77] неслыханного ужаса, из-за которого напуганные окружающие народы предпочтут вообще не обращать на нее никакого внимания. Это не позволит избежать им неминуемых мучений, предваряющих вечную погибель, но предоставит капельку времени, чтобы еще немного праздно и блудно пожить на грешной земле.

Тем временем, из образовавшейся воронки на поверхность земли стали подниматься миазмы адской бездны, а отчасти и она сама. И их появление было ознаменовано такими страшными катаклизмами, что все увиденное прежде снова меркло. Все в мире стало стремительно и необратимо меняться. Теперь самый наглый, самый хитрый, самый тонкий самообман, выдающий себя за жизнь, достигнув своего предела, рассыпался в прах.

На земле не осталось места для лжи.

Зло стало неприкрытым!

Испугались все, но даже сейчас никто не решился увидеть настоящую правду. Большинство просто-напросто навсегда закрыло глаза. Изящное решение, не правда ли? Да, робкие, напуганные, но безумно гордые и самоуверенные людишки некоторое время еще продолжали вести себя так, как будто с ними не произошло никаких перемен. Они твердо и решительно отказывались видеть правду даже тогда, когда стала распадаться любая ложь. Но вскоре все стало на свои места - злых к злым, добрых к добрым.

Еще на земле. И навечно!

Так или иначе, но вскоре новоявленным "слепым", отказавшимся видеть правду, пришлось открыто продать свою душу дьяволу! Вот тут-то и началось "самое интересное". Перемены в бывших людях превзошли все, что может придумать воображение.

О месте же, на котором некогда стояла бескрайняя Россия, все немедленно забыли. А она, охваченная темным вихрем злобы, начала превращаться… в разверзнутую бездну, место абсолютного небытия, безумия и невообразимого ужаса. Тьма внешняя, кромешная, наполненная бурлящими сгустками зловонного древнего греха, страха, страданий и умопомрачительной злобы - вот во что превратилась великая благодатная Империя.

И на нее стало невозможно даже взглянуть, не повредившись рассудком. Вместо бескрайних полей и лесов, гор и долин, городов и весей пустое, выжженное, совершенно непригодное для жизни пространство державы, отказавшейся от своего небесного предназначения[78]… Вся ее огромность немедленно начала смыкаться в одну единственную ослепительно сверкающую черную, дрожащую от напряжения точку.

Пространство - есть, но его уже - нет!

Совершенно нет - Россия исчезла! Но одновременно осталась…

Правда, преобразившись, став совсем другой. Это уже не прежний гигант, грудью останавливающий волны злобы мира сего, - нет. Незаметная, не совсем земная уже, но по-прежнему неколебимая. Почти соединившаяся с миром вышним, она, по-видимому, перестала быть имперской хранительницей земного мира. Хранить стало некого. Святым земное царство не надобно - их бережет Господь. Падших уже невозможно возродить. А они ее и не видят. Да и кто углядит ангельские черты сквозь дым неукротимой злобы.

Командир снова до нитки вспотел, и только теперь, наконец, понял ради чего, точнее против чего, он отчаянно боролся все последние годы. Оказалось, он все это время стремился остановить торжество зла на Руси, пусть даже и ценой собственной жизни.

Жертвенный дух - вот за что он судорожно цеплялся все это время!

Ему было безумно жалко одуревшую Матушку-Россию, ее затравленных, запуганных, ожесточившихся людишек, мечущихся и убивающих друг друга от безысходности. Мать не рожала таких детей. Они сами стали такими, хотя и сами не раду своему преображению. Только ничего поделать не могут. И если их станет некому жалеть, они и вовсе погибнут.

Все до единого!

Если Кто-то все это безобразие не остановит…

Новым стало осознание и того, что гибель России не ограничится ее пределами. Невидимый коллапс сотрясет весь мир, лишив человечество остатка воли и разума, не оставляя и ему и малейшей надежды на выживание. Любые усилия станут бесплодны. Это как взрыв какого-нибудь горчичного фугаса[79], безжалостно, беспощадно, стремительно поглощающего удушливыми парами вселенную. И от них не укрыться никакой твари.

Нет, укрыться можно, да только на Небе. К сожалению, сейчас мало кто ищет его обители... М-да. Итак, после краткой агонии Россия погибнет в ужасных муках, но прежде начнут сбываться самые страшные и все еще непонятные пророчества. Как, например, у Исаии: "небеса свернутся, как свиток книжный; и все воинство… падет"[80]. И "белые", "красные" и все остальные виновны пред Богом.

Задумался… Перспектива не вдохновляла.

- Нет, - разгорячился Командир. Опять что-то не так! И тут сквозь пелену безысходности ему несколько четче почудилось, что торжеству смерти кто-то отчаянно противится, не имея ни малейшего шанса на победу. И снова он опять увидел, что в который раз погибшая Россия опять не погибла! Просто то, что погрузилось в черную бездну, Россией быть перестало. Да, русских в этом земном аду было целое море, да только по крови, а не по духу.

- Сильные люди, - с удивлением молвил он, разглядывая невидимых прежде храбрецов (не тех, кто с криками "ура" бросился в жерло разверзнутой бездны). - Увы, я не из их рода-племени. А жаль! Эти молодцы никогда не сдадутся, и о пощаде просить не станут. Будут биться отчаянно, до последнего, до самой смерти. Вот бы и мне оказаться вместе с ними! - неожиданно мелькнула мысль, и от нее стало так тепло, что не высказать.

А пока Командир из всего увиденного сделал неожиданный вывод.

- Местью правды не вернуть!

Разумеется, он хранил в сердце злость ко многим людям, и к дурным свойствам своего народа. Но и в кошмарном сне его злоба и месть не простирались до таких пределов, какие ему только привиделись. Да, он видел как "белые" жестоко мстили "красным", "красные" "белым". А вот, что из этой "праведной" мести брата брату может выйти, не ведал. Так что, теперь ему и вовсе расхотелось кому-либо мстить. На висках снова проступили капельки пота. Нервно сорвал фуражку и, судорожно скомкав, неуклюже утерся ею.

- Нет, мстить нельзя, нельзя, нельзя, нельзя! Ах, как часто и жестоко я мстил… И правым и виноватым… Вот с-с-с-ко-ти-на! - и сразу же понял, что все без исключения мстители и "правдоискатели" непременно погибнут самой страшной смертью в аду.

- Да, а разве то, что я вижу перед собой, не есть та сворачивающаяся в свиток вселенная? Мы даже не знаем, что вообще во внешнем мире происходит. Может, его уже давно нет, а мы все бредем и бредем по бесконечному кругу водоворота разорванных времен!

- Ох, - он более не находил аргументов ни против высказанного утверждения, ни в пользу его. Нет, в пользу находил, но недостаточно, а против - ни одного! Мысль, однако ж, изрядно утомилась и более размеренно потекла по знакомой ей одной "тропинке".

И хотя виды ей открывались еще более безрадостные, но сил на прежние переживания уже не оставалось, отчего мысленное путешествие продвигалось относительно спокойно. Вскоре Командир все увиденное навсегда забудет. Почему? Такое невозможно запомнить и не умереть. Зато можно перемениться и забыть. Как бы забыть…

А меняться можно по-разному. Можно пуститься во все тяжкие, как большинство обыкновенно и поступает. А можно стать таким, что любые напасти более не причинят тебе вреда. Это сложнее, зато спасительнее. Командир, кажется, выбрал спасение.

Молодец!

А пока суть, да дело, давайте немного "прогуляемся" вместе с командирской мыслью, стараясь не слишком принимать увиденное к сердцу. Будем с осторожностью смотреть на мир сквозь темные очки, а если все же станет худо, просто-напросто отвернемся. К тому же надо помнить, что увиденное им могло произойти, а могло и не случиться. Так что, никто, ни на небе, ни на земле, не знает когда наступит Последний День.

О том ведает лишь Сам Господь!

А Командир задремал от пережитого, и в тонком сне увидел новое видение, вслед которому его мысль послушно проследовала. Теперь увиденное будущее, к счастью все еще гипотетическое, поразительно напоминало наши дни. Следовательно, Россия все-таки снова не погибла! Командир, сам не замечая того, со вздохом облегчения перекрестился.

Но поторопился, в смысле преждевременного облегчения, конечно…

Детали хотелось разглядеть получше, но подобное любопытство было слишком опасным. Разумнее сохранять умеренность. Вообще-то, многое познается в сравнении. А Командир и без того до глубины души был потрясен увиденным. И тут оказалось, что все ужасы, которые он видел, вовсе не пресеклись, а лишь были перенесены в другое время.

Нынешнее и грядущее гонения, всеобщее ожесточение, бешеный восторг от собственной погибели - все это отвратительно, но не самое страшное. Более всего удручало на первый взгляд самое мелкое, обыденное - незаметное, неспешное развращение людей, лишение их воли, подменяемой самодовольством. Насаждения эгоизма и самоуверенности.

А ведь эгоист более всего на свете боится своей смерти и трепетным этим чувством можно чрезвычайно тонко манипулировать, так что отпетый трус мнит себя героем, заурядность гением, растлитель просветителем и тому подобное. Всех хитростей и уловок, направленных против одуревшего от гордости обывателя невозможно перечесть.

Хуже всего, человек, поддающийся обману, в глубине души понимает, что лжет. Но отгоняет от себя мысль о своей неправедности. А еще, он понимает, что за его шкодливые проделки никто его по головке не погладит, никто не ублажит. За это убивают. Насмерть! Но он такой трус, и притворяется, что ничего страшного с ним не происходит.

Тонкий сон продолжался, и мысль растерянно следовала за видением все дальше и дальше. Но то, что открылась вдали, нам знать уже не положено. Единственно, что из увиденного стало очевидным - людям пора перестать быть трусливыми. Сейчас вообще многие, да почти все, боятся, особенно умереть, оттого и погибают от собственного страха. Нет, чаще всего не напрямую, а порождая в себе какие-нибудь очень опасные болезни.

Люди, прежде единые, теперь разделены - каждый заключен в свою клетку. Кто заключил? Собственный эгоизм. Конечно, надо избавляться от эгоизма, да только как? А ведь давным-давно известно, что эгоизм лечится только любовью. Истинная же, неложная любовь обретается лишь во Христе Иисусе. А познается Христос верой, правой верой, и посредством Церкви. Иначе никак! Как именно? Придите в храм и узнаете.

Итак, первое впечатление от увиденного показало Командиру, что будущее - ад. Но показало и то, что и в нем можно жить, оставаясь человеком! Нет, скажем уклончивее - выжить. Опять неверно - именно жить, дыша полной грудью воздухом истинной, безграничной и бесконечной свободы! Жить ярко, но незаметно, не общаясь с миром падших. Во всяком случае, не вступая с миром зла в схватку без крайней необходимости. Да, да - только так и можно жить. Все остальное - более или менее бессмысленное прозябание.

Заключение смутное, противоречивое. Да что ж нынче без противоречий? Предай себя Богу, и следуй своим путем, никуда не сворачивая. Даже если на твоем пути стоит смерть, необязательно, что она поджидает именно тебя. А если и так, то что с того…

Затем мысль охватила пространства более обширные и обнаруживая в них вещи не менее удивительные. Еще яснее увиделось, что происходящее на Руси, фатально отзывается на прочем мире. Хочет он или нет, но принужден будет подчиняться противной ему русской воле. Какой воле, если народ наш безвольно сам следует в бездну? А вот такой!

Россия - она разная! Здесь и воля и безволие. Всего навалом! Но настоящей властью всегда обладают только смиренные[81]. Так было, так есть и так будет. Так Бог повелел!

А еще, мир, наконец, понял, что и ему и самому надлежит испытать все те муки, которые он так страстно насылал на нашу, объятую пламенем, но все еще благословенную, землю[82]. Таков неумолимый закон вселенской справедливости - всякое зло рано или поздно возвращается к тому, кто его сотворил, да еще и многократно умноженным.

Нет, Россия не имеет обыкновения мстить, однако уверенно отражает разящие насмерть духовные стрелы противника. И тут выяснилось, что мир, такой коварный, воинственный и мстительный совершенно не способен парировать им же выкованные стрелы!

И вот уже они вечной смертью вонзаются в его каменное сердце, не оставляя надежды на спасение. Да, наступит роковой день, когда мир увидит, что и над его головою "небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих". А еще, он с ужасом поймет, что это именно то, о чем он долгими столетиями мечтал… Мечтал так искренно и самозабвенно, а теперь сбывшимися мечтами до смерти напуган.

Но он же своими глазами только что видел, что свивалось-то не его, а Русское Небо. Так почему оно над нею безоблачно, чисто и светло, в то время как над ним его просто-напросто нет - вообще нет! Оно исчезло незнамо где. А как прикажете жить без неба? И опять, вот же она Россия - в непроницаемой мгле. А мгла и свет несовместимы…

Ничего не понятно!

Нетрудно заметить, что первая часть видения Командира разительно отличалась от второй. Но он не видел в том противоречий. Видимо будущее могло казаться таким, а могло и эдаким. А, может, и тем, и другим одновременно. Как бы то ни было, но именно Россия неизменно оказывалась в эпицентре решающих событий.

-2-

Да, многое вполне может начаться именно с гибели России... Многое, но не все. Главное, точно, произойдет в совершенно ином, более знаменательном месте - Духовном Средоточии Мира. Каком? Догадайтесь сами! В силу этого гибель России нельзя назвать таковой в полном смысле слова. Она непременно и погибнет, и нет. Хотя бы потому, что именно ей предстоит возглавить и победить в главном сражении всех времен и народов.

А-р-м-а-г-е-д-д-о-н!

Мысль о нем была ослепительно яркой, но и краткой как вспышка, а далее становилась неотчетливой и спутанной. Главное, что человечество решительно вступит в свою Последнюю Эру - эру духовного и физического распада в преддверии Страшного Суда. Эру такой деградации всего духовного и нравственного, что скоро на земле вообще не останется места для любого проявления человечности… И тогда мир наполнится ужасными человекоподобными тварями - нелюдью. Как мутантами-исполинами накануне Всемирного Потопа[83].

- В чем тогда смысл Армагеддона? - задумался Командир. - Зачем он нужен?

- Чтобы на время попрать силы зла, явить славу Небес и дать людям время для последнего в их жизни выбора - навечно умереть или вечно жить, - то ли послышалось, то ли почудилось Командиру, что кто-то негромко прошептал ему на ушко.

Теперь Командир вообще перестал понимать - прошлое, настоящее или будущее открывалось пред его взором. Почему-то представил ужасных тварей, прицепившихся к холодному железу Эйфелевой башни, раскачивающиеся на багровых клешнях, и чуть нутро не вывернуло от брезгливости. Страшнее увиденного вряд ли что выдумаешь!

Ведь висевшие с клешнями были не кем-то, а бывшими людьми!

- Нет, такого нельзя допустить! Впрочем, до такого уродства мир едва ли доживет, - подумалось ему. - Неужто все это не кошмарный сон? Ужас какой! Но, он понял, пока еще остается хоть и малая, но надежда изменить, точнее приостановить такое будущее.

Только не следует обольщаться, появление чешуи, жабр, щупалец или клюва не самое страшное в человеческих переменах. Они лишь венчают перемены духовные. Так что, вполне можно продолжать быть похожим на человека, но стать нелюдью. Такие твари даже гораздо опаснее, поскольку умеют скрыть истинный облик и убийственные намерения.

Удушливые щупальца и разящий клюв у них еще не видны, но уже душат и разят.

В некотором роде, именно с такими тварями и пришлось столкнуться слишком доверчивой России. И она оказалась неготовой к подобной встрече. Но, как бы то ни было, а пока на земле русской остаются живые, пусть и искалеченные, но все еще люди. И таких еще большинство. И их никак нельзя оставлять наедине с этой отвратительной нечистью!

- Да, но что может сделать один единственный человек? - спросите вы, и будете правы.

- Ни-че-го! Но это еще не повод умывать руки. Делай по совести, что можешь сам, не решай за других, что следует делать им, - решил Командир, и несколько успокоился.

Судите сами, насколько его суждения верны. Во всяком случае, ни Эйфелева башня, ни статуя Свободы все еще не навевают ужаса тех ночных видений…

Учитывая место привала Отряда, все увиденное вообще можно было бы отнести к разряду кошмаров. Близость болота, удушающий его воздух многое мог объяснить… Впрочем, все ли? Отметим лишь один парадокс. Сама природа революции, которой Командир служил, служил не лукаво, а честно как раз и заключались в доведении людей, прежде нормальных, до совершенного безумия, а затем и до озверения. Как можно ей честно служить, оставаясь  при этом человеком без клюва или клешней? Оказывается - можно!

Лозунги и декреты - все это словесный понос, потребный лишь для скорейшего разжижжения мозгов беспечных граждан. Главное, чтобы человек обезумел настолько, что совершенно перестал бы быть человеком, чтобы хоть ненадолго озверел. А процесс, нравственной деградации, перерождения словесной твари в бессловесную, с некоторого момента становится и стремительным, и неуправляемым, и необратимым.

А Командир, тем не менее, был тверд и на зверя нисколько не походил.

-3-

Так вот, повторяясь, Командир считал, что его верная служба революции заключена не в пособничестве достижения всемирной победы большевизма - Боже упаси - этого-то он опасался больше всего на свете, а, напротив, во всевозможном… недопущении дальнейшего распространения этой наиопаснейшей и смертельно заразной эпидемии.

В наше время с его позицией согласятся, по-видимому, все, кто счастливо избежал революционной, а нынче перестроечной, заразы. А таких людей даже в наши, далекие от революции, времена стало, как нам кажется, чуть больше, хотя они все еще в меньшинстве.

А, надо сказать, что синдрому революции свойственна удивительная приспособляемость к любым переменам времени. Вот и сейчас, щупалец у нас нет, но общественное сознание поражается духом разрушения все глубже и глубже. В силу этого, кстати, с нами, видимо, согласятся и многие из нынешних… ярых сторонников революции. Например, из числа тех, кто, отчаянно ненавидит или коммунизм, или капитализм.

Правда, они во всем будут обвинять только других, а нет самих себя.

А к революционерам следует отнести не только их прежних противников. Сейчас, например, радикально настроенных противников нынешней власти. Одни тихие, другие буйные Первые пока еще не рушат, но разрушений-то уже жаждут. Почему? Да потому, что любая революция стремится к тотальному истреблению любой формы власти, если та обладает хоть малейшими зачатками законности. Пусть, даже, не сразу, а постепенно.

Шаг за шагом. Шаг за шагом. Шаг за шагом…

Революция вообще-то обожает любое беззаконие, хотя больше всего любит антихриста… Ждет не дождется ненаглядного миленка. Жаждет беззаконного соития с беззаконным, забывая, что он каждый раз убивал, убивает и еще убьет любящую его революцию.

Он - диктатор, бог, если уж так хотите[84], а вовсе не демократ!

Запомните это…

Как бы то ни было, а число сторонников радикальных перемен в наше время стремительно растет. И совершенно не важно, каким предлогом это оправдывается. Суть остается прежней. Оттого-то сакральный дух революции не только жив, но и по-прежнему бодр!

Увы, но новой революции на необъятных просторах России не избежать, если только не произойдет нечто из ряда вон выходящее, меняющее ложное мировоззрение в сознании граждан на мировоззрение верное. Но такие перемены находятся уже за пределами человеческих возможностей. Без Бога, без Его чудного вмешательства не обойтись!

А нам надо не умничать, не выпендриваться, а каяться и усердно молиться! Церкви множатся день ото дня, так что - "иди и смотри"[85]! Однако следует сохранять осмотрительность и в храмах. Ведь враг и там не разучился стравливать и ожесточать умы людей. Впрочем, избежать многих опасностей можно без особого труда. Надо просто всегда понимать, что ты пришел на поклон не к священнику, не к подсвечнику или иконе, а к Самому Господу Иисусу Христу. Он - Главный. И ждет от тебя только одного - любви.

Правда немедленно возникает вопрос: а как нам отличить любовь истинную от ложной? Жертвенностью. Не истероидной, не неистовой, не надменной. Спокойной, не горячащей крови, а возжигающей холодное сердце жертвенностью. Больше никак!

Как бы то ни было, а от своего согласия или несогласия с мнением Командира революционно настроенные субъекты не перестанут быть и неправыми, и… заразными. Продолжать дальнейшее изъяснение сего замыленного тезиса не станем по двум причинам.

Во-первых, любой революционер, как агрессивный сторонник радикальных перемен - хоть в чем-то, да невменяем. Такого сперва надо долго и упорно лечить, если это вообще возможно, а уж затем что-то объяснять. Во-вторых, любой желающий ответа, без особого труда может найти его, в числе прочего, и в нашем повествовании, если захочет.

Читатель, однако ж, вправе взыскать с нас о том, как сказанное о желании Командира остановить революцию (или любое народное безумие, что одно и то же) может каким-либо образом сочетаться с честью вообще и честным служением революции в частности?

Извольте, если сказанное все еще кажется вам неубедительным.

Лучше всего ответить соображениями самого Командира, тем более что, как это не покажется странным, он вовсе не был одинок в своей оценке происходящих с Россией перемен. Разница между такого рода людьми была невелика, а общее заключалось в том, что каждый из них служил России честно, пусть и совершенно несогласно с другим.

Честность - первое дело! Еще не правда, но уже категорическое неприятие лжи. И это должно быть очевидным. Ведь целостность мироощущения в охваченной огнем Гражданской Войны России была чрезвычайно глубоко повреждена. Поэтому даже наиболее ответственным гражданам, сумевшим хоть отчасти сохранить здравость своего потрясенного рассудка, Правда открывалась лишь одной из многих своих граней.

Правда, Истина - во все времена одна.

Но нельзя требовать ведения ее полноты от полуослепших от революционного взрыва людей, способных различить лишь контуры, неясные очертания Правды. И хотя катастрофа до сих пор не разрослась до своего последнего предела, о котором мы только что упомянули, борьба с нею во времена Командира требовала от честных людей запредельных усилий.

Честность же - первая ступенька к любви, да и любовь отчасти.

А еще, социальные катаклизмы, как давно было подмечено умными людьми, подобны мгновенной вспышке душевных энергий, успевающей за один миг выжечь человеческую душу прежде, чем та успевает сообразить, что с нею произошло. Подобно лоботомии потрошат революции социальными бурями мозги несчастных людей, превращая их в фарш, а самих людей в духовно незрячих инфузорий. В лучшем случае, полуслепых.

И вернуться в первозданное состояние человеку чрезвычайно трудно.

По-настоящему видящими и понимающими происходящее остаются те немногие верные, которые породнились, слились с Правдой, кому чужды бредовые идеи любого рода революций. Но таких цельных натур во все времена немного. Поэтому сейчас идет речь не об этих избранниках Божиих, а о тех, кто пришел к прозрению посредством скорбей. Но и для тех Правда, пусть и не вполне осознанная, становится смыслом жизни.

Короче говоря, для начала надо оставаться честным! Честно делай свое маленькое дело, а Правда уж как-нибудь сама сыщет способ верно сложить из малого, калечного и разрозненного великое, целое и здравое. И только тогда даже ослепший человек постепенно прозревает. Но ведь именно так благоразумно и рассуждал наш бравый Командир.

Как бы то ни было, но Россия новой революции уже не вынесет, особенно после Гражданской Войны. Это понимал каждый, сохранивший хоть крупицу разума, хоть малую толику совести. Командир был абсолютно убежден, что только всемерное поддержание нового порядка ведет к недопущению дальнейшего распада Империи. Только этот страшный режим давал современной ему России последний шанс выжить. И он отчетливо понимал, что старого в обозримом будущем вернуть не удастся. Но тогда следовало как-то укреплять новое, не позволяя его разрушить перманентным революционерам.

Иные видели спасение как-то по-другому, что в значительной мере стало причиной Гражданской Войны. Но удивительнее всего было то, что опасность происходящего, по-видимому, начинали понимать даже шалые вожди "мирового пролетариата", хотя здравый смысл и подсказывал, что, эти нравственные уроды ничего понимать не могли.

Однако ж, еще как понимали! По-шкурному, думается.

Причина неожиданного благоразумия безумцев должна иметь объяснение самое простое. Например, они по какой-то причине не могли более следовать по начертанному ими же курсу. Возможно, до смерти напугавшись того, что натворили, едва ли испытывая раскаяние или сочувствие к доверившимся людям. Ведь они изначально были бессердечны, бесконечно любили лишь самих себя, отчего безумно боялись попортить собственную бесценную шкурку. И их страх и стал неплохой подмогой в деле сохранения России.

А еще, их закулисные хозяева могли потребовать от них - своих презренных вассалов - отдать им власть над поверженным народом. Но, вкусившие сладости безграничной власти рабы-вожди крамолы категорически отказаться подчиниться. Многое позволяет истолковать происшедшее именно так. Но, это уже наше личное мнение.

-4-

Однако вернемся к событиям от нас более отдаленным. Лучше всех объяснить породу вождей революции может не их союзник или противник, а… мнимый противник. По сути, тот же большевик, только иной "расцветки". Вот как гневно выразился по отношению к русскому народу один из известных в свое время адептов так называемого "серебряного века", беззаветно разрушавшего нравственные и религиозные основы сначала самодержавия, а потом с не меньшим энтузиазмом взявшийся за большевизм. И это притом, что эти самые нечистоплотные особи и были первопричиной - той самой бациллой, которая заразила страну!

- Неугомонные бестии - даже в гробу не угомонятся! Ну, что с ними изволите делать? Остается только ставить и ставить всех их к стенке! - как-то гневно воскликнул в сердцах Командир, впервые прочтя эти злые строки в каком-то заплеванном трактире.

"И будет загнан в хлев немытый народ, не уважающий святынь"[86].

Прелестно, не правда ли?

- А все потому, что не за ними, не за кокаиновыми уродами, последовал оболганный народ, - стукнул кулаком по столу разгневанный будущий Командир. - Им, как не извернись, а все не угодишь. Эти скользкие, блудливые твари всегда были и будут против любой власти. Вечные богопротивники. И так продолжится до самого Судного Дня, на котором они и Христу, если представится случай, капризно предъявят свои претензии.

- Как эти растлители, из-за которых нынче реками льется кровь, дерзают рассуждать о святынях, хранителями которых они подразумевают самих себя, -  продолжал яриться Командир. - Ведь они искренне полагают, что их собственные утонченные морды, упившиеся шампанским, с синюшными от ночного разврата глазами и есть святая святых! Да, они не просто невменяемы, они хуже всех! Они, они - воплощенная смерть! Им самим место в том самом вонючем хлеву, в который они, походя, определили русский народ.

А ведь, ему и самому некогда пришлось с этими особами весьма тесно общаться. Уж как привела к ним непутевые ноги нетрезвая голова и вздорный ум, вспоминать не хочется. Сперва приняли как братья. И побыл-то недолго и успел хлебнуть поганого дурмана всего-то чуть-чуть, а как долго потом приходил в себя как от самого дурного похмелья.

Счастье еще, что за своего не приняли и как-то, хоть и ненавязчиво, но решительно выставили за дверь. Не та, мол, у тебя, тупой мужик, харя! Учуяли, проклятые мертвяки, чужака. Увидели, что он все еще жив. А еще то, что они не могут его убить!

Потому и прогнали.

Но, будущий Командир подцепил-таки их заразу. Только многолетняя окопная вонь, кровь и вездесущие вши помогли со временем хоть немного выбить из головы прежнюю дурь. Пусть и рвало с нее, выворачивало наизнанку почти до самой революции, зато, в отличие от других, он сразу понял, что сия революция, с позволения сказать, означит.

- Это все та же блевотина, только гораздо хуже моей.

Так что, прочтя мерзкие стишата в какой-то "белой" газете, Командир, прежде колебавшийся, немедленно принял сторону "красных", вполне отдавая себе отчет, что те из себя представляют. Но большевики хотя бы нещадно гнали, истребляли ту самую блудливую нечистую силу, которая мнила из себя "спасительницей мира".

- Мы хоть и превратили Россию в "хлев немытый", пусть и залезли в него по уши, но сами же очистим, вернем России былую мощь, силу и красоту. А вы - гниды проклятые - ничего не умеете. Только убивать, пить кровь у невзначай доверившихся вам людей.

Заметив, что нетвердая мысль сбивается, снова вернулся к большевикам.

Так вот, эти негодники, заглянув в желанный ад, названный ими коммунизмом, испытали такой умопомрачительный ужас, что одни из них то ли повредили рассудок, то ли стали бесноватыми, в то время как более трезвые немедленно попятились назад... Думали стать помощниками сатаны, а тот-то, оказалось, жрал помощников в первую очередь!

Это им пришлось не по вкусу…

Согласитесь, быть съеденным - не тот гешефт, на который они рассчитывали.

Разумеется, большевистское благоразумие было относительным, поскольку они как были, так и остались сумасшедшими, но хотя бы и от страха за себя, а приняли-таки единственно верное решение! Оттого и вышло, что вожди революции, как это не покажется парадоксальным, первыми же и начали… душить гадину революции!

Поэтому "белые", в чем Командир был убежден, совершенно напрасно подняли свой мятеж, тем самым лишь подлив масла в бушующий огонь революции. К сожалению, многие из них совершенно не понимали, с каким страшным и коварным чудовищем они имеют дело. Понадеялись на себя, оттого с невероятной легкостью и были обмануты.

Так что, вовсе не благородное Белое Дело вело в бой несчастные офицерские полки, - считал Командир, - а все та же самая революция, которая прежде вывела из преисподни орды большевиков, для верности натравив на них "белых". Без их противоборства она наверняка давным-давно бы задохлась. Ей непременно требовалось как можно больше крови.

Как бы то ни было, а выжила эта гадюка по недоразумению! Ведь все искренне хотели ее удавить, но именно это благородное желание из-за несогласованности и взаимной неприязни и стало причиной до сих пор непрекращающегося кровопролития.

Так что, теперь многим должно стать понятным, почему с такой верой и правдой служил Командир "красным". Но ведь и "белые", хотя и некстати вляпались в это… самое, ничуть не меньше нуждались в таких же верных командирах и, без сомненья, находили их…

Но, мы тут с вами так увлеклись, что почти совсем позабыли о спящем Отряде.

15. Ночные размышления.

-1-

Возвращаясь к спящему Отряду, картина бивуака, хотя и была весьма выразительной, но пробуждала самые скверные и тревожные предчувствия. Слишком много во всем этом было неясного, противного естеству, неправильного, нарушающего все на свете.

- Что-то тут не так, - показалось многим прежде, чем сон успевал сковать рассудок. Но сон казался единственным выходом, поскольку ни у кого не хватило ни сил, ни мужества задуматься о том, что именно с ним происходит, чтобы хоть немного упорядочить, изъяснить свои тревожные ощущения. Но мертвецкий "богатырский" сон мгновенно сломал даже самые отчаянные, попытки сознания сопротивляться непонятному.

Увы, недостаток отваги и прежде не дозволял людям смотреть правде в глаза, отчего и стал главной причиной поразившей Россию катастрофы[87]. Точнее, причин было намного больше, но мы не намеренны их перечислять, поскольку все они и без нас давно известны, взаимосвязаны и напрямую связаны со страхом. Им пока им и ограничимся.

Желающим разобраться подробнее, советуем заглянуть в творения Отцов. Там не все просто и наглядно, зато безупречно и абсолютно верно. Правда, придется изрядно покопаться, попотеть, прежде грамотно все сложить воедино. Но жизнь-то того стоит!

Можно рассмотреть проблему и с другой стороны - классическим, научным образом, разложив причины по полочкам. Да много ль будет в том толку? Разлагать можно до бесконечности, но зачем, если продолжаешь бояться взглянуть на разложенное ничуть не меньше, чем на сложенное. Как говориться: "А вы, друзья, как не садитесь, все в музыканты не годитесь"… Хоть так, хоть эдак, а сперва надо как-то справиться со страхом.

Увы, слишком многие тайны прошлого, настоящего и будущего остаются тайнами из-за элементарного нежелания взглянуть на них непредвзято. И так происходит не от нашего скудоумия, а по той же причине, по которой так "безмятежно" спал наш Отряд на самом краю погибели. Сам вид лагеря невольно навевал воспоминания о неуместном сне Апостолов в Гефсиманском саду. Но при всей очевидности сходства событий, надобно отметить, что Отряд состоял, мягко говоря, не из самых преданных Христу учеников.

Кресты, заметил Командир, многие давно сняли. Он и сам не носил… до недавнего времени. Но один из бойцов Отряда оказался резчиком. На привалах он поначалу вырезал то кукушку, то медведя, а в последнее время только кресты, на которые выстроилась очередь. Брали под видом красивой безделушки, но Командир заприметил, что очередной счастливчик, получив крестик, тихо отходил от костра, пряча как сокровище - понадежнее. На некоторое время замирал, возможно молясь, и только потом возвращался к товарищам. В тот вечер он был особенно задумчив, то отвечая невпопад, то забывая о чем-то важном. Но желали получить крест не все, некоторых он все еще продолжал раздражать…

Командир и сам взял себе крест якобы посмотреть, и якобы где-то потерял. На самом деле положил у самого сердца, и порою казалось, что от него исходит тепло. Не то жаркое солнечное тепло, от которого Отряд каждый день сходил с ума, а тепло теплое…

Вроде бы невероятная усталость легко объяснима несвойственной для этих мест долгой и знойной осенней жарой, хотя и мелкими, но постоянными стычками с разъездами противника, непрекращающимися на протяжении последних дней, а также невозможностью разбить лагерь раньше. Только на закате выбрались из опасного ущелья, в котором за полчаса можно было, в случае нечаянной засады, напрасно положить весь Отряд.

И гор-то настоящих нет. И ущелье ущельем-то не назвать - канава канавой. И не лес вовсе, а редкий, низкий перелесок, почти кустарник. И конец пути виден, а не пройти, не проехать! Пришлось спешиться и взять коней под уздцы, чтобы те не переломали копыт. Все равно шли медленно, скользя, как коровы по льду, сшибая подковы на валунах.

А если ко всему этому прибавить острое чувство надвигающейся опасности совершенно неизвестной природы, временами вызывавшей у бойцов головокружение, а у некоторых даже тошноту… Поначалу казалось, что причиной всему был преследовавший Отряд дым от многочисленных, еще не затухших, лесных пожаров. Идти по нескольку дней по выжженной и продолжающей тлеть земле - занятие само по себе не слишком приятное.

К счастью, леса здесь были не такими густыми, как в настоящей тайге. Большей частью это были невысокие и редкие перелески. Впрочем, хватало места и для непроходимых чащоб. Они-то чаще всего и горели. Вообще-то почва здесь была не слишком глубока из-за близости к поверхности массивного основания уральских гор. Это сказывалось так, что корням большинства вида деревьев просто не хватало места для полноценного роста.

А еще дым, хотя и низко стелился по земле, но не только не позволял вздохнуть полной грудью ни утром, ни днем, ни ночью, но не оставлял и малейшей возможности скрыться от нестерпимых, обжигающих лучей не по-осеннему жарко палящего солнца.[88]

Итак, если попытаться мысленно собрать все напасти вместе, то общее впечатление от прошедшего дня станет еще более удручающим. Нам остается к сказанному лишь добавить, что непрерывные физические и душевные тяготы так дружно атаковали Отряд последние дни, что держали и без того измотанных людей в постоянном нервном напряжении.

А еще, Отряд, как сказано, в последнее время немного поредел, хотя менее всего это произошло по вине боевых потерь. Последних было даже меньше, чем можно было ожидать, учитывая превосходящую численность и опытность противника, которому, не без гордости думал Командир, в последние дни тоже изрядно досталось "на орехи".

Как бы то ни было, а в Отряде остались самые опытные и надежные вояки, которые до последнего привычно терпели невзгоды и тяготы походной жизни. И этому, как не странно, способствовали весьма неприятные события - начавшееся бегство бойцов.

Отряд с некоторых пор стал очищаться от самых вздорных и ненадежных своих представителей, причем без малейшего участия Командира. Обстоятельства сами проделали за него всю необходимую работу. Ведь Командир остро нуждался не просто в отчаянных парнях, в коих в те времена наблюдался даже избыток, а в настоящих преданных, дисциплинированных воинах, способных переносить длительные и чрезвычайные перегрузки.

Превосходящая численность неприятеля выяснилась слишком поздно, иначе и Отряд снарядили бы больший. Возможно, к тому присоединились какие-то мелкие группы из разбитой Белой Армии. Так что, победить возросшего силы можно только при наличии опытных бойцов и железного, как в прежние времена, порядка, органически не свойственного красноармейцам, более всего склонным воевать беспорядочно, криками, брать нахрапом.

Такой способ ведения войны бывал неплох, как показала "Германская". Вспоминались лихие конные набеги гортанных чеченцев или молчаливых башкир за считанные минуты вырезавшие отборные части немецких егерей, свидетелем чего был сам Командир.

Но сейчас, в отрыве от основных сил, требовалось совершенно иные качества. Необузданные дерзость и удаль сами по себе вполне могли стать причиной поражения. Сейчас удача могла улыбнуться только в том случае, если все будет продумано до мельчайших деталей. Настолько, насколько расчет вообще был возможен в этом каменно-лесном почти аду.

Так вот, с некоторых пор даже самые бравые рубаки начали меняться. И это окончательно расставило все по местам. Только теперь стало очевидным, кто чего стоит. И хотя убыль личного состава происходила в последние дни за счет самой боеспособной части Отряда, но способной именно на лихие атаки, а не на долгие планомерные действия.

- Может, это и к лучшему, - рассуждал Командир.

Ведь нынешняя маленькая военная компания окончательно приняла затяжной характер, требующий от ее участников максимальной выдержки и стойкости. Пока же выходило так, что слишком многих как будто подменили. Среди спокойных прежде мужиков участились несвойственные капризы, глупые и неуместные драки с истериками. Тогда-то по утрам и выявлялась убыль личного состава из числа вчерашних крикунов и драчунов.

На некоторое время проблема вроде бы сама собой отпала, но неожиданно снова обострилась с еще большей силой. И, что удивительно, бежали по два, по три, но всегда вместе и именно те, кто давеча устраивал нелепую свару. Странно, только что били морды в потасовке, а вот уже дружно бегут вместе втихаря. Недавно нашли несколько таких беглецов повешенными против заброшенного зимовья. Без сапог, смердящими, распухшими о жары как бочки. Гноящиеся рты забиты сеном и мухами. Доигрались дезертиры.

Справедливая "награда" нашла "героев".

Что ж, поделом! Нечего было предавать, грабить, а, может, и насильничать. Командиру вспомнилось, что еще в "Германскую" наблюдательные люди заприметили, что склонные к предательству были как-то особо охочи до жестокостей, насильничанья и воровства. Что-то с головами у будущих или уже настоящих предателей происходило неладное.

Нормальным мужикам такие безобразия были глубоко чужды и неприятны.

Как бы то ни было, но с недавних пор, изнуряющий страх и неясная тревога стали неизменными спутниками странствующих воинов, чему способствовало и гнетущее чувство одиночества. О последнем следует упомянуть особо. Уже очень долго Отряд не встречал на своем пути ни единого человека! Да и зверь лесной попадался на пути значительно реже, что было совершенно несвойственно этой, обыкновенно кишащей зверьем, местности.

Казалось бы, нет людей или их тьма тьмущая, какая, в сущности, разница? Ведь главное - грядущая схватка. Но, нет! Тут было что-то совершенно особого рода. Отряд готовился встретиться с не сколько с противником, столько с неизвестностью, а мрачная неизвестность особенно пугает. Не всякий, к примеру, сможет спокойно ночью прогуляться по кладбищу. А нынешняя экспедиция напоминала именно такую "развеселую прогулку".

-2-

Но ведь начиналось все по-другому - думал Командир. Отряд - краса и гордость Командира парадным строем, с оркестром прошел через весь город, собирая толпу зевак. Сила, уверенность чувствовалась в каждом шаге, в каждом бойце, в каждом штыке. Дело предстояло рискованное. Поэтому шли только самые лучшие и добровольцы.

Сам отбирал.

Работа суровая, но привычная - ратная. Но что-то сразу не заладилось. Все пошло не так, как надо. Внешне все как обычно, но Командир практически сразу почувствовал, неуверенность, даже страх бойцов. Страх ничем не оправданный. С него-то все и началось…

Казалось, что задремавшая гидра революции, с прежней неистовостью пробудилась в сердцах. Спокойные и уравновешенные обычно казаки стали ни с того, ни с сего лютовать. Хутора и деревни, встречавшиеся на пути Отряда, надолго запомнят, какую "свободу" принесла простому народу рабоче-крестьянская Красная Армия в лице ее отборной сотни.

Только в глухой тайге неистовство на время угомонились. Но теперь вновь готово было при первом удобном поводе с цепи сорваться, вымещая злобу на товарищах. Да, многих жестокостей могло бы и не быть, если б не проклятая Гражданская Война.

Братская резня - лучший "инкубатор" для разведения негодяев…

- Нет войны - нет и негодяев. Нет негодяев - нет и жестокости. Чем меньше негодяев: "белых" ли, "красных" - неважно, тем меньше беззакония и несправедливости в стране, - рассуждал в самом начале похода Командир. Теперь он снова часто вспоминал об этом.

Вспоминал, что прибился к "красным" не только из-за гадливого стишка знакомой ему  вздорной, малохольной бабы, но и от элементарной жалости. Пожалел переставших что-либо понимать, уставших, одуревших, напуганных собственным беззаконием солдатушек, видя, что некому за них просто вступиться, некому вывести их из состояния безумия.

Пропадут без заступника!

За любовь его не только любили, но и сами становились лучше. Только не в этот раз… Оттого Командир и оказался застигнутым врасплох. Весь его прошлый богатый боевой и житейский опыт оказался совершенно бесполезным. Тем не менее, верное решение должно быть принято немедленно - в самые ближайшие дни, если не часы даже…

Он чувствовал, что решение должно быть очень простым.

Выход наверняка есть.

Но разобраться в происходящем мешала навалившаяся непонятная, непрерывно гнетущая усталость… День ото дня, без устали наливала она свинцом тело, сковывала и разум, и волю, лишала элементарного здравого смысла, доводя людей буквально до умопомрачения. Даже многодневные незапланированные привалы уже не в состоянии были переломить страшные перемены в крепких и проверенных в боях воинах.

Вот и третьего дня один из них неожиданно застрелился.

Прямо в строю! Спокойно, вынул из кобуры наган, приставил к виску и… покатился в пыль. Никто не остановился. Подхватили повод осиротевшего коня, не пропадать же добру, и, не снижая аллюра, двинулись дальше. Молчали, как будто ничего не случилось. Ни единой мысли, совсем никаких эмоций. Но это было не давно известное безразличие обреченных, бредущих к "стенке" или стоявших на табурете с петлей на шее. Пустые глаза боевых товарищей говорили о том, что с ними происходило нечто худшее.

- Мы постепенно становимся неживыми! - с тревогой подумал Командир.

Сравнивать было с чем. В прежние времена части, находившиеся в состоянии, хоть отчасти подобном нынешнему, считались полностью утратившими боеспособность. Если такое случалось, их немедленно отводили в тыл для отдыха, а чаще для расформирования. Но то в тылу, а не в тайге. К тому же, сейчас с людьми происходило нечто особенное.

- Через несколько дней мы все станем нежитью! - подумал Командир, с ужасом вспоминая холодеющие глаза своей удалой еще недавно сотни. Задумчиво сидя на неостывшем камне, через силу размышляя о тревожащих его переменах.

Заметим, что страшные видения, которые он недавно с ужасом наблюдал, к этому времени уже выветрились из его памяти. Он почти ничего не помнил из увиденного, зато переменился, причем именно так, как и следовало. Замечательно!

И он понимал, что в запасе у него, чтобы найти противника и схлестнуться с ним, осталось не более двух-трех дней. Потом поздно. Потом кто-нибудь из самых преданных товарищей равнодушно выстрелит в спину, а оставшиеся немедленно превратятся в скот и либо лениво разбредутся в поисках участи недавних повешенных, либо устроят резню.

- Эх, хоть бы успеть помереть по-человечески! - вздохнул Командир.

- Только так можно еще спасти товарищей. Нам совершенно необходимо немедленное и решительное сражение! - окончательно решил Командир, глядя на спящий Отряд. - Это наш последний и единственный шанс остаться людьми. Больше никакой разведки, никаких дозоров, авангардов и арьергардов! Все вместе, чтобы все были на виду.

- Как в сказке. Только леших не хватает. Хотя, может, именно так и рождаются все эти исчадия бездны: лешие всякие, кикиморы там, водяные и прочие. Если мы не вырежем друг другу глотки, то не пройдет недели, как добрая сотня сказочных персонажей начнет расползаться в все стороны света… И от того, что они натворят, перехватывало дыхание.

- Нет уж, пока я жив, этому не бывать! - погрозил кулаком почему-то на болото. - Но я не могу понять мир, в который мы попали. Я его совсем не знаю и просто отказываюсь понимать. Он живет по каким-то уродливым законам. И сейчас мне не на что опереться, нет никого опыта. И, главное, живым из этой передряги никому из нас не выбраться!

- И что нас так поломало? Неужели наша жизнь все последние годы подчинялась не дикой пламенной идее, не поиску потерянной вселенской правды, а невероятной усталости. Из-за нее только мы и принимали за правду ложь любого бесноватого вожака. Причем, убегая от одной беды, всегда попадали в еще худшую. Но почему, ведь такого раньше не было! Кажется, не было, вспоминал он свою разудалую казачью молодость.

Нет, это не одно только переутомление!

Дурными были и раньше, но не усталыми. Распирало от силы. Даже на изнурительной Мировой Войне. Усталость приходила не от боев, а от страха. А кто не боялся сверх меры, всегда был бодр. А если и уставал смертельно, то после краткого отдыха снова приходил в себя. Чего же или кого мы сейчас боимся и к чему так стремимся одновременно?

Нет, не "белых", даже не смерти, а чего-то гадкого, низменного, подлого и беспощадного. Того, что преследует заблудившийся в пространстве и времени Особый Отряд.

- А ведь все началось когда-то давным-давно…

Неожиданный изворот мысли не только пробудил, но и заставил вспоминать, а с чего, собственно, началась беды России. С каких пор жизнь стала такой мелкой, ничтожной и тяжелой как нынче? Когда земля Русская начала плодить живых мертвецов. Ведь именно они, мертвецы эти, как-то сумели превратить народ в запуганную изнуренную толпу

- Уж как это вышло - не знаю, но все мы каким-то образом приняли проклятие. И никогда прежде не думал, не гадал что его можно буквально пощупать. Протяни руку - вот оно. Сожми пальцы и ощутишь в ладони что-то упругое, липкое, страшное. И оно окружает тебя отовсюду! Мы и так давным-давно в его плену, а ему все мало. Ему подавай еще.

Задумался, ощутив, что сейчас, перейдя какую-то невидимую черту, совершенно перестал бояться проклятия. Как будто гиря пудовая с шеи спала, как стало легко.

- Нет, вру - бояться проклятия не перестал, но я уже жажду схватки с ним, и сдаваться не намерен! И почему ты решил, что совершенно одинок. Ведь не одни же мы на белом свете в своем ужасном положении, - продолжал разговаривать сам с собой.

И тут Командир кожей почувствовал, как в городах и весях, в многолюдье и в таких же точно глухих и забытых всеми местах: в лесах, пустынях и тундре гибнет сама земля. А люди на ней становятся точно такими, как и они - проклятыми. И таких уже миллионы!

- Все принимают одно и то же проклятие, - с отчаянием проговорил он, но неожиданно увидел и другое. - Да, но некоторые, как и мы, - удивился он, - не сдаются, а готовятся к схватке... Значит, не все покорились смерти! А вон эти уж с ней и дерутся…

И тут же понял, что те, кого он только что то ли увидел, то ли ощутил как-то иначе, дерутся вовсе не друг с другом! Они, как не странно, дерутся не между собою, а дружно бьются со смертью, но притом как бы сами с собою! И выходит это у них славно!

Открытие ошеломило.

- Да, да, - только так и надо смерть остановить, иначе Россия погибнет!

Можно ли это негромкое бормотание считать словами разумного человека? Ведь Командир сейчас говорил о смерти как о жизни, а о жизни как о смерти. Невероятно! А еще, он вспомнил, какой бывает самая простая, настоящая человеческая жизнь, и что она может быть намного более разумной и желанной, что ей некогда была присуща, почти забытая нынче, и полнота, и широта, и высота. Куда все это подевалось? Почему мир перевернулся? Отчего все вдруг стало мелким и ничтожным, при кажущейся масштабности перемен?

С известия о начале "германской", с патриотического возбуждения, махания подвыпившими станишниками шашками, бросания в воздух шапок. Может, с грязной теплушки, везущей к вшивым окопам, с немецких гортанных команд и лютых штыковых атак?

А, может, все началось с приходом психических агитаторов с бешенными глазами или царского отречения, принесшего минутное облегчение, даже восторг, немедленно сменившийся глубокой подавленностью, которую многие "лечили" водкой или красными повязками на рукавах. Может с краха "германского" фронта, трусливого бегства солдат?

Кстати, почему никому до сих пор так и не захотелось возврата к тихому и размеренному прошлому. Да, яростный порыв был эмоционален, волновал, безумно увлекал, ни на минуту не оставляя сердце в покое, не давая возможности рассудку хоть чуть-чуть замедлить умственный бег, чтобы задуматься над тем, что ты, баран, творишь.

Но когда-нибудь остановиться все равно придется, не было бы слишком поздно.

Само начало Гражданской Войны уже говорило о том, что до царского прошлого никому не было никакого дела, даже самым "махровым" монархистам… Просто одни притворялись так, а другие эдак, но все были одинаково злы на весь мир и не имели мира и покоя в собственном сердце. А ведь мира и покоя без любви не бывает.

А царство без любви… Извините, это не по-русски!

Нет, конечно, не все сошли с ума, но не о них сейчас речь.

Горячее зло овладело народным разумом. Люди буквально "по тыще в день" сходили с ума и более всего нуждались не в царстве, а в дурдоме, одними из "санитаров" которого, как раз и являлась наша злополучная сотня. Конечно, безумие приняло нынче настолько буйные и дикие формы, что и методы "лечения" должны быть самыми радикальными.

И они не ограничивали себя душем Шарко или валериановыми микстурами... Плохо только то, что и самим "санитарам" требовалось, по-видимому, намного более беспощадное лечение. И "красным", и "белым". В чумном бараке все больны или почти все…

А Россия с некоторых пор более всего напоминала именно такой барак.

-3-

Но сейчас в почти довоенной тиши, а нынешние, боевые действия по сравнению с недавней мясорубкой, можно было бы считать курортом, до последнего времени, во всяком случае. Самое время задуматься. Другого раза может уже не представиться. Было ясно, что скоро рассудок вообще перестанет подчиняться. Поэтому надо непременно успеть дать себе последний осмысленный приказ и следовать ему до конца…

Показалось, что будто кто-то тихо, но властно скомандовал Командиру на ухо, что ему следует немедленно остановиться, разобраться, что на самом деле происходит с вверенным ему Отрядом. И этот голос принадлежал тому, кто не обманет, кого следовало послушаться. Жалко только, что понять, кто только что отдал приказ, сил не хватило…

Вместо того, чтобы приступить к исполнению, Командир совсем обмяк.

- Нету больше моих сил! Нету!

Тем не менее, стало окончательно ясно, что разворачивающиеся с Отрядом и вокруг него события явили явление настолько необычное и важное, что прежде, чем что-либо предпринимать, надо хоть что-то, хоть на самую малую толику начать понимать смысл этой злой коловерти. И успеть прежде, чем твое безумие станет необратимым. Надо не просто принять то или иное решение, но так вбить его в свою дурную голову, чтобы даже явно начинающееся сумасшествие не могло бы помешать исполнению задуманного.

Судите сами, легко ли пришлось Командиру?

До сих пор прояснить обстановку не удавалось. А все потому, что с какого-то момента оба противника вступили в какую-то неистовую гонку. То ли за кем-то гнались, то ли от кого-то бежали. Командиру, например, порою приходила в голову мысль, что он вообще перестал понимать: он гонится, за ним гонятся или оба отряда бегут от кого-то. Да… Ясно, что Отряд столкнулся с опасностью чрезвычайной и силой необыкновенной.

Только с чем или кем столкнулся? Кто поможет во всем разобраться?

- Вот уж попали, так попали!

Почему-то вспомнилось, что самого начала перемен в обществе, начавшихся задолго до революции, далеко не все поддались патриотическому или агитационному ражу. Как наяву виделись лица отчужденно, как тогда казалось, с грустью смотревшие на "правдоискание" своих возбужденных заблудших товарищей. Нет, они не были врагами, но были бесстрастны и оттого стали для всех чужаками, как только сейчас сообразил Командир.

Сами лица давно забылись, а бездонные глаза остались. Оказывается, он постоянно о них помнил, но до сей ночи страшная суета, охватившая непутевую державу, не дозволяла разобраться, что именно они выражали помимо неколебимой твердости и покоя.

- В них заключена и разгадка, и единственный шанс! - воскликнул Командир.

- Послушай, а ведь они еще тогда были готовы ответить на все наши еще не заданные вопросы! - с удивлением подумал он. - Они понимали все, что только открывается сейчас. И теперь надо всего лишь получше вспомнить, что именно ты видел в тех удивительно глубоких глазах? Ведь только они и остались тогда живыми. А мы-то в то время жадно, горстями пили собственную смертушку. Пили из нами же пролитых кровавых рек.

Пили-пили и никак не могли насытиться, так мучила жажда крови! А пили-то не чью-то, а свою собственную кровь, только сейчас стало предельно ясно.

- Допились, у-р-р-р-о-ды проклятые! - Командир больно стукнул кулаком по валуну.

- Так чем же те глаза, полные скорби и силы, отличались от нас!

Безмолвные, они ничего не говорили нам - невменяемым. Лишь обжигали сердца, молча обличая беснования. И из-за яростного нежелания очнуться, вырваться из объятий наваждения, привести самого себя в чувство, слишком часто эти печальные глаза расстреливали. Но сколько не стреляли, а забыть их не могли до самой смерти.

- Смотри, - прошептал Командир, - только рассуждал о народе, о жалости к несчастным солдатушкам. Упивался праведностью, тем, что силился своей рукою остановить… революцию. А ведь все это - ложь! Ну, пусть, полуправда, так все равно - ложь! Правда все время была перед глазами, а я ее не видел, да и сейчас не вижу.

Я же собственными руками их расстреливал! А теперь и жить-то последние минуточки осталось, а я все еще не понял, что такое жизнь! А без этого важнейшего знания ненасытную смерть, разинувшую на наш Отряд свою гнилую пасть, нельзя победить.

- А не через эти ли глаза являла себя наша же совесть, которую мы так страстно хотели убить. Как Ирод Предтечу, например. Вот теперь и пляшем, как тот проклятый убивец. Который год бьемся, бьемся и не можем остановиться. А ушедшие в вечность как живые продолжают обличать. Они с укоризной смотрят на нас отовсюду, а мы от отчаяния их вешаем и расстреливаем, да еще, притом, им же и плачемся о своей скорбной доле…

Зачем? Как остановить безумие? Ведь вот до чего докатились, а…

И вот уже, Командиру как наяву видятся новый образ: две грозные армии, два кровных брата, исполненные непримиримой яростью. Два самых ожесточенных в мире врага, сцепившихся смертной хваткой друг в друга. И этой схватки этой не будет конца. Конечно, если нет прощения, не будет и пощады. Следовательно, биться до полного самоистребления!

Даже если кто-то победит, неважно кто, "белые" или "красные", резня не остановится, а если и остановится, то только для временной передышки перед новым кровопролитием.

Был царь Богом данный, а мы сказали ему: "Ты нам не нужен! Ты плохой. Уходи!" - а на деле гнали-то не его, а Того, Кто дал нам царя - Христа. Стыдились говорить: "Нам не нужна твоя Любовь, мы хочу любить только самих себя" - вот, что скрывается за непримиримыми лозунгами. Придет, укрепится новая власть, а мы и ее спихнем под тем же предлогом. Нашим капризам никто не угодит. Только из-за великого страха мы будем еще как-то терпеть, а коли дозволят обстоятельства, так сызнова возьмемся за старое.

Непременно возьмемся!

"Коли царь дурак - значит, я умен! Разве нет? А если и не царь, так все равно умен, а тот все равно дурак, кем бы он, г-а-а-а-д-и-н-а, ни был. Все равно вор и обманщик. Все вокруг воры и обманщики! Разворовали бед-ну-ю Россию! Вот уж я их понавешаю, понастреляю". А как кончатся те, кого надо вешать, сыщется новый. Да хоть бы сосед.

- Вешку межевую кто сдвинул, а? Не ты, а кто ж? Нут-ка, становись к стенке!

-4-

Было бы желание, а враг найдется. А желания - хоть отбавляй!

- Ну, ладно, что было, то было, а как дальше-то быть? Отступать нельзя.

Да и как отступить, если понимаешь, что даже совершенная покорность противнику не в состоянии остановить начавшееся саморазрушение. Прекратись бойня, и, может, будет во сто крат хуже. Тут уж совсем не до победы, и даже не до того, чтобы просто выжить. Непременно нужно остановиться, перестать звереть! Мы же еще люди, люди, люди!

Но как? Никто не знал: ни те, ни эти. Вот как оно бывает…

А на кого обиделись? "Белые", "красные", какая, к черту, разница? Ненароком оказался среди одних и, вот уже, другие стали заклятыми врагами. Разве одни настолько добры, а другие злы? Нет, все мы свиньи, все на одно рыло! Нюансы, конечно, есть, да не в них суть, а в чем-то совсем другом. Только в чем именно? Это ж ненормально, так жить нельзя!

Мы деремся, истребляя друг друга, не задумываясь, за что именно. Но поскольку деремся, следовательно, есть истинная причина, есть настоящий враг. Только деремся-то мы не с ним, не с супостатом, а друг с другом, как пьяные дураки на ножах под гогот заводил.

Листал как-то брошюрку про масонов, найденную у убитого белого офицера. Вроде все верно, все на месте, а все равно - фигня! Душа не верила, что в них корень нынешних бед, а не в чем-то намного более грозном и непримиримом. Посмотрел картинки посвящения этих напыщенных индюков с фартуками и разукрашенными шпажками и понял: они никто - грязь под ногтями. Да, у них есть какая-то бесовская тайна, но в ней нет никакой силы!

Просто они как мыши в доме без кошки.

Копаться в их испражнениях, палочкой изучая их заговоры? Нет уж, увольте!

Да ведь, эти типы - просто наживка, отвлекающая от главной опасности. Да и повидал я масонов. В экстремальном состоянии. Пугнули как-то их в шутку. Со смехом наблюдали как сжимаются эти испуганные комочки, как стыдливо отворачивается взор, как прямо на глазах "испражняются" в штаны… И все же, эти субъекты набирают силу.

- Нет, просто мы измельчали!

Да, но, кто он, и где же прячется - этот настоящий беспощадный обидчик, ловко втравивший огромный народ в страшное лихолетье. И сегодняшняя усталость имеет, как только стало совершенно ясно, имеет ко всему происходящему самое прямое отношение.

От этого даже сонливость как рукой смахнуло.

- Слушай, да ведь здесь, именно здесь в почти необитаемых предгорьях Урала прячется эта зараза, и нам непременно надо ее сыскать и уничтожить! - заспорил сам с собой. - Иначе мы сами себя истребим и удавим, - промелькнула очевидная мысль.

- Почему здесь? - снова заговорил с собою Командир и не услышал ответа.

- Здесь, потому что здесь, и все тут! - ограничил внутренний голос полет мысли.

- Мое место тут, а что для других, пусть сами разбираются.

- Тута, тута головы сложим, - уверенно заключил Командир, радостно потирая руки, - А уж искать ответы придется не нам. Может, нашим детям. Пусть хоть какой-то прок будет от нас потомкам, коли на большее мы неспособны. Ну что ж, коли надобно, значит, так посему и быть. На все Божья Воля. Эх! - сказал, удовлетворенно вздохнул полной грудью и, встав, широко перекрестился, скомкав фуражку со звездой.

Днем, стыдясь, креститься не стал бы. А сейчас кто видит, кто укорит? На сердце сразу стало легко-легко. Всю прежнюю тяготящую душу усталость, на удивление, как рукой сняло. Но ликующее сердце Командира этого не заметило... Наконец-то он стал по-настоящему свободным, даже не поняв этого от переполнившего его счастья.

- В конце-то концов, пусть умные умничают. А нам по жизни выпало самое легкое - просто взять и умереть. Честно, по-людски, как и положено по чину русского солдата.

- Все нынче ошибаются, да не все честны. А честно умирать намного легче, чем прожить долгую жизнь скотиной! Ну, правда же - легче! Столько смертей повидал на своем веку, что могу немного и порассуждать о том, как лучше умирать заблудшей русской душе.

И визжали, и молчали, и молили пощадить, и зубами скрипели от злости - ну, нет в этом сладости. А умереть честно и благородно - хорошо-о-о-о, сам видел, хоть и не из благородных. Да и чего, в самом деле, цепляться за то, что оборвется не сегодня, завтра!

Мысль еще не успела завершиться, а Командир уже мирно уснул, поскольку нашел-таки ответ на самый наболевший вопрос, а все остальные сыщутся ближайшие дни сами собою. Все шло к тому. Миссия, конечная цель похода Отдельного Отряда близится к завершению… Это понимали не только бойцы, но даже окружающее пространство. Причем оно, как ни странно, нисколько не противилось решительному разрешению наболевшей проблемы, пусть и ведущему к неизбежному кровопролитию.

Все вокруг устало от бесконечно тягучей неопределенности.

- Это как удаление раковой опухоли. Испугаешься, вовремя не отрежешь - жизни все равно не будет. Свиньей орать от боли придется до самой смерти! Лучше резать сразу! А "опухоль" - это мы сами, так что, будем сами себе врачами и доведем лечение до конца!

Мысли о том, что это самоубийство не было. Жажды умереть не испытывал.

- Просто так надо исполнить всякую правду, и все тут.

- Как бы то ни было, а в нашем деле победителей не будет. Вскоре от лихих отрядов останутся "рожки да ножки", да и про тех некому будет вспоминать и плакать. Что ж, такая плата за правду не кажется чрезмерной. Счастье даже, милость Божья, что близится разрешение истомившей неопределенности, мучившей Отряд последние месяцы.

Только прошедший сквозь ад может понять, почему смерть может стать желанной и счастьем. Оказалось, что для того, чтобы жить, порою совершенно необходимо умереть. Нет, не потому, что жить тошно а потому, что больше всего жаждешь именно жизни.

Это как омовение или крещение собственной кровью, что ли…

16. Нынче не мирятся!

-1-

Спешно сформированный, вскоре после сдачи белочехами Колчака, Отряд должен был добивать оставшиеся банды. Белочехи оказали Советам неоценимую услугу, хотя и сперли все золото. Это уж потом выяснилось. Но даже таких искренних и преданных предателей все ненавидели, несмотря на пылко выражаемую ими любовь к революции.

- Кстати, Колчак тоже был из тех, кто желал царского отречения. А вышло так, что предавший, пусть и по неведению, по наущению вражьей силы, но и сам был предан…

- Все равно, гады, они и есть гады! - одинаково думали и "белые", и "красные" о чехах. Однако ж, чтобы избавиться от этой смердящей предательством биомассы, а предательство всегда пахнет очень дурно, их отпустили домой с миром.

Даже воздух сразу стал чище.

- Хм, а не потому ли они бежали, что боялись видеть, как через голод, страх и холод, в пороховом дыму раскрывается, дивной красоты, великая и извечная Тайна России. А ведь, это еще и Тайна Божия. Видно, чужим лицезреть оную никак нельзя, неположено. Это как в храме, когда возглашается на Литургии: "Оглашенные изыдите, елице оглашенные изыдите, да никто от оглашенных, елице вернии"! Чужим надлежит покинуть храм.

Только верные - крещенные собственной кровью - во имя Господне достойны ведения Его Тайн. Прочие извольте немедленно покинуть благословенные российские пределы, если только вы не оставлены здесь в качестве плевел, палачей или иродовых воинов. Тайна же наша столь прекрасна, сколь и прикровенна, оттого и различима не слишком отчетливо.

Сибирская Белая Армия после измены белочехов мгновенно рассыпалась, превратилась в пыль, оставив тысячи и тысячи совершенно изможденных и раздавленных людей, в большинстве совершенно не способных ни к какому сопротивлению. Их так было приятно вешать или расстреливать - одно удовольствие! Вот уж потешились милые комиссары.

Они пить кровушку-то любят… Ой, как любят! Хлебом не корми - дай кого-нибудь зарезать, застрелить да еще с пламенно-истеричной назидательной речью.

Учителя хреновы!

Многие из них казались нормальными до тех пор, пока не брались за маузеры. Порою приходилось их самих втихаря "кончать", пока эти бесноватые существа не наломали дров. Были случаи, когда об этом же на ушко самым надежным давали команды сверху.

А еще, павшая армия наплодила целое море голодных и злых на все мародеров и некоторое количество банд, как их, по своему обыкновению, именовали вожди революции.

Отряд, как сказано, и был направлен подавить одну из самых сильных и опасных. Банда… Вскоре выяснилось, что это не банда вовсе, а очень опытный, отважный, решительный и умный противник, которого можно было назвать как угодно, но только не сборищем негодяев. А, главное, в отличие от нас, у него была, кажется, достаточно ясная и бескомпромиссная Цель. Такая, что, не поняв ее сути, одержать над ним победу было невозможно. А Командиру, как раз, очень хотелось узнать ее. Понятно, что не из праздного любопытства.

Белые, тем временем, выдвинулись к северу в безлюдные районы. Выданные Командиру карты почившего Генерального Штаба с вымаранными орлами, увы, давали самые приблизительные представления о местности. К тому же выяснилось, что и компас в этих краях имел обыкновение считать севером то направление, которое ему в этот момент ему нравилось. Уральские руды, знаете ли, заставляли его порою вертеться волчком.

Как бы то ни было, но спустя всего неделю-две едва ли кто проводников твердо решился бы сказать, где они находятся. Потом и вовсе сбежали в любимую ими тайгу. Все чужие покинули поле брани, оставляя его для единоборства двух равных противников.

- Почему мы все время бродим по какому-то заколдованному месту. Войти-то мы в него вошли, а вот сумеем ли выйти? Едва ли. Ни одного человечка за долгое время не встретилось. Люди либо обходят это место, либо не видят, либо вообще не могут проникнуть внутрь. А мы сюда вошли, на свою голову,… - вспомнил давние соображения Командир.

- И, похоже, поступили напрасно.

И вообще, складывалось впечатление, что кто-то неведомый намеренно соорудил это место в качестве своего рода цирка-ристалища, назначенного только для одного, чтобы стать местом смертельной схватки именно этого "красного! и именно этого "белого" отрядов. Представление готовилось только для их схватки и не назначено для чего иного!

- Но если нам отведена роль невольных гладиаторов, то кто же тогда зрители?

Вопрос остался без ответа…

Чутье подсказывало, что противники не слишком удалились от железной дороги. Глаза же говорили об обратном - они оказались за тысячи верст от России, в неведомом мире, на земле, на которую не ступала нога человека Мир настолько враждебный и пугающий, что ни один картограф не решился бы добровольно переступить черту, за которой он начинается.

- Мы здесь первые! И последние…

С одной стороны, мысль слишком противоречива, чтобы быть верной, но с другой, в сложившейся ситуации противоречия не были слишком значительны, чтобы стать препятствием того огромного, таинственного явления, с которым столкнулись противники.

Как бы то ни было, но с преодоления какой-то невидимой, но реально ощутимой черты и начались скитания по звериным стежкам-дорожкам Отряда и Банды, а, вернее сказать, двух одиноких Отрядов, оказавшихся волею судеб вдали как от своих, так и чужих, но связанных между собою какой-то невидимой невероятно крепкой нитью. Внешний мир для них на время взаимной охоты перестал существовать. В Отряде никто не интересовался, продолжается ли еще злополучная Гражданская Война или все давным-давно замирились.

- Замирились…

- Слово-то какое-то странное. В нынешней войне не мирятся.

Прежде можно было, а тут - Принцип! Это вам не японца с французом воевать или лясы точить. Те даже не ведают, что такое Принцип! Да и много ли мы сами знаем о нем? Если да, то смутно. Это что-то очень-очень высокое и низменное одновременно. Ищущий высокое не без труда обретает высоту. Таких во все времена немного. Стремящихся к низкому намного больше и они также благополучно находит искомое, хотя и не без труда.

Ведь и для того, чтобы пасть тоже надо приложить немалое усилие, хотя бы для того, чтобы насмерть забить собственную совесть. Проще всего это достигается неправым кровопролитием. Чужим, разумеется, а не своим, не жертвенностью, а жертвоприношением. Чем усердно и занимались обе враждующие стороны российской революции.

Между тем, с Отрядами происходило нечто из ряда вон выходящее даже для ту запутанную пору российской действительности. Ведь они только для вида называли себя "белым" и "красным" Отрядами, чтобы только "по цвету" как-то различать друг друга. По сути же, оба Отряда являли собою нечто единое и неделимое, как это не покажется странным. Впрочем, они и сами об этом догадывались, правда не всегда...

Мы - братья, - как-то сказал Командир, - но ищем смерти друг друга.

При этом, говоря о братьях, он интуитивно подразумевал нечто большее, чем простое родство по крови, чем единую историю, культуру или место проживания.

- Братья, - задумчиво повторил Командир, чувствуя на сердце неестественную теплоту, - Всякий знает, что к противнику с любовью относиться не следует, - вздохнул. - Не следует, -  снова машинально проговорил Командир, не чувствуя к противнику неприязни.

Что-то важное, но непонятное накрепко связывало их - водой не разольешь! И те, и другие "в гробу видали" и большевистский Интернационал, и не менее масонское Учредительное Собрание. Царь… Его время, время покоя и нерушимого единства, если и вернется в обозримом будущем, то лишь тогда, когда народу вернется духовное единство.

А это вряд ли…

Пока о подобном можно только мечтать. Ломать, не строить! А мы все, что могли, поломали. По-русски: жестоко, бескомпромиссно, надолго. Если восстанавливать, то все заново. На трухлявом камне распавшейся от блуда со злом Империи не построить крепкого фундамента, а иного, спустя и сотню лет после описываемых событий, все еще нет, как нет...

Все, все, все, как и прежде, гнилое, трухлявое и злое - тут и доказывать нечего.

Это мы уже про наши с вами времена.

Где наша любовь? Вот и вера вернулась, и церкви растут как грибы, а где главное, где то, что собрало народы в "единую и неделимую" - великое чувство соборности? Так что, сами понимаете, с царем перспективы туманные, поскольку мы-то без царя в голове…

Впрочем, времена как ветер - переменчивы. Глядишь и…

За что же тогда решительно сражались в глубоком одиночестве одичавшие противники? Никто не хотел уступать, каждый был искренен и уверен или почти уверен, что сражается за правду. Однако более или менее внятно сформулировать ее принципы никто не мог, да и не хотел. И, в то же самое время, все ощущали наполняющее их единство.

Странно?

А на Руси все не так, как у людей! И наши странности нисколько не мешает нам жить и творить. Однако именно за это окружающие не любят нас и кличут Русь медведем. Самое главное, что экспедиция для обеих сторон была равно небесполезной. Более того, по мере скитаний по лесам, горам и перелескам становилось все более очевидным, что Цель у самых непримиримых противников общая, как не чудно это было осознавать.

Между командирами со временем даже образовалась какая-то особенная духовная связь. Они на расстоянии могли ощущать присутствие друг друга. Даже могли  порою наблюдать течение мысли другого! Так, наверно, чувствуют друг друга близняшки. Необычное восприятие было острым, а сперва и неприятным. Как будто кто-то бесцеремонно копошится в твоей голове, а скрыться, избежать этого совершенно невозможно.

Но, нет худа без добра. Можно было познать тайны чужого разума, а это было увлекательным занятием. Как же ловко скроен человек, как в нем все благоустроено! А еще, до чего пагубен даже малейший грех. В себе такого не углядишь, зато легко наблюдать у других. Это вам не в книжках читать, позевывая. Живая жизнь сильно отличается от книжной.

Привыкли нескоро, избегая с тех пор прямых столкновений. К тому же, многие из них становились невозможными. От такого врага обычными приемами теперь не скроешься. Засаду, и ту можно было устроить, лишь поручив дело помощникам, не ведая о ней самому!

- Кордебалет какой-то, в самом деле!

Как бы то ни было, а все шло к тому, что взаимное преследование должно разрешиться в одной единственной схватке - никак иначе. Каждый из командиров понимал, что этот бой станет для них по-настоящему первым и последним. В живых останутся единицы.

Если вообще останутся, конечно. Что вряд ли…

Умные, привыкшие к военным хитростям и уловкам, они долго не могли смириться с тем, что им придется жестоко, разом положить всех своих людей. Своими руками отравить их на верную гибель. Грядущее побоище обоим было по нраву, но и избежать его не представлялось возможным, поскольку и в "белом" Отряде с людьми, по-видимому, творилось нечто подобное - невообразимое и непонятное помешательство, что ли.

Что лучше, положить всех в единственном смертном бою или отдать людей на ужасное растерзание смерти невидимой, прижизненной, более страшной? Все теснее и теснее сжимала она в своих объятьях кружащие по уральским лесам и болотам отряды. Тяжелое решение пришло давно, но признать его очевидность удалось только что.

- Сражение, только сражение! - в один миг воскликнули оба командира.

Прежде ловили вражеские разъезды и дозоры, поочередно устраивая мелкие засады, добивая раненых, наскоро вешая живых, а теперь ни дозоров, ни засад. Шли, вопреки всем правилам, напролом, впрочем не напрямую, а как бы сходящимися кругами, оттягивая время неизбежной встречи, ожидая не совсем ясного еще момента. А еще, шли так, потому, что с некоторых пор стали ощущать, что выделенное им пространство стало сужаться.

Кто-то нагло гнал их на бойню…

Объяснить ощущения было невозможно, но все чаще они шли, как уже говорилось, по знакомым местам, а выйти за их пределы, по разного рода причинам, не удавалось. Как будто сама вселенная начинала сворачиваться так, что даже воздух начинал давить на уши.

Или все это только от жары, просто казалось?

Но вот, что интересно - по мере сужения мира, его многообразие не только не убывало, но становилось намного более содержательным и масштабным. Душа вмещала теперь нечто такое, о чем прежде не догадывалась. И все было бы хорошо, кабы не невероятно усталое отупение, которое пришло практически одновременно с прозрением, с новым восприятием окружающего. Стало ясно, что сколь не изумительно новое состояние, оно не будет продолжительным и скоро закончится ужасной трагедией.

Так или иначе, а время схватки с каждым днем приближалось, но по неведомым причинам все еще не наступало. Это держало Отряды в постоянном напряжении, которое не ко времени могло кончится истерикой. Однако ни раньше, ни позже, вступать в сражение нельзя, иначе все испортишь. Второй попытки не будет! Надо держать себя в руках.

-2-

А пока Командир рассуждал об известных нам проблемах, вокруг Отряда стали происходить незаметные, но неприятные и даже угрожающие перемены.

"Болото".

Помните, мы уже говорили о нем прежде. Теперь его можно рассмотреть поближе. Отряд почему-то разбил свой лагерь аккурат против него! И тут сразу же начинается непонятное. Во-первых, Отряд был до сих пор жив, что само по себе необычно. Во-вторых, впервые за тысячи лет кто-то вообще сумел безнаказанно так близко подойти к "болоту" и нагло улечься спать! То ли Отряд был особенным, то ли "болото" почему-то затаилось.

Казавшееся надежной защитой от внезапного нападения противника, оно с самого начала Командиру не понравилось. Совершенно невзрачное по виду "болото", несомненно таило в себе какую-то скрытую угрозу. Но, глядя на спящий Отряд, Командир понимал, что увести своих людей с этого проклятого места ему все равно не удастся.

Тем временем, из темной, удушливой "болотной" мглы стали медленно подыматься удушливые клубы черного тумана. Он не нес собою ни желанно прохлады, ни сырости, зато, как нам уже известно, в его недрах скрывалась сама смерть…

Ужасная смерть!

Как живой, туман постепенно поднимался вверх, из низины извивающимися жаркими туманными жгутами. Почти бесшумно, с тихим злобным шепотом настойчиво карабкался он по скользким каменным уступам, отделявшим болото от лагеря. Продвигался продуманно. Сперва отрезал Отряд от единственной дороги к отступлению. Потом только начал неспешно приближаться к спящим людям, лошадям, прижимая их к неподъемной скале.

Люди спали, а лошади пробудились. В обычное время они непременно разбудили бы людей, со ржанием вставая на дыбы. Но сейчас они молча стояли и с ужасом наблюдая своими огромными глазами, как приближается их смерть. "Болото" связало, парализовало их. Чудо еще, что их бешено колотящиеся сердца все еще не разорвались от страха.

Пока "болото" было довольно собой.

С самого начала оно отнеслось к Отряду ст  предельной осторожностью. Каким-то чувством оно понимало, что эта ночная "трапеза" - не заурядное событие, коих в ее жизни случалось тысячами. От успеха нынешнего мероприятия зависело слишком многое в исполнении заветной мечты. Слишком многое, если не все… Почему? Ответ "болото" не находило, но ярость свою изо всех сил старалось удержать "в рамках приличия". И хотя явной угрозы оно ни в чем не обнаруживало, но обостренное чувство опасности все равно не покидало ни на минуту. Спешить, поэтому, особо не следовало.

- Ничего, не впервой! - успокаивало оно само себя. - И не таких обламывали, - подумало оно, выползая из низины. Только здесь ему удалось как следует разглядеть добычу. Ничего не предвещало беды, кроме затаенного страха перед одним из спящих людишек.

Прежде, чем напасть, оно благоразумно решило найти того, кто внушал опасения. С него и следовало начать долгожданное пиршество. Однако опознать этого единственного опасного "болоту" человечка, никак не удавалось. А время шло… Да еще какая-то необычная слепота мешала разглядеть главное. "Болото" не на шутку насторожилось.

- Раз явились сюда, значит все они мои, - ободряло себя напуганное "болото". Другие ко мне и носу не кажут. Сюда идут одни лишь слепцы! Но почему тогда я стало чего-то бояться и от чего-то слепнуть? - с нарастающим испугом подумало "болото".

От тревожных мыслей оно, вопреки здравому смыслу, стало действовать с излишней поспешностью, хотя и понимало всю опасность от недостаточно продуманных действий. Но, что с собой поделаешь, когда все на нервах, а нервы-то оно еще тогда[89]… надорвало. Так что, благоразумие "болота" сменила отчаянная решительность.

Она-то его и погубило!

С максимально возможной быстротой "болото" устремилось к ничего не подозревающей и уже усыпленной ею жертве. Когда окружение лагеря закончилось, "передовые отряды" набросились на лагерь мертвецки спящих людей.

И хотя все делалось поспешно, второпях, но со стороны нападение выглядело тихим и неспешным. Скорость свою "болото", как вы помните, потеряло давным-давно и навеки. Но проблема заключалась не в столько самой скорости, сколько в том, что "болото" действовало быстрее, чем успевал сообразить, что оно делает. И хотя каждое движение оттачивалось веками, сейчас важнее не навык, а сообразительность.

А с этим у "болота" всегда были нелады.

"Болото" встречало несчетное количество странников, знало в них толк, умело и любило убивать, наблюдая агонию жалких ничтожных человечков. Вот и сейчас, кони только-только забеспокоились, а уж многие из спящих захлебывались болотными миазмами, принимая их за ночные кошмары. Одни стонали во сне, другие молча забились в судорогах.

- Нет, кони вам уже не помогут! - радовалось "болото".

Постепенно очертания тумана обретали все более выразительные формы. Всю свою поганую жизнь "болото" посвятило людям, поэтому и формы туман принимал человеческие. Переплетение человеческих лиц, изуродованных до неузнаваемости тел, искаженных гримасами и издававших неслышные крики - страшное зрелище!

Время от времени тот или иной боец открывал заспанные глаза от собственного крика. Никогда никто из них не видел настолько страшных снов. Но, увидев ползущее на него чудовище, не просыпался, как следовало ожидать, а снова засыпал мертвецким сном. Так во сне бы все и померли бы, если б "болоту" не пришла мысль растянуть удовольствие.

Но сегодня не его день, точнее ночь.

Во-первых, получив многое, не значит, что получил все. А главную причину своих опасений "болото" все еще не обнаружило. Значит, в любой момент оно могло также легко потерять все то, что так захапало. Причем, потерять даже больше, чем оно могло предположить в своих самых худших предположениях. Во-вторых, сегодня "болоту" надлежало потерпеть сокрушительное поражение. Почему? Да потому!

Так положено, и все тут.

Между тем, болотный ужас продолжал расширяться и его колыхающиеся туманные хари стали сгущаться, принимая почти совершенно натуральный вид и даже цвет человеческого тела. И вот уже бездонные глаза человекоподобной нечисти потихоньку расползаются между спящими людьми. Они с тихим шепотом кого-то искали, но не не могли найти.

Командира, конечно!

"Болото" давно привыкло к тому, что ни один человек не смеет взглянуть ему в глаза. Неважно, глядели ли они из туманного образа или все происходило в сфере духовной. Оно, само некогда с ужасом заглянувшее в глаза сатаны, не могло и представить себе, что кто-то из этих презренных людишек когда-либо сам изъявит желание на подобное.

И ошиблось…

Нашелся тот, кто устал бояться. А "болото" об этом ничего не знало. Иначе оно ни за что не стало вмешиваться в чужую "игру". Читатель, конечно, давно понял, что "болото" оказалось на пути Отряда случайно, точнее ненамеренно. "Игру" с отрядами затеяла совсем другая тварь, мощи которой явно побаивалось даже наше нехилое "болото".

Оно ни за что бы не стало заявлять о своем присутствии, перебегая дорогу своему гораздо более сильному соплеменнику, кабы не крайняя беззащитность добычи.

"Болото" просто не смогло стерпеть. Р чем вскоре горько пожалело…

- Еще каких-то несколько бесконечно сладостных минут ожидания и дело сделано, - лихорадочно начало радоваться "болото". Оно даже взбурлило, начав таким образом ужу праздновать победу над спящими от страха глупцами. - Сейчас, вот, сожру вас, а потом попритихну, подпущу для верности лесную тварь. За год другой послушное зверье растащит кости задушенных поганцев, и снова можно ждать гостей…

Оно, гордившееся своей наблюдательностью, проглядело, что зверье давно разбежалось. Видно "болото" от страха, наполнявшее окружающее пространство, потеряло нюх…

И тут, все в мановение ока рухнуло, рассыпалось в прах. Неожиданно проснувшийся Командир вдруг вскочил, закричал что-то невнятное, выстрелил в воздух, и… наваждение пало. Болото испугалось… выстрела! Такого с ним еще не бывало. Щупальца тумана с воплями, от которых стыла в жилах кровь, спешно уползли не солоно хлебавши.

Бойцы немедленно вскочили и начали откашливаться. Кого-то рвало, у всех голова раскалывалась от боли, но все были живы-здоровы. Впрочем, даже не это было самым удивительным. Судите сами, выстрел самого обыкновенного нагана, до смерти напугал и прогнал беса в образе болота! Это вообще не укладывается ни в какие рамки!

Все без исключения отчетливо ощутили животный ужас "болота" и в тот же миг поняли, что это их первая настоящая победа за все время бесконечно долго и надоевшей экспедиции. Не последняя бы! Мозги хоть и не приняли нужного положения, но уже начали...

Вот - враг, а вот и победа!

Теперь надо искать врага главного, а начать следовало… с "белых". Только встреча с ними, как теперь стало очевидным, станет совсем не такой, как ожидалось. Что-то подсказывало, что и там произойдет нечто подобное, как и на "болоте". Только что именно?

- По крайней мере, узнаем, ради чего столько ходили, - прошептал Командир.

Вспомнил, как недавно тайно перекрестился, и теперь снова, уже открыто, наложил  на себя крестное знамение, продолжая удивляться тому, что вовремя пробудился и отчего у его старого доброго нагана вдруг обнаружилась такая неожиданная сила в борьбе с нечистью. Его примеру, не стыдясь, последовало подавляющее большинство бойцов.

Хотя это и не стало неожиданным, но, все равно, поразило. Стало ясным, что не только наваждение не спало, причем у всех разом, но и люди разом переменились! Ясно ощущалось, что всем им было дано одно единственное мгновение, чтобы изменить свою судьбу. Своей волей избрать будущее. Но не навечно. Новый враг потребует нового волевого усилия.

А пока народ ликовал. Потом началась обычная лагерная суета.

Долго ли продолжится такое благополучие?

И тут Командир заметил, что радость некоторых бойцов была наигранной. Наблюдательный, он без труда заметил, что за мнимой веселостью ясно прослеживалась неприязнь к веселящимся товарищам. А если они думали, что их не видят, злорадно перемигивались…

Эти "весельчаки" явно задумали что-то нехорошее…

Заметьте, ведь они только что счастливо избежали мучительной гибели, немедленно поняли, какая именно благодатная сила их вырвала из лап смерти, в эту же самую секунду перестали быть атеистами. Но благодарить спасшую их силу категорически отказались.

Более того, они добровольно(!) стали рабами той самой смерти, которая мгновение назад хотела их заживо сожрать! Безропотно покорились тому, кто у них на глазах был попран и унижен, полагая, очевидно, что победа, в конце концов, все равно достанется ему.

- Но им-то какая от этого польза? Ведь все равно забьют насмерть. Бред какой-то! И когда только они успели так ловко сговориться? Ведь и минуты еще не минуло!

- Да, оказывается, болотное зло не прошло для Отряда бесследно. Теперь они обзавелись собственными иудами. Завтра поутру они успокоятся и никто на свете не догадается, что те стали подлыми предателями. Будут во всем послушны, дисциплинированны до тех пор, пока "хозяин" не позовет. Вот тогда-то они покажут свои мерзкие рыла.

Рыла… Почему мы так сказали? Но они ведь уже не совсем люди или совсем не люди. И даже не догадываются об этом. Перемигивания не в счет. Они тогда еще не поняли, что делают, просто выражали искренние товарищеские чувства новоявленным братьям.

Братство предателей. Звучит странно…

- Но почему смерть поразила именно этих бойцов? Ведь остальные очухались и ожили как ни в чем не бывало? - Командир пристально разглядывал лица притворщиков. Те поспешно отворачивались. - Просто одни выбрали жизнь, а другие смерть, - охнул Командир. - У одних под сердцем копилось черное, а у других светлое. Это и определило выбор.

Быстрее, чем они успели сообразить.

Теперь под началом Командира оказалось два Отряда - верных и неверных…

Произошло разделение

Как только Командир это понял, у него мурашки по коже побежали. Только сейчас он понял, насколько все они были близки к смерти и как очерствели человеческие души. Некоторых уже невозможно вырвать из лап смерти! И надолго сохранят жизнь остальные…

- Ненадолго! - уверенно пробормотал он. Помолчал.

- Победить в одном сражении, еще не выиграть войны, - сказал сам себе.

- Оказывается, мы, не ведая того, продолжаем крепко веровать во Христа и веруем вполне искренне. Одни со злобой, другие с любовью.

И не в этом ли, не в любви ли кроется наше единство и наша сила? Каким-то шестым чувством почувствовал, что и у "белых" с верой дела обстоят также. Да, они продолжают носить нательные кресты, но вера их едва ли больше нашей. А после событий нынешней ночи вообще еще надо разобраться, кто преуспел больше…

- Странно все как-то все это, однако, …

Да, с Отрядом произошли разительные перемены. Они и прежде скрыто вызревали, но раскрылись только сейчас. Командир понимал, что случившееся явило не самый большой сюрприз, с которым еще придется столкнуться. Даже удивительно, как галюцигенное помутнение рассудка, если так можно выразиться, смогло привести к столь дивному его просветлению. Оказавшись на самом краю смерти, многие бойцы удивительно остро ощутили почти забытую жажду и сладость жизни. Нет, не той, прежней - разгульной, нечистой, греховной. Захотелось настоящей, чистой-чистой, как ковш студеной ключевой воды.

А другие умерли… О них пока забудем. И им будет дан последний шанс…

Жаждали все, хотя и по-разному. Поговорим о живых.

Именно жажда по-особенному высветила для них глубокий смысл их похода и погони. Она не только вернула к каким-то важнейшим истокам жизни и смерти, но и показала, что в них заключена огромная нужда. Иначе зачем надо было спасать их от гибели и давать прозрение. Но поскольку иной задачи, кроме решительного преследования "белого" противника не было, то и впредь Отряду надлежало придерживаться прежней линии.

- Главное, не опоздать! - беспокойно подумал Командир, заглядывая в ожившие глаза своих еще недавно почти потусторонних подчиненных. Нельзя дать смерти снова убить их.

Он еще не знал, что ему делать с предателями, опасаясь, что поспешно начав с ними разбираться, он как раз и исполнит самое заветное желание их нового "хозяина". Придется приглядывать за ними и делать вид, что ничего не случилось.

На все остальное - Воля Божия!

А пока, все мысли о предстоящем сражении.

- Странно, конечно, но, с другой стороны, понятно, - невнятно забормотал себе под нос, привычно споря сам с собой. - Это примерно так: "Иди туда, не знаю куда. Ищи то, не знаю что". Элементарная, скажу я тебе, задачка даже для такого дурака, как ты.

Переведя на обычный язык сказанное можно сформулировать следующим образом - повода, чтобы чрезмерно напрягать свою и без того больную, голову, пока не было.

Все предельно ясно, все оставалось по-старому. Как бы... Просто Командир почему-то совершенно позабыл о самом главном, о том, что предшествовало выстрелу из нагана. Он абсолютно не помнил, что за мгновение до выстрела он пристально взглянул… в бездонно-черные глаза "болота". Взглянул скорее с удивлением и сдержанным интересом, чем со страхом. Хотя и страх тоже был. Но страх не такой, чтобы от него сходить с ума.

Командир не знал еще, что безнаказанными такие взгляды не остаются. Ведь он постиг сущность "болота", а, значит, зла вообще. Но знания эти были для него еще преждевременны. Поэтому он должен от этого либо умереть, либо немедленно все забыть. Хотя бы на время… Иначе спасти Отряд было бы уже невозможно. Однако смертоносность "болота" все равно отразилась в сердце Командира подобно жесткому сабельному шраму.

Это нестрашно, с этим можно жить, это не смертельно, но до поры неполезно. Тем более, что смотрело только сердце, в то время как ум благоразумно или от страха, или от того и другого прятался где-то так далеко, что Командир не сразу его и сыскал. А еще, отныне Командир временами стал чувствовать "болото", как бы далеко от него не находился.

Хорошо это или плохо? Ни то, ни се. Просто следовало быть начеку. Не напрягаться, но и не дремать. В духовном смысле, разумеется. Святые Отцы учат нас покою, который достигается долгими трудами и немалым усердием. Такого опыта у Командира, разумеется, не было. Правда, само происшествие существенно продвинуло его на этом пути.

Одно "болото", два Отряда - живых и мертвых - не много ли для одного?

-3-

Но, вернемся к Отряду. И не будем его делить. Тем более что все снова стали одинаковыми. Быть может, умершие умерли еще не совсем, а живые оживели не до конца?

Больше уже никто не спал, да и смертельная усталость оставила. Потрясенное же "болото" тряслось как студень, с ужасом наблюдая за кобурой с "волшебным" пистолетом, ничем иным себя не проявляя. А бойцы, после того как пришли в себя от страха и действия ядовитых паров, разожгли костры, и, поскольку спать никто, не решался, перекусили.

Ужин скоро "умяли" и тихо расселись, шепотом обсуждая ночное происшествие. Хотя главный испуг прошел, но садиться спиной к "болоту" никто не решался, стараясь присесть поближе к Командиру, точнее за ним, чтобы тот загораживал от них проклятое место…

В остальном все осталось как прежде.

Командир "белого" Отряда пристально наблюдал за станом "красных", только постоянным курением выказывая свое потрясение. Сердце его содрогалось от увиденного. И ему многое тоже стало понятнее, хотя он и раньше ведал о цели похода чуть больше своего визави. Но одно понимать, а другое ощутить неизбежность будущих событий.

Нащупал сквозь гимнастерку образок Сергия на груди, встал на колени, на молитву. Молился долго, в стороне от спящего своего Отряда, ближе к лесу, чтобы уединиться. С детства был замкнутым, и еще в Оренбургском Кадетском недолюбливал общие молитвы.

Они казалась формальными, ненастоящими. Увы, вера в те времена в образованных кругах если и не высмеивалась открыто, то перестала казаться жизненно важной. Молитвенников в военной среде обыкновенно презирали, поэтому первая и последняя попытка открыть свою душу не слишком набожным сверстникам закончилась конфузом.

С тех пор замкнулся еще больше, отчего начальство начало особо приглядываться к курсанту, находя поведение подростка слишком странным. Но поскольку в уме, смекалке, смелости, а, главное, послушании ему не было равных, то вскорости успокоилось.

Религиозное чудачество в те годы казалось обществу архаизмом безобидным, неопасным, так что, в выпуске он числился первым. Но, не желая продолжить обучение на прежнем месте, где к нему привязалась печать блаженного, в училище пошел Иркутское.

Здесь обстановка была примерно та же, но он вел себя намного осмотрительнее, стараясь не выделяться. Тем не менее, вскоре в библиотеке нечаянно сошелся с двумя такими же, как и он, единомышленниками, отчего учение перестало быть слишком тягостным.

По окончании началась серая полковая жизнь там же, в Сибири.

В полку с нова всплыли старые проблемы, теперь с офицерским составом. Но они уже не вызывали прежних эмоций. Низшие чины его воспринимали ни холодно, ни жарко, признавая за ним явное превосходство над прочими командирами, несмотря на занудность. Начавшаяся вскоре война привела его на передовую, где он был необыкновенно удачлив, ранен не был, и по службе продвигался быстро, награды получая скорее других.

Командовал казаками, хотя из дворян, к казачеству отношения не имевшему. Но в ту пору "наказной" офицер был делом обычным. Впрочем, дальше есаула его не пускали. И хотя о его фантастической везучести и зверином чутье в армии ходили легенды, в штабе сочли это недостаточным основанием для дальнейшего продвижения.

- Слишком молод и борз! К тому же фанатик.

А все из-за отверженности и зависти. И в мирное время, и в военное, сослуживцы офицеры его старались избегать. Зато подчиненные, ходившие с ним в атаки, его буквально боготворили, считая, что родились "в рубашках", раз попали под его начало.

Но даже самых преданных он, памятуя о прошлом, держал на расстоянии…

И как им не пренебрегали, но лишь возникала нужда, бросали в самое пекло, на безнадежные направления. А он, как утка, всегда выходил из воды сухим. Тем не менее, как только на фронте успокаивалось, задвигали подальше от мест, где раздают награды.

- "Еще натворит чего с горяча. Лучше с глаз долой", - и привычным жестом снова посылали в бессмысленные штыковые атаки, из которых мало кто возвращался обратно.

Нет, конечно, не все были такими. Отвага, жертвенность, трезвый ум и воинское искусство на Руси не перевелись, но, увы, не они тогда определяли будущее Отечества.

- Россия большая, еще мужиков народит! - рассуждали умники, покуривая в мягких креслах. Философы, они и не думали, как скоро их раздумья прервет "красная петля" на шее. Сами "вершители судеб" оказались к такому повороту событий неготовыми… Но и те, кого сия участь миновала, в своем большинстве не удосужились понять, какую именно роковую роль лично они все это время исполняли, не видя, не слыша, не понимая, какое беззаконие творится на бескрайних просторах вверенной им Богом Империи.

Любовь бесстыдно попиралась беззаконием, отчего на Руси и воцарился Хаос.

Но, все это в бесконечно далеком прошлом, а сейчас оставалось лишь два Отряда. И от исхода их рокового противоборства зависела, ни много, ни мало, а участь вселенной. Пусть совсем крохотной, кем-то ограниченной относительно небольшим кругом. На нем-то с осторожностью и сходились два непримиримых противника.

- Прежде, чем нам придется вынуть шашки из ножен, с обоими Отрядами может произойти немало неприятностей подобного рода или еще худших, - с тревогой вздыхал Есаул. - А этот "красный-то", оказывается, еще тот молодец! Не испугался, не сплоховал, - с удовольствием подумал Есаул, заворачиваясь в шинель и засыпая. Слава Богу, моему Отряду в эту ночь такая опасность не угрожает, - мелькнула напоследок мысль.

И он ошибся…

Хотел было подумать о том, что дела у него обстоят, не в пример с "красными", лучше, но уснул. Видно, что прежнего чутья сейчас уже не доставало. Оттого не мирный сон, а нечто темное начало медленно спускаться на него, навевая кошмары, парализуя пытавшийся очнуться разум. К счастью, сделать свое дело эта тварь или твари не успели.

Внезапно в небе явилось нечто, подобное яркому мечу. Блеснув молнией, с хрустом распорол он черноту, взорвав, разорвав ее на мелкие визжащие от боли и страха кусочки, которые стремительно умчалась прочь, не успев толком потревожить Есаула.

Обыкновенно невероятно чуткий, на сей раз он даже не пробудился, зато в Отряде все не на шутку переполошились. Спавшие проснулись от приступа страха. Не спавшие из-за него же мгновенно взмокли от холодного пота. Лишь увидев безмятежно спящего Есаула, отчасти успокоились. А испугаться, как мы видели, было чего.

Клочья разорванной тьмы не просто разлетелись во все стороны. С налету, они цеплялись за души спящих, оставляя в них глубокие раны. Ощущения крайне болезненные. Оттого-то все разом и вскочили, испугано завертев сонными головами. Некоторые трясущимися руками неловко передернули затворы. Только увидев спокойно лежащего на отшибе командира, окружили его, прислушиваясь к ровному дыханию, затем по одному разошлись.

- Если уж он спит, то и нам не следует беспокоиться, - уверенно подумали напуганные станичники и вскоре сами беззаботно заснули. Они вполне доверяли Есаулу, который еще ни разу никого не подводил, зато тыщу раз спасал в самых отчаянных ситуациях…

Действительно, до утра больше ничего не произошло.

-4-

А вот и рассвет, и снова все та же надоевшая, изнурительная, дурманная, душная жара. Палит пуще прежнего. Как будто разгневанное на людей солнце днем решило завершить все то, что не удалось сделать ночью ни злополучному "болоту", ни таинственной разорванной тьме. Духота и безветрие становились невыносимыми.

"Красные" растянулись вдоль кромки высохшего русла то ли реки, то ли ручья. Иной дороги сквозь окружающий непроходимый лес просто не было. И этот замкнутый коридор, до предела наполненный слепнями, комарами и мошкой представлял собою одно из самых настоящих мытарств. И это притом, что следовало еще идти и идти.

Соль выступила на гимнастерках. Воды выдали по полфляжки, остальное приберегая измученным коням. Из-за них и шли нескоро, но все равно два коня пали. Пришлось пристрелить. Хорошо, что оставалось несколько запасных, иначе было бы совсем худо.

Вода. Мысль о ней овладела всеми. Глядя на валуны на дне русла, представлялось, как они сочно перекатываются бурными потоками обжигающе холодной воды. Некоторые даже чуть не сорвались на камни, перестав следить за дорогой. Вода стала вожделением.

Вчерашнее облегчение и чувство свободы прошло, как будто его и не было вовсе. Снова нечеловеческая усталость. Люди пока держались, но, было ясно, что еще до заката Отряд впадет в то самое дурное забытье, которого так опасался Командир.

- Если в таком виде придется вступить в бой, то нас, как куропаток, перебьют за считанные минуты, - тревожно пульсировало в голове, не находящей иного выхода, как только продолжать идти вперед до ближайшего источника воды. Но поскольку шли по руслу, спускаясь вниз, то верилось в подобное чудо с трудом.

- Ну, пусть попадется хоть какой-нибудь ключ! - взмолился Командир.

Голодные слепни облепили измученных лошадей, так что пришлось нарвать веток, чтобы отбиваться от них. Командир нервно посмотрел на часы. Оказалось, что шли всего-то несколько часов, однако кони совсем выдохлись. А вокруг ни травы, ни воды, ни тени - укрыться негде. Да и слепни не дадут отдыха. Пришлось, скрепя сердце, продолжать путь.

- Господи, хоть бы они не пали, хоть бы продержались до воды!

Никто не заметил, как все вокруг начал заволакивать туман. Сознание отключалось из-за дум и усталости, перестав понимать происходящее, погружаясь то ли в сон, то ли в забытье. Однако Отряд все еще продолжал монотонно продвигаться. Время как бы остановилось, а, может, и в самом деле остановилось. Остались дорога и идущий по ней Отряд.

Оставим его на время.

"Белым" досталось меньше. Они шли в тени вдоль опушки, получая от этого некоторое облегчение. Во всем остальном их удел мало отличался от "красных". Они тоже мучились от жажды. Впрочем, рассудок сохраняли в трезвости, хотя и относительной. Есаул, ощущая страдание " красного" "собрата" злорадства не испытал. Даже посочувствовал. Тем не менее, понял, что в случае их встречи у "красных" не остается ни единого шанса. Но о том, чтобы из сострадания брать пленных, не могло быть и речи.

Сеча обещала быть страшной…

- Каждый из нас всегда знал, на что идет. Избежать схватки можно было только в самом начале, пока Отряды не перешли какую-то роковую черту, пока не приняли бесповоротное решение. Но каждый решительно принял его, и теперь не время пощады.

- Извини, друг, теперь решаем не мы с тобою, - мысленно заговорил Есаул с Командиром. Тот неожиданно откликнулся, если можно так интерпретировать услышанное Есаулом чувство непреклонной решимости Командира биться до самой смерти.

- Достойный противник! Кабы вместе, такого б наворотили… - вспомнил почему-то Первую Мировую и понял, что никто, за всю свою жизнь, не был ему ближе и дороже, чем этот невидимый и непримиримый противник. Теплое чувство охватило сердце.

Незаметно перекрестился и шепотом прочел молитву: "Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй неведомого мне раба Твоего и спаси его от гибели". Усмехнулся, потирая усы. От странной, в сложившейся ситуации, молитвы стало легче, спокойнее.

- О ком и зачем я молюсь? Или он или я. А, скорее, оба. Чему радуюсь?

- А тому, что если не жалеть и не любить, то и не жить. И почему бы не любить этого совершенно незнакомого человека? Чем он хуже других? Мне близок именно он, а не кто-то иной, с кем пришлось общаться по жизни. И, все же, все это и странно, и скверно.

- Может, так и сходят с ума? - с усталой безразличностью подумал Есаул.

А еще, мысли его прервались от того, что кто-то поскакал к камышам. Вскоре послышалось хлюпанье копыт. Казак закричал, что лошадям воду пить можно. Есаул молча махнул плеткой в сторону казака. Все поняли команду и немедленно поспешили туда же.

Хотя много пить не дали, но идти без короткого привала, чтобы не потерять лошадей, все равно нельзя. Хочешь, не хочешь, а пришлось спешиться. Лошадей отвели в тень и сами прилегли на опушке. Все кусачие, ползущие и прочие твари немедленно набросились на лежащих. Мученье, а не привал. Лучше бы пройти мимо этого гиблого места.

Но, ничего не поделаешь!

Но, вот, что удивительнее всего. Никто из казаков не только не помер, но даже не догадался из какого именно "болота" они только что напились сами и напоили коней! Да, что-то у "болота" снова не заладилось! Такой наглости оно еще не знало.

Удавило бы, а сил нет!

Вода - чистая отрава, а эти гады пьют себе на здоровье, не морщась!

Видно, после вчерашнего "болоту" все еще было так худо, что оно никого не тронуло. Оно все еще продолжало находиться в шоке, трясясь пережитого им от ночного ужаса.

А вот "красным" лошадям так и не суждено было в этот день утолить свою жажду, потому что именно сегодня для них настал последний день, последний час…

17. Схватка.

-1-

Растянувшись вдоль русла, Отряд уныло продвигался в направлении солнца. Командир поднялся на небольшой холм, и быстрым взглядом оглядел вверенное ему воинство. Ужаснулся. Жалкое зрелище, карикатура на некогда Отборный Отряд. Оборванные, бредущие вникуда измученные люди, которых уже нельзя назвать воинами.

Перемены столь глубинны, что стали по-видимому необратимыми. Еще ночью все было по-другому. Только что надеялся дотянуть хотя бы до заката, но, как видно, его надеждам так и не суждено было сбыться. Отряд на глазах погибал.

- Боя не будет, будет бойня. Нас вырежут без единого выстрела, чтобы не тратить драгоценные патроны. Мысленно представил себе, как противник сгоняет их в круг, как баранов, короткие взмахи шашек, блестящих на солнце, кони, со храпом встающие на дыбы.

Сам бы поступил так же. Поэтому относительно и своей участи не обольщался.

- Это не бойцы, а откровенный сброд! Растянулись на версту с четвертью. Строя нет. Бредут кто кучками, кто поодиночке. Дыры между бредущими до пятидесяти саженей! Еще немного и начнут бросать винтовки. А…, вот, уже и начали. По опыту знал, тут уже ничем не помочь. Хоть плетью секи, хоть стреляй. Бойцы еще до боя отдались на волю злого рока и покорно шли на убой, подобно бессловесной скотине. Только чудо могло переменить неизбежную гибель. Удрученный Командир поскакал в голову Отряда.

С полуверсты впереди показался поворот.

- Может, там найдем воду?

Но вместо воды обнаружил…

Поле Битвы!

Перешел на рысь, ощущая, как забилось сердце, как нервное возбуждение охватывало все члены, как приятно горячит кровь. Предчувствие боя заполнило его сердце.

- Противник совсем рядом, - доверился Командир своему чутью и быстро поскакал вперед. С некоторых пор он перестал доверять разведку кому-либо, кроме самого себя. Не брал даже сопровождающих. И как только выскочил за поворот, тут же резко повернул вспять. Конь, присел, затем встал на дыбы, резко развернулся и помчался обратно.

На мгновение пред ним раскрылась вся панорама сражения. Он точно знал, с чего оно начнется, как продолжиться и только финал был неизвестен. Но это было и неважно. Его устраивал любой исход, кроме панического бегства. Полягут - полягут людьми. Победят - будут героями. Главное не стать зверьми. Боялся только этого.

Все остальное - ерунда.

- Наконец! - радостно мелькнула мысль, сбросив тяжкий груз ожиданий.

- Нет, братец ты мой, еще ничего не потеряно. Рано хоронишь, Есаул, - упрямо повторял он, пока не сошелся с передовой группой. Последнее же, что успел увидеть на широко распластавшемся поле - громко полощущееся на ветру знамя и… развернутый боевой порядок Отряда противника. Их ждали, и ждали с нетерпением!

Кстати, откуда вдруг взялся ветер?

- Ну, погоди ж, золотопогонник, поглядим, кто кого!- подумалось со злостью.

- Времени в обрез. Минута-другая и будет поздно, - торопил самого себя.

- Отряд, к бою! Шашки наголо! - хрипло от сухости во рту прокричал он, скача вдоль растянувшейся сотни, но, к удивлению, его никто не услышал. Бойцы продолжали монотонно брести, не обращая ни малейшего внимания на пламенные призывы.

Выхватил наган, выстрелил в воздух и ближайшие к нему всадники обернулись.

- Ребятки, очнитесь! Настал час! Не посрамим отцов и дедов! - обратился он к начавшим приходить в чувство бойцам. Слова падали как зерно на высохшую землю.

Но - чудо свершилось! Не веря своим глазам, он видел, как из унылого, озлобленного сброда начинает возрождаться во всей красе прежний великолепный и непобедимый Отборный Отряд. Таких внезапных перемен он еще никогда не видывал. Не было, чтобы опустившиеся до самого дна отбросы в один миг становились великими воинами.

Передние остановились, нетерпеливо поджидая отставших, спешно приводя в порядок амуницию. Некоторые заранее вынули из ножен шашки и широкими кругами разминали затекшие руки. Отставшие, видя мчащегося навстречу Командира, стоящего на стременах, с надеждою встрепенулись. Лошади тоже, сбросив усталость, поскакали шибче.

- Быстрее, быстрее, быстрее иначе не успеем! Вы прямо, в лоб, только задержите на пару минут, а я справа, в обход. Остальное как обычно, - крикнул на ходу старшему замыкающей группы. И снова к голове Отряда. А бойцы продолжали преображаться.

В несколько минут почти весь Отряд сбился в плотную массу, не выходя, однако, за поворот. Возбужденных коней, встающих на дыбы, приходилось все время осаживать.

Даже они жаждали последнего боя!

Командир оглянулся - почти все в сборе. Отставшие на подходе, но ждать некогда. Команда дана, пусть выполняют! Дорога каждая минута. Лишний раз убедившись, что сзади есть кому командовать, резко рванул вперед.

- Шашки наголо! Знамя вперед! В атаку братки! Не поминайте лихом!

И началась… заваруха! Увидев "красных", "белые" выхватили шашки, а в ответ им раздался залихватский свист. "Белых" раза в два больше, но это никого не пугало. Напротив, даже придавало бойцовской удали. В последний раз, как-никак, вышли на потеху.

Теперича сплоховать нельзя - деды не простят!

Куда девалось недавнее наваждение и смертная усталость?

Во встречном бою "красных" ожидало неминуемое поражение, поэтому Командир поскакал не напрямик а вправо, сходясь с противником по спирали. Кто первый, тот и победит. Сломать чужой строй, сохранив свой, и ударить в тыл. Стратегия проста и стара как мир.

Думать больше стало некогда, да и незачем. Командир быстро огляделся вокруг. Увидел, что меньшая часть отряда, из числа тех, кто отстал, как и договаривались, с гиканьем мчатся прямо в лоб на "белых". Отчаянный, но единственно верный маневр.

Арьергард, таким образом, становился авангардом.

- Ну, молодцы! Ну, герои! Продержитесь чуть-чуть, а мы вдарим сбоку, в тыл.

Но и Есаул не промах - основной частью своего Отряда свернул в сторону "красных", а навстречу авангарду выслал заслон. Сражение принимало все более сложные формы, так что успех теперь зависел от множества маленьких случайных обстоятельств.

Кони "белых" были заметно свежее, быстро сокращая расстояние с основными силами "красных", заметил Есаул. А его заслон, тем временем, лихо схватился с авангардом.

Всего несколько минут боя, а пыль, поднявшаяся из под копыт, почти скрыла сражающихся. Управление становилось невозможным. Победить можно только, твердо следуя первоначальному замыслу. В противном случае поражение неминуемо. Но оба Отряда были хорошо вышколены и твердо исполняли наказы своих Командиров.

Бой хотя и продолжался уже несколько минут, но взаимные потери были все еще незначительными. Основная схватка даже не началась. Авангард, бившийся с заслоном, чтобы не отставать от основных сил, перестреливаясь и схлестываясь, начал быстро продвигаться вдоль противоположной опушки леса вслед за основными силами.

"Белые", идя параллельным курсом, старались оттеснить "красных" к лесу, лишая маневра. Те, в свою очередь, искали слабое место "белых", чтобы при первой возможности рассечь их ряды, нарушив строй и управление. Пока боевая ничья. Все решала одна единственная оплошность, которую пока никто из противников не допустил.

Так бы и гонялись друг за другом, отыскивая слабые места и прикрывая свои, если б не новые обстоятельства, разом сделавшие бессмысленными все заготованные стратегии и тактики. Неожиданно всем стало ясно, что собрались они здесь не для самоистребления…

А началось с того, что внезапное острое чувство опасности буквально пронзило, сжало спазмом мозги и Командира, и Есаула. Нет, не той опасности, которая исходила от действий закадычного противника, а совершенно иной природы. И сразу все стало на места. Головная часть обоих Отрядов вырвалась из облаков пыли и…

-2-

Тут-то все и увидели Врага!

Самого настоящего Врага, а не "белого" или "красного".

Да, да - свирепого и беспощадного врага рода человеческого. Осмысление неожиданной перемены во взаимоотношениях недавних недругов произошло быстрее, чем можно было ожидать от изумленного человеческого разума, особенно учитывая меру потрясения.

Ведь никто из сражающихся никогда не видел беса живьем!

А тут увидели, да какого - зверь, натурально зверь!

- Не с тем деремся! - хрипло крикнул Есаул Командиру и оба, не сговариваясь, двинулись прямо на Врага. Ряды "белых" и "красных" конников смешались. Сомкнувшись в общий строй, они, без малейшего промедления, устремились на извечного противника.

- За Родину, за Веру! - дружно грянул сводный теперь уже Отряд.

И от этих удивительных слов - слов чистой воды правды - по спинам даже побежали мурашки. Какое счастье хоть в последнюю минуту перед смертью произнести то, что раньше казалось затертым до дыр, а на самом деле было смыслом жизни!

-У-у-у-у-р-р-р-р-а-а-а-а!

Бешеный восторг от того, что словами и не высказать…

Что-то в сердцах Командира и Есаула подсказывало, что даже секундная задержка или малейшие сомнения смерти подобны. У сводного Отряда вообще, по-видимому, было всего лишь мгновение и на принятие решения, и на перестроение, и на саму атаку.

В противном случае, сознание бойцов просто не сможет выдержать ни нервных, ни психических перегрузок. Впрочем, оно и так, и эдак - их не выдержать. Поэтому дело нужно закончить раньше, чем перестанешь понимать кто ты и где ты, прежде, чем все сойдут с ума. И все же одна мысль не давала покоя и Командиру, и Есаулу.

Откуда взялся этот отвратительный и злобный Враг. Как ему удавалось так долго водить всех нас за нос? Между тем, никто не задумался, о том, что человеку невозможно одолеть никаким оружием эту страшную и беспощадную бесовскую силу независимо от того, кем она была: легионным ли бесом, как в Евангелии, или этим самим, как его… там!

Впрочем, сейчас об этом вообще не следовало рассуждать…

Что интересно, Врага не видно, в обычном понимании этого слова, но и видно одновременно. Люди отчетливо наблюдали за какой-то самой потаенной его сутью. За тем, что Враг скрывал от людей посредством страшилок: лешиев, водяных, кикимор.

Есаулу один старый престарый монах, оказавшийся по какой-то причине в самом центре кровавого бело-красного водоворота, говорил, что эта нечисть является лишь тогда, когда люди перестают верить, молиться и ходить в храмы, когда в обществе оскудевает любовь. Только тогда человек начинает бояться лешаков да ведьм, а не того, кого следует, того, кто нарочито облачается в личину придуманных самим народом персонажей.

Видеть их неполезно. Зри в корень, если уж столкнулся со злом.

Так что, не глазами следовало смотреть в лицо Врага, а наблюдать его сердцем. Впрочем, это все и сами сразу поняли, без лишних разъяснений. В "политинформации" сейчас не было нужды. Тем более, что и времени на нее не оставалось. Все происходило слишком быстро, хотя казалось, что время вообще остановилось. Видимо, в подобные моменты время может менять свои свойства, чтобы медлительный обыкновенно человек мог бы отражать молниеносные удары нечистой силы. А надо было не только отражать, но и самим поражать ее, уклоняясь от вражьих ударов.

Дело непростое, даже невероятное!

Тем более, что и убить[90] духа злобы до Страшного Суда невозможно. В этом смысле схватка казалась и вовсе бессмысленной, хотя неведомый пока людям смысл определенно был! так или эдак, а самая пора нападать, пока не поздно. Чем все дружно и занялись...

Заметим, людям противостояла холодная, умная почти неподвижная, но все же движущаяся, сила, не знающая пощады. Неподвижность - ее наиважнейшее свойство, которым оно надежно скрывает себя, чтобы стать невидимкой для миллионов и миллиардов постоянно суетящихся людишек. Невидимке можно убивать их пачками, тысячами тысяч, а они просто-напросто ничего не заметят, ничего не запомнят, ничего и никогда не поймут.

Зло боится смиренного и созерцательного покоя, а не того, кто ищет власти над тайнами мира в современной мистике, в смертельных восточных медитациях, в колдовстве и тому подобном. Единственным результатом таких исканий становится загнанный в глубь души неодолимый ужас и покорность пред бездной.

Тем временем, зло пристально смотрело прямо в сердце каждого, проникая в глубину души, намереваясь разорвать его изнутри страхами, порожденными грехом. Только вышло наоборот! Все прежние страхи, нервные срывы и усталость не только нашли единственное разумное объяснение, но и преумножились до немыслимых пределов.

Теперь их уже нельзя скрыть, спрятать зато можно разом победить…

- Гос-по-ди! - только успели вымолвить растресканными губами Командиры. Остальные слова молитв вылетели из головы, только: Гос-по-ди - и больше ничего. Однако и этого оказалось довольно. Сердца будто остановились. Нет, не замерли, не перестали качать кровь, а остановились. Чувство доселе неизвестное ни Есаулу, ни, тем более, Командиру. И эта неподвижность позволила ясно углядеть все гнусные движения Врага.

Зато он почти перестал их видеть - сразу стало ясно обоим. Не то, чтобы они пропали из виду, но Враг перестал различать цель нападения, заключенного в сердце, в средоточии души. Но душа, впервые увидев зло, решительно отвергло его. Поэтому, не видя ее, дух злобы не мог поразить людей своими обыкновенно смертоносными стрелами. Холодная вражья ярость, хотя потоком ужаса и злобы и окатила Отряды, но она же позволила им еще отчетливее обнаружить движение и намерения противника.

Тот допустил роковую оплошность, выдав себя, а они нет!

Теперь осталось лишь стряхнуть застарелую скверну. Иначе смерть, иначе не победить. Только как? Никто не знал. И тут всех охватило острое чувство сердечного покаяния. Слезы покатились по щекам старых и молодых вояк. Никто их не стыдился.

- Господи! - снова молвили с дрожью уста, и опять не смогли произнести большего. А вслед за покаянием бойцы всей душою ощутили всепрощающую любовь Божию.

Враг запоздало осознал свою оплошность, да было поздно. Дело сделано! Он, как последний дурак, показал ничтожным людишкам свое осклизлое рыло, а ликов своих заклятых врагов различить более не мог! Их сердца оставались неподвижными.

Да, он все еще мог убить их, порвать на мелкие кусочки. Впрочем, и это неочевидно. Мог искалечить, но душе повредить не мог, да и не смел. Такой хитрый, такой проницательный, тысячелетиями водивший за нос огромные и великие народы, он, как глупый пескарь, попался на крючок из каких-то тупых и безмозглых недотеп!

От этого злоба его уже не могла держаться в прежних пределах и снова взорвалась водопадом ненависти. Подобно рваным ошметкам тьма бросилась на Отряд. Да, да, теперь все и "красные", и "белые" представляли собою один единый и неделимый Отряд. Людям нечего было делить, зато нужно было даже до смерти защищать матушку-Россию!

Как просто могут порою разрешаться самые неразрешимые проблемы. Минуту назад непримиримые противники, ни в чем не желавшие уступить друг другу, вдруг стали кровными братьями. Кровными потому, что именно сейчас, на этом самом месте им всем предстояло до последнее капли пролить свою кровь за самое правое дело на земле.

За Христа!

- Он страдал за нас, а мы хоть немного, да пострадаем за Него, - этих слов не произнес никто, никто даже не думал ни о чем подобном. Так казалось… И, тем не менее, все были буквально пронизаны этой сверкающей и сладостной мыслью.

Изумленные люди вообще не о чем и не думали. Просто, восстав против зла, в своей невозможной, бессмысленной попытке остановить смертоносное его движение, они сами, в сущности, не осознавая того, решительно вступили в победоносное воинство.

Христово воинство!

И не вспоминали они про вдруг ставшего возлюбленным всем сердцем Господа нашего Иисуса Христа лишь потому, что сами, все вместе, всей своей волей и разумом в одно мгновение стали неотъемлемой Его частью, как это не покажется странным.

Богословы без труда изъяснят такое душевное состояние, назвав его по примеру Отцов так называемым Божественным Неведением - понятием для глубоко верующего естественным, органичным, но малопонятным, необъяснимым для противящихся вере. Правда, и у нас, далеких от совершенства, мера благодатного Неведения чрезвычайно невелика.

Здесь же, на огромном поле с пожелтевшей травой все было по-другому.

Вообще, человек, погружаясь в блаженное Неведение, буквально растворяется во Христе, в благодатных токах его Божественных Энергий, охватывающих огромную вселенную. Ничтожный ум насыщается несказанными глаголами, которые можно созерцать, приходить от них в состояние умиления, восторга, но их невозможно пересказать.

Так что, Божественное Неведение - это не богоотверженность, нет! Но только оно являет собою всю полноту, всю глубину человеческого богообщения.

Люди, собираясь на богопротивные масонские игрища, теснясь вокруг спиритических или ломберных столов, искали великих откровений и энергий, в дерзком намерении овладеть ими, а находили злых бесов. И этот зуд, по сути, совершенно схожий с нынешним, изменился только по виду. Так что, нынешние мистические опыты и блевотины "кислотного" визга дискотек ни в чем не уступают предреволюционной припадочности.

А вот в Неведении - Христова благость! И она проникала в сердце каждого воина. То, чего высочайшие подвижники получали после долгих лет совершенного затвора, непрерывных молитв, бдения и поста, было дано им сразу и даром, ни за что! Дано даже тем, кто нынешней ночью по своей трусости предал и Христа, и товарищей!

Ну, так и Петр отрекся, и Иуда предал…

Один стал Первоверховным Апостолом, а другой… повесился.

Каждому свое!

Как будто голова внезапно закружилась, ты встряхнул ею, и кружение исчезло. Только с ним пропал и весь ложный мир, окружающий тебя прежде. Он стал совершенно иным, подчиняющимся неведомым минуту назад законам, но и невероятно родным одновременно.

Ты стал мыслить, видеть и понимать совершенно иначе, чем секундой раньше.

"Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается". А тут наоборот - все свершилось и перевернулось в мановение ока, даже скорее того. Это в земных делах время тянется долго. В мире же духовном перемены порою происходят намного скорее.

Разумеется, человек незаметно приготовляется к этому годами, а все свершаются вдруг, разом. И никто не сможет объяснить, почему именно сейчас хладное сердце стало огненным. Почему распятый, истекающий кровью Христос, на страдания Которого равнодушно взирал прежде, стал самым главным и желанным во всей вселенной? Почему любящий только самого себя эгоист полюбил и пожалел страждущего Господа?

Это - чудо воскрешения мертвых. Они жаждали жизни и Господь напоил их. Выходит, каждый может воскреснуть, только мало кому это потребно. Люди слишком крепко и давно полюбили смерть, наивно считая ее жизнью, оттого что привыкли к ней. Они не хотят перемен. Работа, карьера, пенсия и огород - что еще нужно современному человеку?

- Не тронь меня! - говорит Христу человек, не ведая, в какие глубины тьмы он погружается, явно или неявно произнося страшные слова. Сколько бед, войн и катастроф можно было бы избежать, не произнеси их, сколько мертвых душ познало бы жизнь.

Увы, увы, увы!

Но, вернемся к прерванному изложению разворачивающихся событий.

-3-

Разъяренный дух злобы решился на отчаянный шаг, бросив на Отряд все свои силы. Как когтистые летучие мыши бросились они на Отряд. Тот привычным жестом завертел, обороняясь, шашками. Зло злорадно ухмыльнулось от подобной глупости.

- Своими железными палочками хотите остановить мои ужасы? - зло захихикало.

- Ну, ну! Посмотрим, что из этого выйдет, - оно уже начало было успокаиваться, и напрасно. В умелых и верных руках даже такое оружие может оказаться убийственным для злобных сил. Так оно и произошло. Отряд еще решительнее рванул вперед, к тому месту, из которого, как можно было предположить, исходили эти… как бы их лучше-то обозвать-то? Пусть, это будут "летучие мыши", тем более, что многим они таковыми и показались. Природа их и происхождения для нас совершенно не важны.

Главное, что эти твари связаны с духом злобы, который напал на Отряд. Скакавшие впереди как будто натолкнулись на что-то вязкое, липкое. Резко замедлили темп, прорубаясь сквозь плотную массу нечистой силы. Так отчаянно рубаться еще не приходилось! Но движение продолжалось. Порыв, воля стали даже еще яростнее.

Сзади нетерпеливо подпирали те, кто не успел вступить в схватку. Через секунду все оказались втянутыми в адскую мясорубку. Потекла и первая кровь. Не всем повезло в этот день. Впрочем, смерть и победа врага - не одно и то же! Кому достанется душа - тот и победил. Так вот, напуганному духу злобы почти ничего не досталось.

Некоторые уже прорубились сквозь… "мышей" и растерянно топтались в ожидании командиров. Растерянность. Краткий испуг и неуверенность сделали их уязвимыми для Врага, чем тот не замедлил воспользоваться, нанеся свой смертельный удар. Но тут, на свет вырвались Командир с Есаулом. Немедленно поняв, что их товарищи попали в беду, властными окриками призвали их продолжить движение к намеченной цели.

Большинство растерявшихся пришло в себя и немедленно последовало их примеру. Бешеная скачка снова продолжилась, а из "мышиного облака" с гиканьем вырывались все новые и новые воины, многие из которых последовали за командирами.

Но тут еще более плотная, вязкая и невидимая стена преградила путь. Нет, она не в силах была остановить, а только опять снижала темп. А это, понимали Командир и Есаул, сейчас главное. Ведь Отряд явно начал терять силы. Задумываться о причинах было некогда. Надо было просто достать негодяя, а для этого прорваться к нему.

Успеешь - все его чары и наваждения падут. Чуть опоздаешь - и никто не предскажет, сколько бойцов успеет погубить поганый душегуб. Надо прорываться из последних сил! А их с каждым шагом оставалось все меньше и меньше. Снова радостная улыбочка перекосила и кривой рот, если так можно сказать, про духа злобы.

А тот опять прежде времени начал праздновать победу.

Есаул до крови ударил шпорами, опередив Командира. Встав в стременах во весь рост, вытянулся, направляя шашку в огромный глаз Врага. Тот безумно испугался, пытаясь отпихнуть Есаула. Короткий удар и нечеловеческий крик или визг, наполненный нечеловеческой болью пораженного Врага. Есаул выпал из седла, покатился по земле, вскочил, снова размахнулся и…, что произошло дальше, Командир так и не смог вспомнить.

Тело его то ли распалось снопом красных брызг, то ли разорвалось на куски. Но не это главное. Командир снова увидел Врага. Он уже не был умным противником, как мгновение назад. Он увидел животный страх, ужас, застывший в его огромном глазу.

А потом, как будто тонкая белая, острая молния промелькнула перед глазами Командира, разрезая пространство и его плоть. Все произошло быстрее прежнего, но и того, что успел увидеть Командир, было довольно, чтобы все понять и навеки запомнить.

Самое главное, что и он тоже успел-таки… ударить!

Здорово!

- Э-э-э-х! - прокричал он, не слыша своего крика, оттягивая шашку и рассекая поганую "молнию", успев напоследок ощутить как та рвет его внутренности… Но в глаз он все-таки тыкнуть успел…

Успел!

Последовавшая за этим ослепительная вспышка хотя не позволила оценить нанесенный ущерб, но чувства удовлетворения не лишила… Теряя сознание, Командир умудрился оглядеть поле боя.

Несколько воинов тоже прорвались сквозь последнее препятствие и поскакали дальше, вперед почему-то становясь прозрачными, насыщаясь удивительным светом. А еще, они стали… подниматься вместе с быстро скачущими конями в воздух. Дивные звуки неслыханной вселенской гармонии заполнили все пространство. И тут Командир снова увидел… Да, да, - он увидел… Есаула! Как и в чем не бывало, сидя на коне, тот обернулся и махнул свободной рукой. Шашка его все еще рвалась в бой.

Последнее, что удалось увидеть в ускользающей от Командира дали, огромные необыкновенные причудливого узора ворота. Они отворились перед скачущими, пропуская их, и снова закрылись и медленно, как казалось, растворились, как будто их не было вовсе.

- Тебе рано. У тебя еще остались дела. Исполнишь, милости просим! - в голове послышался какой-то хотя и строгий, но удивительно теплый, успокаивающий голос.

-4-

Бой продолжался, но не мысль о Враге волновала сердце. Они уже победили! Стало ясно, что Враг повержен, хоть и не убит. Диво, гордый, умный, сильный, довольный собою гад потерпел поражение не от пустынных затворников, не от великих молитвенников даже, не от простых праведников, а от жалких, ничтожных бесконечно грешных людишек.

Это победа не сильного над слабым. Это победа крохотного, почти невидимого добра, которое чудом сумели сохранить в сердцах заблудшие люди над огромным как мир злом. Зло было потрясено тем, что оказалось бессильным даже пред такой малой толикой истинной любви, о существовании которой ее победоносные обладатели даже не подозревали.

Конечно, оно никогда не успокоится и еще яростнее начнет плести для людей свою ядовитую паутину. Оно ни за что не угомонится и, как прежде, будет уловлять и убивать доверчивых людей. Но именно здесь России дана была так нужная ей передышка.

Апокалипсические "полчаса"[91]…

Господь в который раз смилостивился над нами, грешными! Дал России еще немного драгоценного времени, чтобы отдышаться, прийти в себя, сделать решительный выбор. Одни трусливо предпочтут покориться бессильному могуществу зла, другие мужественно решат навсегда оставаться людьми. Дорога их жизни непременно приведет ко Христу.

Нет, многие верили в Него и раньше. Да, только если б верили так, как надо, как Господь повелел то не было б на Руси Революции. А она - вот она…

Передышка. Как же она нужна именно сейчас!

….

Командир обернулся, и его взору предстало удручающее зрелище. Растерявшихся, тех, кто в последний момент снова струсил, отказался драться вместе со всеми, ожидала самая скверная участь. Они впали в уже познанный ими на болоте транс, с той, однако, с той разницей, что отупение сменилось яростью и лютой обидой на победителей.

- Какие страшные плоды приносит даже минутная трусость, - ужаснулся Командир. Обычно они не столь заметны, их нетрудно скрыть даже от самого себя.

Сейчас не так!

"Мышей" уже нигде не было видно, но и без них дело шло "на лад". Основная масса из числа испугавшихся продолжить сражение, стала снова сбиваться в медленно вращающийся круг. С диким визгом снова выхватили шашки и начали ожесточенно рубиться друг с другом насмерть, не различая идеологий. "Красные" с "белыми" бились против "белых" с "красными". Ночные предатели теперь уже днем сами стали истреблять друг друга.

Небольшая часть все же вырвалась из невидимой западни. Бросив лошадей, на четвереньках побежали к опушке. Добежав, обернулись назад. Опасность, как им казалось, миновала, и они с азартом стали наблюдать, как убивают друг друга их товарищи.

Зрелище понравилось.

Они просто не могли оторвать от него глаз. Так бы все и продолжалось, кабы справедливость не прекратила слишком затянувшуюся бойню. Неожиданно под дерущимися разверзлась земля и быстро поглотила всех - и "правых", и "виноватых". Стоящие же на четвереньках "зрители", снова испугавшись, пятясь задом, немедля отползли вглубь лесной чащи. Хотя они и струсили, но очень жалели, что так и не досмотрели все до конца.

И они не увидели, как недавнее поле битвы обратилось во вчерашнее "болото"… Этим существам только что видевшим Бога, а, спустя мгновение, ставшим презренными животными в человеческом облике, подобное открытие без надобности. Попутно напомним только, что  не "болото" было Врагом, с которым схватились Отряды. Оно оказалось на этом месте случайно, став невольным зрителем сражения. И лишь когда оно закончилось, приняло в свои недра очередную партию безумцев. Тронуть же победителей не посмело!

Впрочем, в живых из последних остался лишь один Командир. Остальные пали.

Небо ласково приняло их истомленные души…

А в жизни предателей открылись новые интересы. Даже удивительно, как раньше они не приходили им в голову. Они напрочь забыли все происшедшее с ними за последние месяцы, а, более всего, в последний день. Сознание их выгорело, словно головешка.

Познать Христа, полюбить Его и тут же предать - это вам не шутка! Читайте Евангелие. Там все написано, по крайней мере, про одного такого же "счастливчика". А еще, один из его будущих "учеников" и последователей станет впоследствии… антихристом! Пока же менее удачливые его предтечи поспешно расползались на четвереньках, по лесу в поисках своего "простого земного счастья"… И были уверенны, что достойны его…

Как мы уже отмечали, события хотя и происходили стремительно, но теряющий сознание Командир успел все обозреть и во всем разобраться. Он думал, что умирает, учитывая чрезвычайно острые ощущения, которые ему довелось испытать. Не смотря на это, брюхо оказалось целым, а на сердце царил блаженный покой. Даже нечеловеческая боль не могла превозмочь неземной радости, которую он сейчас испытывал.

- Удивительно даже, - подумал он, - насколько счастье может быть больше самого страшного несчастья! - и… потерял сознание. Сколько продолжалось его забытье, он не знал. Только, очнувшись, увидел вокруг себя тонкий слой свежевыпавшего снега. Бесконечное жаркое лето наконец-то закончилось, уступая место законному времени года.

Боль постепенно отступала, так что, спустя пару часов, он сумел немного пошевелиться. Оказалось, внешних повреждений у него нет. Спустя еще некоторое время, присел. Оказалось, что рядом пощипывал жухлую траву верный конь. Рука по-прежнему до боли сжимала шашку, не в силах разжаться. Усмехнулся. Стал ждать, когда сумеет освободиться. Наконец резко встал, огляделся, осмотрел себя. Оказалось, что с ног до головы забрызган кровью. Догадался, что кровь не его, а Есаула. Она забрызгала все вокруг на несколько метров. Хотел было пожалеть его, но просто перекрестился.

- Не было большего друга, да и не будет, хоть и виделись всего несколько минут. Зато каких! Самых главных. А чтобы жалеть, надо иметь на то основание. Повезло больше ему, а не мне. Пусть он жалеет меня и молится. Впрочем, я тоже буду…

Постепенно совсем пришел в себя, в том смысле, что мог себя обслужить. Все тело сильно болело, но боль была необычной не такой, как от ран или усталости.

- Поставил "метку" - тварь. Теперь не стереть. Придется носить эту хворь до скончания века. Ну, чему быть, того не миновать. Значит, так надо. Не все быть здоровым как бык, - решил Командир, обтираясь снегом и ища места, где можно смыть кровь.

Вскоре нашел совершенно чистое озерцо на самом краю болота. Раньше его тут не было. Да и само болото уже не излучало прежней ненависти. Командир не перестал удивляться.

- Ужель и этого гада прогнали! Даже не верится. Выходит, мы все время бродили вокруг одного и того же болота? Странно. Вообще, ни во что, что сегодня было, не верится! Впрочем… Нет, размышления отложим до другого раза! Слишком много для одного дня. Много будешь думать, с ума сойдешь, - благоразумно решил командир.

Заночевал у знакомой скалы, собрав для костра вчерашний хворост. Оказалось, что и изрядная часть продуктов тоже кем-то была забыта, как видно от ночного потрясения.

- Пригодятся.

С раннего утра обошел место сражения. Нашел всего несколько убитых. И все были из тех, кто не посрамил совести. Остальные или расползлись или исчезли, не считая тех, кто вошел во врата вместе с Есаулом. Больше не сыскал ни одного живого!

До самого вечера рыл братскую могилу, собрал у убитых документы, закопал, прикрыв сверху шинелью, поставил крест из связанных ремнями сломанных веток. Потом снова пошел к Есаулу, точнее к тому, что от него осталось. А осталось почти что ничего. Долго ворошил кровавые листья палкой, пока не нашел какую-то тряпицу. Оказалось - ладанка с образом преподобного Сергия и фотографией в медальоне и адресом.

Догадался - жена и детки.

По надписи узнал фамилию и имена. Связал обожженную веревку и повесил ладанку на шею, решив сыскать жену и сирот, чтобы рассказать и, если надо, помочь.

- Нет, просто помочь. Рассказывать о происшедшем нельзя, - уверенно решил Командир. Задумался, что делать дальше. Раньше казалось, что нет твоего дела важней, а теперь понял, что больше убивать "белых" не сможет как, впрочем, и "красных".

- Моя война закончилась на этом самом поле! А как придется жить дальше, коли ничего другого, кроме как воевать, не умею, не знаю. Что ж, время научит. Непривычно только оставаться в стороне от главных событий. Как бы ни сочли трусом, не дай Бог!

- Бог, о Нем я, как кажется, и не вспоминал со вчерашнего дня, а, может, не забывал ни на минуту? - голова от сложных мыслей сразу разболелась. Пришлось их отложить.

В потемках уже поставил второй крест на месте гибели Есаула и вторая ночевка у костра на прежнем месте. Решил, что утром поставит себе шалаш, чтобы пожить тут еще несколько дней, пока не придет в себя. Что-то не давало Командиру покинуть это место.

Что-то в его жизни так и не стало понятным.

- Все должно решиться здесь. Где началось, там и кончится. А потом можно будет идти к людям. В первый раз просто сел у костра, просто наблюдал как огонь лижет котелок с похлебкой. Невдалеке раздался то ли вой, то ли крик затравленного человека.

- Это встретились двое из тех, что уползли, - сердцем почувствовал Командир. А теперь один ест другого. Из желудка поднималось рвотное чувство, которое будет еще долго преследовать его и во сне и наяву, и… в бреду. Есть сразу расхотелось.

- Нет уж, доварю, а поем завтра.

Прислушался и понял, что понимает незнакомые прежде звуки леса, немного, но различает и гармонию его жизни. А еще, он ощутил страх и ненависть, исходящую от бывших людей и боевых товарищей - его и Есаула. Понял, что и они чувствовали его. Разделенные многими верстами, они ничего больше ничего не желали, как его смерти.

Но бывшие воины боялись приблизиться к нему, чуя его власть и силу. Так и будут всю оставшуюся мертвячью жизнь ходить и выжидать, когда можно будет удавить его.

Усмехнулся.

- Да, таково уж исконное свойство всех предателей. Они во всем винят того, кого сами же предали и до смерти завидуют тем, кто сохранил верность в то самое время, когда они предавали. Натворят дел, если тайга не поглотит их бренные тела и нераскаянные души, - подумал не от страха, а от опасения, сколько бед могут принести эти людоеды.

18. Европа.

-5-

Нашему описанию схватки явно не достает понимания масштабов происшедшего. Вот только дать полную оценку мы не в состоянии. Правда, можем судить косвенно, не претендуя, впрочем, на объективность. Ограничимся одним лишь наблюдением.

В то самое время, когда Отряды начали сходиться в смертном круге, в другой части мира, где-то в Европе невысокий седой человечек в котелке и с тростью с серебряным набалдашником раздраженно поднимался вверх по узкой дорожке, ведущей к центральной площади городка, на которой расположились старинная ратуша и высокий собор[92].

Настроение было прескверным и усугублялось безотчетной, нарастающей тревогой. Так что, утро не задалось с самого начала. Характер у старика и смолоду был вздорным, а теперь, в иммиграции, испортился вовсе. Бывший генерал, с утра пораньше он успел перессориться с прислугой и всеми домашними, хлопнул дверью и поковылял к центру с какой-то малозначительной целью. Теперь злился на крутой подъем.

- Немчура проклятая! - пробурчал по-русски с одышкой из-за подъема. - Ничего не умеют делать как надо, - со злостью ударил тростью по скользкой от воды брусчатке. - Того и глядишь, завалишься посреди дороги, и ни одна зараза тебя не поднимет.

И пока он таким образом бранился сам с собою, дорога вывела его к стелле посреди площади. На ней был изображен знаменитый на всю Европу здешний средневековый герцог, разбивший в тридцати верстах отсюда со своим трехтысячным войском пятитысячную армию какого-то не менее известного полководца, претендовавшего на его земли.

Великий был человек! Историческая личность.

Утро готовилось перейти в полдень, поэтому площадь давно наполнилась праздным и рабочим людом. Внезапно человек в котелке остановился как вкопанный. На него даже налетел какой-то неуклюжий долговязый студент местного университета. Старик, на удивление, не обратил на вопиющее безобразие никакого внимания. Казалось, он напряженно то ли прислушивается, то ли присматривается к чему-то. Шум на площади стоял изрядный, так что слышать он ничего не мог. Тем не менее, прислушивался, причем с нарастающим вниманием. Смотрел же и вовсе сквозь проходящих мимо людей.

Так продолжалось достаточно продолжительное время. Схватка на болте к тому моменту начала приближаться к своему апогею. Человек в котелке хотя и мешал прохожим, но те его старательно обходили, стараясь не оборачиваться на вздорного чудака. Между тем и они, как и он, в какой-то мере ощутили на себе действие какого-то странного напряжения. И оно их очень напугало, чего нельзя сказать о застывшем человеке.

И вдруг, случилось нечто из ряда вон выходящее. Как будто какая-то плотная волна пробежала сквозь площадь, да так, что даже высоченный памятник на стелле заметно качнулся. Все замерли от неожиданности и каких-то непонятных и пугающих чувств. Волна ощутимо прошла сквозь сердца каждого из людей и стремительно прокатилась дальше. Никто ничего не мог разобрать. И тут человек в котелке вздрогнул, поднял свою трость с серебряным набалдашником, указывая на памятник, и воскликнул неожиданно громко.

- Ух ты! Смотрите, кто-то из наших только что палкана завалил, - и захохотал.

- Кр-р-ра-с-с-с-авец! Ну, молодец - не подкачал. Знай наших! - продолжал неистово кричать, размахивая и котелком и тростью, распугивая остолбеневших горожан.

Они еще не успели придти в себя от потрясения, а тут дикие крики странного человека на непонятном языке. Тем не менее, все посмотрели на продолжавший раскачиваться памятник и тут… Неожиданно у всех в голове одновременно сработала какая-то защита - люди немедленно забыли все, что только что с ними произошло. Как будто ничего не было вовсе. Просто каждый, как ни в чем не бывало, пошел по своим делам своей дорогой, совершенно не замечая более восторженных криков ненормального старика.

Вскоре кричащий утомился, замолчал, вытер платком вспотевшую лысину, надел котелок, по-военному развернулся на каблуке, вытянув вперед трость, указывая ею самому себе дорогу, и двинулся к ближайшему погребку. Оказалось, что в это утро там уже начали собираться непримиримые ветераны кайзеровской армии. Они ненавидели Англию, особенно ненавидели Россию и были полны решимости показать всем, где раки зимуют.

Было слишком рано, отчего подвал заполнился лишь наполовину. Приход явно русского вызвал общее глухое раздражение, которое, впрочем, нисколько не испортило хорошего настроения старика. Тот заказал двойную порцию чего-то крепкого, расплатился, взял свой напиток, резко повернулся к собравшимся, высоко подняв стопку, и воскликнул.

- За Россию!

Широко по православному перекрестился, выпил до дна содержимое и грохнул стопку об пол так, что все в погребке вздрогнули. Снова развернулся на каблуке, хрустя по разбитому стеклу, и вышел вон. Никто из собравшихся на съезд даже не пошевельнулся.

В питейной на некоторое время воцарилась гробовое молчание. Человек же в котелке поднялся не свежий воздух, широко вздохнул и радостно двинулся к себе домой. Настроение у него теперь было распрекраснейшим, не хватало только собеседника. Поэтому он громко заговорил сам с собой, распугивая степенных бюргеров.

- Эх, где вы, годы мои молодые! - вытер радостную слезу платком, высморкался. - Был бы помоложе годков эдак на двадцать, не задумываясь, пошел с ними на смерть. Да-с, с превеликим удовольствием-с пошел бы! Эх, жалко, что меня там не было. Нет, но такого палкана завалить! Это ж надо же. Вот теперь и на нашей улице праздник. Пойду стариков собирать - пить будем, пировать будем, Россию славить будем!

Бога благодарить!

Старик стал обходить городок в поисках своих таких же дряхлых приятелей соотечественников. По дороге продолжал по-прежнему громко разговаривать сам с собою.

- Нет, не можем мы жить по-людски, зато как красиво умираем!

Человек в котелке был убежден, что все, участвовавшие в схватке погибли, хотя это его нисколько не расстроило. Скорее даже наоборот. Он, сам старый воин, знал толк в смерти. А о такой, какой сподобились Командир с Есаулом, можно только мечтать.

- Кого жалеть изволите-с? Нас, навеки потерявших любимую Родину, или их, честно и славно сложивших за нее свои буйны головы, - даже всплакнул о своей судьбинушке.

- Это ж счастье какое величайшее, такое не всякому выпадет - с самим палканом схватиться! Раз в сто лет, наверное, такая удача случается. Ну, ладно, хоть за других порадуюсь. Да, надо еще и священника навестить, пусть панихиду по убиенным отслужит.

Откуда и как он обо всем догадался, не знаем. Одно можно сказать со всей определенностью. То, что нам кажется в России маленьким, не заслуживающим особого внимания, может до основания потрясать мир. Он сотрясение всегда примечает, но с завидным упорством отказывается видеть его и старается немедленно позабыть.

Ну, это уж его дело.

19. Лабиринты времени.

-1-

Командир еще пару дней приходил в себя, лежа в палатке. На утро третьего проснулся от того, что стал задыхаться. Пытался выбраться из тесной палатки - как бы ни так! Выход был завален снегом. Еле-еле выкарабкался. Зима, холод, снег - все встало на свое место. Поле битвы так занесло, так запуржило, что и Есаулова креста не видать.

Солнце слепило, отражаясь в снежинках.

Командир долго глядел на его, пытаясь вспомнить подробности схватки, но, к своему удивлению, с тревогой ощутил, что с каждой минутой память… покидает его. Нет, он вовсе не сходил с ума, но сообразил, что сойдет, если немедленно не забудет происшедшее. Скорое зимнее солнце давно успело зайти ему за спину, а он все смотрел и смотрел в т сторону, где оно было несколько часов назад. В себя пришел оттого, что кто-то теребил рукав шинели. Оказалось - верный конь куда-то торопит его. Стал собираться. Успел до захода.

А с раннего утра в путь! Куда? Зачем? Командир не ведал. Знал твердо только одно - Дело еще не кончено, надо заканчивать как надо, иначе все усилия окажутся напрасными. Какие усилия? Через пару дней он уже не помнил какие именно. С этого момента и начинаются странствия того, кого мы назвали Всадником, а потом Лежащим…

Уже по одному тому, как Враг отчаянно противился его продвижению, можно смело судить о том, насколько важен этот "ледовый поход". Почему-то Командир снова должен был схватиться с прежним врагом, но теперь уже один на один... Впрочем, Всадник был один, а врагов, как мы помним, было много.

Главное, от победы или поражения в будущей схватке зависел исход прошлой… Почему? Потому что тогда, когда бились рука об руку с есаулом, Командир обладал силой, которую еще не заслужил. Получать ее и направился Всадник. А Лежащий в полубессознательном довел эту силу до совершенства.

С Божьей помощью.

А Враг так не мог. У него не было ни прошлого, ни будущего. Поэтому-то он так и не понял, откуда у Есаула с Командиром взялась такая сила. Ну, и шут с ним!

Итак, очнулся Командир на лавке, не зная, кто он и где он. С этого момента и началась история Лежащего. Точнее с того, как Всадник полетел вниз с обрыва и утонул. Насмерть, навсегда… Все - конец. Но на самом деле все только-только начиналось. Нарушая законы пространства и времени, переставляя начало и конец, перед нами развернулась краткая история небольшого отрезка жизни одного единственного маленького человечка.

Кто он такой? Никто! Его руками вершилась история России? Нет. Были и более достойные и бесстрашные защитники нашего Отечества. Сколько пришлось претерпеть им видимых и невидимых нападений врага рода человеческого, его человечьих прихвостней или просто заблудших? То ведает Бог. Но и нашему герою, как мы видели, досталось изрядно. И из таких, невидимых миру, подвигов и куется Победа над злом.

Из рада в род, из века в век.

А как на самом деле именовать этих победителей-ратоборцев: всадниками, лежащими, командирами или как-то еще - разве в этом суть? Главное - они не сдаются! Умных много, смелых много, а побеждают только верные. А таких сейчас мало… Умный все перепутает, смелый, рано или поздно, струсит, предаст. Потому что они одиноки в своих достоинствах. Только верный, верный единственно Господу нашему Иисусу Христу никогда не одинок, всегда верен, просто не в состоянии предать, поскольку верен Сам Христос. А верность - штука непростая - дар Божий. Ее нельзя воспитать посредством тренировок.

Надо иметь любовь Божию в сердце, пусть и скрытую до времени от самого себя. Только она - единственный надежный хранитель верности. Остальные рано или поздно солгут. Верным же в положенный срок посредством благодатной любви открывается Сам Господь. А с ним и вовсе нестрашно. С ним и в аду не пропадешь.

Точно-точно!

Но, вернемся к нашему герою. Он много размышлял над происшедшим, но и спустя время, бывший теперь уже Командир не мог понять, с чего началось, а что стало концом. Да и кончилось ли все или только начинается… Но, как он не старался, а так и не сумел связать разорванные пространство и время, поскольку в жарком таежном аду они то ли попеременно менялись местами, то ли переплелись таким диковинным образом, что начало почему-то оказывалось посередине, а конец, ни с того, ни с сего, стал… началом.

Ясно одно. Именно тогда, когда он окончательно и бесповоротно умер - там подо льдом - он обрел всю полноту свободы и силы, которые позволили ему стать победителем прежде того - на поле брани у "болота", и после того - на койке, в темном сарае.

Каждый раз смерть очищала его, и только поэтому он сумел выйти победителем и в прошлом, и в настоящем, и в будущем! Умер, не умерев, - это удивительно и непонятно. А еще, он понял - смерть, не главное. Как будто кто-то тихо на ушко прошептал заветное слово. Какое именно? Не знаем. Только после него на душе стало так покойно и тихо, что не высказать. Мир, воцарившись в сердце, более не покидая его никогда.

Скажем, напоследок, одно. При кажущейся бессвязности рассуждений нашего героя, в его словах крылась очень строгая и тонкая логика - нить, открывающая необычно крепкую взаимосвязь событий и времен. А нам, для лучшего понимания происшедшего, следуя этой нити, придется вернуться почти к самому началу повествования.

Итак, очередное пробуждение из обморочного состояния тяжко больного Лежащего-Всадника-Командира ознаменовалось тем, что он вспомнил, кто он на самом деле. А еще, он понял, что снова на войне, особой Войне, что он солдат и снова должен идти в бой.

Противник тот же, что и в прошлый раз. Нет, конечно же не покойный Есаул, Царство ему Небесное, а Враг исконный невидимый. Враг, жаждущий реванша и отмщения. И оказалось, что он все время находился прямо под носом, но был невидим.

- Затаился и ждет, гадюка! Ждет, когда я допущу оплошность.

Несообразно огромный Враг и маленький, ничтожный, едва живой человечек. Что побудило Врага, забросив все важные дела, подобно доброй сиделке, провести столько бессонных ночей у его изголовья, ловя каждый вздох умирающего, предугадывая каждое движение души, ловя каждую мысль? Он, убивший множество людей, втравивший в смертельную круговерть несчетное число царств и народов, так что давным-давно перестал считать и праздновать свои кровавые победы, в третий раз терпел поражение.

Сперва от Командира с Есаулом, азартно охотившихся друг за другом со своими отрядами, подобно двум стаям изголодавшихся волков. Кстати, стаи волков-людоедов в последнее время стали беспричинно появлялись в этих местах, наводя ужас на людей. Появлялись, а потом беспричинно исчезали. Только сейчас Командиру стало ясно, что всякий раз они не уходили, а панически бежали. И не беспричинно. Ясно и то, какая тварь стояла за волчьими набегами на зимовья, хутора и города…

Кто-то их всякий раз останавливал. Каждый раз разный и неведомый. Нынче череда Командира. Сколько будет продолжаться его время? Трудно сказать… А бояться надо не волков. Главные волки теперь человечьи. Нелюди, только по виду люди, и совершенно неисправимы. И они очень ловко скрываются под человеческим обличием. Так что, сперва их надо еще увидеть, распознать, а уж потом истреблять. Но все же, не они главные, а этот самый невидимый никому "кукловод", который и сейчас, низко склонившись над скорбным ложем больного, терпеливо ждет "звездного часа" - жаждет его смерти.

Такой огромный, сильный и беспощадный, не отходящий ни на минуту, как же он алчет души человечка. Ни известного праведника, ни безызвестного молитвенника, ни священнослужителя, наконец, а самого ничтожного на земле существа. Вокруг столько проливается праведной и неправедной крови, идут жаркие сраженья не на жизнь, а насмерть непримиримейших армий. Вот, где настоящий "праздник души" для таких как он. А этот неистовый гигант тихо сидит вдали от тех мест, куда рвется его мятежный дух, где решается судьба всего того, что столетиями готовил он и его нечистые соплеменники.

Неужели он так важен? Не может быть! Однако что-то же держит эту тварь как бешеную собаку на поводке, что-то не отпускает ее, чтобы вдоволь повеселиться на свободе…

Только что именно?

-2-

И тут мы вынуждено обратимся к началу нашего повествования.

Снежная лавина, слепящая глаза, забивающаяся за шиворот. Рукавицы, летящие во все стороны. Мгновенно онемевшие пальцы, сбитые в кровь о коренья. Сухой хруст, осколков льда, острых как лезвие, безболезненно вспарывающих лицо. Теплая, почему-то розовая, вода. Ах, да - это же от собственной крови. И такой удивительно мягкий-мягкий, такой приятно теплый, скользящий под руками ил, покрывающий глинистый склон.

Руки немедленно отогрелись.

Но потом снова медленное погружение в холодную темноту. Нет, не темноту, даже не во мрак. В что-то невыразимо ужасное. В то, что властно впивается в плоть, в разум, в самую сердцевину. Множество щупалец болезненно, до крика, с хрустом хрящей погружается внутрь тебя, одновременно спутывая тело наподобие кокона, лишая малейшей возможности сопротивления. И это невозможно остановить, нет. И это не от холода.

Самое страшное даже не в том, что перед тобою проплывает странное предсмертное видение - некий безумный всплеск умирающего сознания. Нет, нет - все это самая настоящая правда. Это реальнейшая из реальностей, которая хуже смерти. Насильственное вторжение в душу чего-то страшного, инородного, жадного, ненасытного, изголодавшегося.

- Вот, вот! Тут-то ты, дурачок, и попался. Думал, просто возьмешь и уйдешь отсюда, а? Как бы ни так! Ты один, а нас, са-а-а-м видишь, много. И все мы тебя от всей души ненавидим. Одного, гаденыш, победил - ладно. Другой отомстит. Не выйдет у того, сменит третий. Так испокон повелось. Не ты первый, не ты последний баран, возомнивший о себе, - раздался прямо изнутри приторно насмешливый и очень злой голос.

- Сам виноват, что не остановился. Впрочем, все равно на чем-нибудь попался бы. Каждый раз, когда ты думал, что тебя пронесло, что беда прошла мимо, ты еще больше запутывался в наших сетях. Все твои глупые надежды с самого начала были тщетны. Думал, что раз победил, так теперь ты навеки герой, можешь безнаказанно идти домой, в теплую постельку. Расслабься, сердешный - настал конец! Молись не молись, а теперь ты весь наш.

Последние слова привели, смирившегося было, Всадника в ярость.

- Давил, давлю и буду давить! - мысленно прокричал он. С усилием сбросив парализующую пелену, рванул прочь от копошащегося мрака. Насчет того, что "давил, давлю и буду давить", несколько преувеличил. Но чего не скажешь в пылу смертной схватки. Главное, что утопающий и умирающий не покорился грязной нечисти.

- Вперед, вперед, только к свету. Вот он - рукой подать. Такой пленительный, яркий и желанный как никогда, - Всадник тянется к нему, вырвавшись из клубов ила. Прильнул ко льду, снова лицом ощутив обжигающий холод и с надеждой смотря сквозь воду.

- Господи, помоги же! Ну, помоги! - с надеждой, потом с сомнением и, наконец, с унынием молвили стынущие уста. - Нет, не поможет, да и с чего Он должен помогать таким скотам, как я. Видно, не заслужил иного, - грустно подумалось спутанным уже умом.

- На все Твоя… Святая Воля, - последний раз прошептали уста.

И вот уже безжизненное тело, распластавшись лицом кверху, некоторое время продолжало смотреть в сторону то ли солнца, то ли света иной природы. И ничто больше не могло отвлечь его от этого бесполезного занятия. Между тем, Всадник жадными глотками пил и пил недоступный ему при жизни свет и никак не мог насытиться. Нет, не воздухом, которого давно не осталось, даже не ускользающей жизнью.

Просто светом.