1.    Всадник.

-1-

Всадник осторожно продвигался вдоль заснеженной кромки крутого берега в поисках спуска. Неприятная дорога. Мало, что снег глубок, но и без этого коню каждый шаг давался с огромным трудом. После неожиданной, не по времени, оттепели ударили сильные морозы, отчего образовался необычно толстый и крепкий наст. С оглушительным хрустом лопался он под копытами, острыми, как стекло, осколками резал лодыжки и колени, сотрясая пустынные просторы и осыпая заспанные сосны. Хорошо, что Всадник вовремя туго перевязал ноги коня толстой холстиной, иначе тот давно истек бы кровью. И пришлось бы нашему бедолаге брести дальше пехом, что в данной ситуации смерти подобно.

Впрочем, перспективы путешествия и без этого не давали поводов для оптимизма. До такой степени не давали, что впору вешаться. Судите сами, какой оптимизм, если непонятно, что происходят с тобою, с твоим рассудком, если сил не осталось вовсе. Смысл-то во всем происходящем явно был, в чем-то заключался, только в чем именно?

- Непонятно, н-и-ч-ч-е-го непонятно! - пробурчал под нос Всадник, оглядываясь.

Чаще всего он склонялся к мысли о наваждении или сне наяву. Но ни к наваждениям, ни снам происходящее не относилось. Впрочем, никакая, даже самая уверенная уверенность ни в чем уже не убеждала, поскольку беда Всадника усугублялась тем, что он совершенно ничего не помнил - даже вчерашнего дня не помнил. Он жил как бы вне времени.

Ничего не знал, ничего не помнил, ничего не понимал. Даже кто он, где находится, куда бредет, тем более зачем. Но и помешательством происходящее нельзя назвать - тут было что-то другое. Со стороны казалось, что посреди бескрайних таежных просторов затерялся маленький, промерзший насквозь человечек без рода-племени, без имени, без сил и почти без еды. Невозможно представить, как он вообще забрел в это безлюдное место.

И все же он не сдавался, не понимая причины своего упорства. Сознание его к тому времени стало настолько спутанным, что ему ни в чем нельзя было доверять. Можно сказать, что оно совсем утратило способность на принятие ответственных решений. Однако цель у Всадника все-таки была. Причем настолько важная, что исключала малейшее сомнение в своей целесообразности. Решение было когда-то давным-давно, раз и навсегда принято. И никакая давность не могла умалить прежней значимости того решения.

А хоть бы и умаляла, все равно непонятно откуда у Всадника брались силы на продолжение изнурительного пути, не сулящего ничего хорошего. В том, что все хорошее ему "заказано", что ему не видать его как своих ушей, человек был убежден, однако от заветной цели не отступился. И это притом, что измученный до предела Всадник перестал понимать, что хуже: умереть на этом самом месте от изнеможения, голода и холода или днем позже от невыносимого одиночества. И так и эдак, а смерти не избежать.

Пусть он и забыл, от чрезмерной усталости и нервного напряжения, об изначальном предназначении путешествия, но о неизбежности погибели, неразрывно связанной с ее достижением, помнил еже-се-кун-дно! Не вдаваясь в рассуждения, Всадник осмысленно и твердо шел на верную смерть. Но тогда возникал закономерный вопрос. Почему умереть следовало незнамо где, если то же самое можно сделать на сем самом месте?

- Умер - и дело с концом! Мертвецу ведь все равно, где лежать, не правда ли? - некстати дал о себе знать внутренний голос. - Зачем мучить себя, если проще застрелиться?

- Нет, неправда! - прошипел Всадник, несмотря на убедительность аргументов.

Как бы то ни было, но странное его путешествие тем или иным образом близилось к завершению. Или он дойдет до заветной неведомой ему черты или умрет по дороге к ней. Совсем скоро, быть может уже сегодня, все закончится. Хорошо это или плохо, но в любом случае терпеть несчастному осталось недолго. И именно это обстоятельство каждое утро придавало Всаднику сил на следующий дневной переход. Проще говоря, каждый новый день начинался с уверенности, что именно он окажется последним.

А, вот, сколько тех дней прошло, Всадник не помнил. Он перестал вести счет дням, месяцам или годам, проведенным в своем путешествии, и шел только потому, что так было надо. Непонятно кому, непонятно зачем - просто надо! Единожды принятое решение требовало не рассуждений, а продвижения к цели. На осмысление чего-либо, помимо понуждения к сиюминутному движению не хватало ни сил, ни ума, ни желания.

- "Кто много думает, мало живет" - в голове крутилась глупая поговорка, бог[1] весть, где и от кого услышанная. Хотя, смысл-то в ней был. Надо сказать, что эта и подобные ей навязчивые мысли, возникали не только от запредельной усталости, хотя та и перешла все мыслимые границы или каких-то психических расстройств, появление которых в сложившейся ситуации было бы закономерным. Нет, самой своей навязчивостью они несколько защищали ум от чего-то более опасного, хотя и сами доводили до изнеможения.

Помимо прочего, постоянное прокручивание в голове какой-нибудь глупости позволяло оградить ум от необъяснимого, странного ощущения, во многом схожего с одиночеством, но одиночеством незнакомым, особого рода. Об этом чувстве мы еще поговорим. Так что, думай не думай, а все было и просто, и сложно одновременно. К сожалению, в обыденной жизни мы давно приобрели обыкновение намеренно путать, менять местами простоту и сложность. Как-то незаметно мы постоянно усложняем простое и упрощаем сложное. Глупо скрываемся таким образом от неприятностей или угроз, исходящих от реальности.

А это, кстати, прямая дорога к снова модной нынче болезни - шизофрении.

Самый простой способ - бегство от действительности, которая для Всадника давно приняла угрожающие формы. Но он ничего не усложнял, и не упрощал, игнорируя все то, что мешало движению. А так бы давно сошел с ума. Окоченелое пробуждение, сборы до рассвета, скудный завтрак на затухающем костре, несогревающая кружка крутого кипятка, изнурительный дневной марш с короткими привалами, подобными падению в омут. Снова одинокий костер, ужин, ночной уже омут. Все с маниакальной методичностью и никаких эмоций. Абсолютно никаких! Только монотонность глупой поговорки.

При всем притом, поведение Всадника не свидетельствовало о тупой покорности "злому року". Напротив, вопреки обманчивой внешности и мыслям, все его естество было пронизано железной волей и целеустремленностью. Не волне ясна была, как мы заметили, лишь таинственная цель путешествия. Когда-то о ней он точно знал, потом догадывался. Теперь лишь слепо исполнял принятое решение. Увы, истинное предназначение похода было не только чрезвычайным, но и неудобоносимым, отчего до времени о нем запрещено даже вспоминать. До срока все должно сохраняться в тайне, хотя вокруг никого не было...

По-видимому...

Почему нельзя? Трудно сказать, а пока тайна о цели путешествия хранилась где-то глубинах сознания. Поэтому нашему пытливому уму придется некоторое время довольствоваться увиденным. Вообще же путешествие Всадника вполне можно уподобить сказке: "Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". И вспоминать нельзя, чтобы не испугаться, не испортить дела, и неопределенность выматывала пуще морозов и усталости.

Можно было предположить, что доминантной причиной отрешенности Всадника стало одиночество. Невыразимое никакими словами пустынное одиночество, до невероятия обострившее ощущения, которые ясно говорили, что Всадник совершенно не вписывается в окружающий пейзаж. Чего-то в нем не хватало или, напротив, что-то было лишним.

К примеру, представьте себе тоже самое, но не в центре Сибири, а где-нибудь в жаркой пустыне. Измученный странник бредет по зыбучим барханам, изнывая от Жажды. Вот она! - та самая картина, которая немедленно все расставила бы по местам. Но говорить о Жажде, стоя по пояс в снегу… Нет, такое представление происходящего не лезет ни в какие ворота. И, тем не менее, только оно предельно ясно объясняло происходящее.

Всадник жаждал!

И Жажда его была невероятная, ужасная, неутолимая. А все остальное: и снег, и лютый мороз вместо суши и жары - не слишком удачные декорации, оказавшиеся у природы "под рукой". Но, это уже наши собственные, возможно тоже не слишком удачные, соображения. Поэтому, давайте-ка прервем их на время. Тем более, что наш герой только что очнулся от забытья, поскольку именно в этот самый момент он с неожиданной остротой понял.

- А я здесь не один! Ни на секунду не был один. Вот отчего одиночество оказалось таким тягостным, - и тут же вспомнил, что эти самые слова он уже не раз произносил. - Неужели каждый день в моей больной голове повторяется одно и то же? Ничего себе!

Скажите: "Обычная дурь, безумие?". Только чувство это испытывал не только он. Не говоря о встревоженном коне, на привалах не отходившем ни на шаг, старавшимся плотнее прижаться к нему. Но и окружающее пространство относилось к Всаднику явно настороженно, со страхом, отчаянно отказываясь принимать его за своего. Физически ощутимая агрессия природы, всеми силами стремившейся отгородиться от него, недвусмысленно давала понять - его присутствие здесь не-у-ме-ст-но! Конкретно тут или вообще на земле, Всадник не знал. Только все, с чем он соприкасался, относилось к нему неприязненно.

Почему? Чего плохого он умудрился наделать, отчего его все до смерти боятся?

- Чем и кому я не угодил, и с чего меня надо бояться? Ну, что такого я мог совершить, чтобы сама сыра земля пренебрегала мною? Как будто я прокаженный или новоявленный Иуда! Нет, скорее всего, боится не меня, а кого-то другого - того, кто меня ненавидит. А природа просто боится за себя, за то, что ей будет плохо от дружбы со мною.

Да уж… Вляпался, так вляпался!

-2-

Окружающее Всадника безмолвие нельзя назвать ответом. Ни положительным, ни отрицательным. Но и молчанием не было. Деревья и сугробы только что не вопили, испуганно расступаясь перед ним, как ему казалось или на самом деле. Нетерпеливо дрожали, пропуская мимо себя, и облегченно смыкались за спиной, отрезая обратный путь. А еще, сложилось твердое убеждение, что кто-то, находившийся совсем рядом, явно вел его во вполне определенное место. Это многое объясняло. Получалось, теперь это стало очевидным, вовсе не присутствие Всадника, а наличие кого-то другого ужасно бередило душу природы. Только такое предположение более или менее отвечало на все вопросы.

- Точно, точно! Как егеря загоняют зверя на "нумера", - подумалось Всаднику. - Но тогда выходит, что и цели у нас, если и не одни и те же, то пересекаются. Точно, точно!

- Уходи, уходи отсюда скорее! - тем временем беззвучно кричали леса и поля. Не от злобы, как раньше казалось, не от досады, что нарушили их вековой покой, а от ужасного предчувствия. Боялась природа не его, а кого-то очень опасного.

Тут Всадник не ошибся.

Только прошел, оглянулся назад, а позади непролазная чаща. И ничего не двинулось, ничего не шелохнулось… как будто. Только, куда девалась тропинка, по которой только прошел, почему не осталось следа? Причудилось или взаправду? Между тем, странное видение повторялось с такой регулярностью, что Всадник и вовсе перестал оглядываться.

Не от страха даже, а скорее от вредности.

- И поговорить не с кем. Одно слово - пустыня! - и тут же снова острее прежнего ощутил нестерпимую Жажду… Нет, не студеной воды алкала истомленная невзгодами и страданиями душа, не горячего чаю или водки даже. Нет, желанного словами не выразить.

- Хочешь потешиться - тешься! - порою говаривал он в сторону невидимого, которого, быть может, и не было вовсе, - А я и смотреть в твою сторону не стану - га-де-ныш!

Тем не менее, с каждым шагом все отчетливее ощущал, что за его спиной все время кто-то неприятно копошится. К сожалению, Всадник практически совершенно перестал понимать, где на самом деле явь, а где ему просто чудилось, порою слыша за спиной то невнятный шепот, то хруст надломленной ветки или приглушенный лязг затвора. Его-то уж ни с чем не перепутаешь. В конце концов, он совсем перестал бояться.

А вместе с бесстрашием пришло понимание необходимости погибели. Не неизбежности, а именно необходимости, если вы правильно поняли смысл сказанного. Неприятная новость, ничего скажешь. Но бесстрашие стоило того[2]. Правда, при этом ломались все прежние представления о жизни и смерти. Неожиданно оказалось, что ты в них ничего не смыслишь. Все, все, что знал о жизни раньше - одна большая ложь! И ради нее не стоило жить. А вот ради правды и умереть не грех, хотя и непонятно, в чем она заключена.

Впрочем, от страха Всадник хоть и избавился, да не совсем. Просто он стал каким-то инородным, навязчивым физически осязаемым - некоей тварью, крысой, что-то грызущей в твоем нутре. Прежде страх, как сейчас выяснилось, был неотъемлемой частью тебя, сливаясь с твоей натурой, а теперь он как бы был изгнан, отделен от тебя какой-то неведомой, но очень властной силой. И еще, как будто какая-то иная сила пытается запихнуть его обратно в сердце. Порою, даже явственно чувствовались бесстыжие, холодно-осклизлые лапы, настойчиво, к счастью безуспешно, пытавшиеся сжать, остановить твое сердце.

- Оказывается, страх - особенная зараза, некое инородное тело, существо даже, если можно выразиться. И избавление от него несет с собою настолько яркое и осязаемое чувство облегчения, что его не с чем даже сравнивать. И вправду - "гора с плеч".

И вот еще что, Всадник, обретя, хотя и несовершенное, но бесстрашие стал одновременно с этим ощущать ту самую странную, постоянно нарастающую Жажду, только ради утоления которой он все еще и продолжал двигаться. В некотором роде, утоление Жажды и было по-видимому главной целью, которую Всадник почему-то скрывал сам от себя. Нет, цель вмещала в себя нечто большее, но и с Жаждой была неразрывна.

А что до близости смерти, так она нисколько не прибавила страху силы, как следовало ожидать. Даже способствовала избавлению от него... Говоря по совести, некоторый страх в сердце оставался, как мы и говорили, но теперь стал, мелкотравчатым что ли? Нет, нет - мельче, конечно же, он не стал. Но, став навязчивее, наглее, потерял прежнюю власть и силу. Не сковывал более ум, а даже обострял его. И не за счет нервного возбуждения, как это бывает. Ни на какое возбуждение сил у Всадника давно уже не осталось.

Так что, несмотря ни на что, члены Всадника охватило блаженное чувство тихого покоя, затмевавшего неурядицы. Не безвольной расслабленности, а именно покоя, всегда готового к немедленной реакции. И прежняя свинцовая усталость как бы прошла, сменившись нечеловеческой выносливостью. И это неизведанное душевное состояние придавало Всаднику необыкновенное чувство легкости притом, что изнеможение ничуть не умалилось. И было даже непонятно, как вообще одно может сочетаться с другим.

Нет, нет - ощущения легкости вовсе не были диковинными, как сперва показалось. Было в них что-то удивительно сладкое, покойное до боли знакомое, но давным-давно забытое, по-детски чистое и радостное. Как бы то ни было, но многолетняя тяжесть в какой-то момент чудным образом пала, сменившись радостью обыкновенной человеческой жизни. И причиной тому в немалой степени стала та самая непонятная Жажда.

Правда, случилось все это на самом краю погибели. Но, может, так и должно быть?

- А я и не догадывался, какой тяжкий груз пришлось мне тащить по всей жизни. Как удивительно покойно, тихо, светло и чисто чувство свободы от страха! - поймал себя на мысли Всадник. - И как же оно желанно и блаженно, - почувствовал он всем своим естеством. И это притом, что буквально умирал от нервного и физического истощения.

А еще, бесстрашие несколько утоляло Жажду… Но оно же несколько приоткрывало его природу, тем самым жажду многократно усиливая.

Во как бывает!

Можно было предположить, что нынешняя легкость стала порождением нарастающего безумия, нарушившего естественное чувство самосохранения. Но нет - происшедшее не было безумием. Напротив, легкость стала следствием обретения забытого самовластия. Власти воли и разума не только над страхами, но и еще над чем-то более важным. И это притом что он получил власть лишь над малой толикой темного сгустка страхов, отравлявших его жизнь. Да и хвастаться нечем - все вышло само собой, без его участия.

- Дар Божий, - мелькнуло в голове, но мысль почему-то не задержалась.

Зато он никогда так сладко не спал, как в последние дни. И если б не отчаянное положение, принуждавшее его двигаться из последних сил, то не просыпался бы вовсе. Впрочем, и со сном было не так просто. Их было как бы два - один светлый и радостный, а другой как падение в черную пропасть. В одном обитал тихий покой, в то время как в другом царили ночные кошмары. Но чувство облегчения все равно было невероятным.

Однако запасы продовольствия иссякали, так что приходилось питаться впроголодь. Еще скорее покидали силы. Одна отрада - конь от голода не страдал. Каждый день ему что-то перепадало. Как будто кто-то нарочно раскладывал по пути ровно столько съестного, сколько ему было надобно и как раз в том самом месте, где Всадник устраивал привал. А, может, все было проще - конь был местной породы, и потому привык сам себя содержать.

Сейчас важнее другое - слишком многое стало необъяснимым. Покой и предельное напряжение сил. Обжигающее чувство опасности и бесстрашие. Невиданная мощь и изнеможение. И непонятно как это уживалось в одном теле. Перевернутый мир! Но ведь должно быть какое-то объяснение этим разительным переменам! Ведь они не могли прийти сами по себе. Либо что-то внутри открылось, либо перемены привнесены извне…

- Я - отверженный! - вот единственное, что расставляет все по своим местам, - с удивленным облегчением воскликнул Всадник. - Как все просто!

Вот почему все делалось хотя и механически, но сохраняло истощенные силы. Отверженность - необязательно проклятие, но непременно свобода. А она, свобода то есть, не только сладкое, но и очень тяжкое бремя. Не всякий может его унести, а если сможет, то непременно должен преобразиться. Совершенно преобразиться. Видимо Всадник, как раз, и начал преображаться, отчего новообретенная свобода не только не стала неудобоносимой, но и принесла, как мы заметили, почти забытое чувство облегчения. Она хотя и не придавала новых сил истощенному организму, зато позволяла сохранять их остатки.

Как бы то ни было, но чувство отверженности никто не сочтет приятным. Оно совершенно не укладывается в наше обыденное мироощущение. Отверженность - невыносимо тяжелый груз, хотя и несет в себе, как верно отметил Всадник, удивительное облегчение и покой. Хотя не всякая отверженность может быть покойна, понимал он…

Тут Всадник совсем запутался, зато почувствовал, какое счастье, что он нашел, хоть и не совершенный, но покой. Сколько людей всю жизнь ищут его, и не могут найти, а он нашел! Тем не менее, если б не верный конь - единственный друг, к которому он с некоторых пор необычайно привязался, понимая, что и тот испытывает подобное же - то взаправду давно сошел бы с ума. И он готов был поклясться, что в его долгих беседах с этим бессловесным верным существом, конь не был ни бессловесным, ни безразличным. Единственный в бесконечной вселенной бесконечно же преданный друг и верный соратник, готовый беззаветно следовать за ним до самого конца, не ропща, не задавая лишних вопросов.

- С людьми у меня такие отношения не складывались, - вздохнул Всадник.

-3-

Солнце уже поднималось над горизонтом, стало заметно светлей, и Всадник напряженно всматриваясь вдаль, внимательно выбирал дорогу. Сегодня он впервые вышел к реке, и появилась надежда найти людей. Внизу, по промерзшему руслу было бы идти намного легче. Ветер так продувал реку, что толщина снега была совсем небольшой, местами даже огромными пятнами проступал сине-зеленый лед. Вот только, сколько Всадник ни присматривался, но не мог найти безопасного спуска. Куда хватало глаз, берег был слишком крут.

Пришлось идти вдоль кромки берега на юг - вверх по течению. Правда, недолго.

Нашел. В-о-о-о-н там. Склон когда-то обрушился, образуя не слишком пологий, но относительно безопасный спуск. Нерешительно остановился. Сердце кольнуло предчувствие опасности. Прежние тревоги вернулись с удвоенной силой. Как загнанный зверь, Всадник кожей ощутил не только близость, но запах смерти. Вот он - последний рубеж! Конь, тоже почуяв беду, храпя, переминался. Всадник слегка натянул поводья, придерживая его. Затем, неровно вздохнув, снова осторожно двинулся к реке.

- Нет, опасность заключена не в самом спуске, - решил Всадник, снова останавливаясь. Как будто что-то до боли знакомое, сотню раз виденное-перевиденное, но оставшееся неясным, темное, страшное, с усмешкой мелькало у него перед глазами подобно молниям. То ли предчувствие, то ли какая-то неясная тень холодным огнем обожгла лицо. Хотя он и сразу почуял неладное, но не догадался, почему именно здесь берег обрушился. Точнее, мысль мелькнула, но что-то отвлекло его, и он почти сразу ее забыл.

Поторопился!

С другой стороны, едва ли можно было от него слишком много требовать, учитывая его невероятную усталость. В другое время он, следуя своей безошибочной интуиции, скорее всего, прошел бы мимо коварного спуска. Нет, нет - опять что-то не то, что-то мы все время упускаем из виду. Быть может, он с самого начала шел именно сюда, а проснувшиеся в сердце страхи только мешали исполнению предначертанного?

Судя по поведению Всадника, дела обстояли именно так.

- Нет, это не прежние страхи вернулись! - сообразил Всадник. - Тут один, зато бесконечно огромный. Или все, что мучило меня прежде, сейчас слилось воедино.

И тут что-то начало душить Всадника. Самым натуральным образом. И это что-то душило страхами, пыталось протиснуться в глотку, прорваться к самому сердцу! И, что удивительно, - это особое чувство или тварь, если это и в самом деле была какая-то невидимая тварь, казалась до боли знакомой, причем с самого детства. Только насилие над ним прежде никогда не доходило до такой безобразной степени. А еще, никак не удавалось вспомнить, в чем заключена суть нынешних ощущений притом, почему именно сейчас неосознанная прежде их невыносимость стала очевидной и даже отчасти видимой.

- Странно, что раньше я этого не замечал, или, быть может,… отказывался замечать. Но ведь с таким грузом на душе вообще невозможно сделать и шага, не то, что б целую жизнь прожить. Однако ж как-то "жил, не тужил". Разве такое бывает?

И так захотелось вырваться из "объятий" страхов, разбросать, истребить распроклятую тяжесть, опять стопудовой гирей повисевшей на груди. Так захотелось, что не высказать. Казалось, внутри прорвался огромный гнойник и из него по внутренностям полезла, поперла отвратительная, шевелящаяся, зловонная, злобная дрянь. И омерзительно, и до одури страшно. Но хотя бы прошла неопределенность. Настал апофеоз, предел, хотя спутанные предчувствия давно уже томили. Да что говорить! Всю жизнь мучили, и только сейчас прорвало. А вместе со страхом стала открываться таинственная целесообразность происходящего.

Однако видеть и понимать - разные вещи.

Он увидел, что перед его взором разверзлась огромная, страшная, бездонная пропасть. А он стоял на самом краю ее, в то время как кто-то пихал его в спину, пытаясь сбросить вниз. И тут Всадник понял, что он должен, просто обязан туда прыгнуть. только прыгнуть сам. И если он этого не сделает, то с ним произойдет нечто ужасное.

- Как будто может быть что-то страшнее! - криво усмехнулся растерявшийся Всадник, понимая, что прыгать все равно придется. Ведь именно для этого он сюда и пришел.

И тут ему показалось, что он уже стал падать. А еще, ему виделось, как в эту же пропасть с воплями отчаяния летит множество людей. Откуда они тут взялись? Да, ниоткуда! Просто пропасть так велика, что летящие вполне могли находиться далеко от этих мест. Присмотрелся, а это и не люди - рыла какие-то. То есть люди, вроде бы, но уже и не люди. Звери! Страшные, перекошенные от злости, гордости или иной страсти лица, гулкие волчьи вопли - нет, они определенно были людьми, но почему-то перестали быть ими.

А сама отверстая бездна оказалась не просто огромной пропастью, а являла собою какой-то безжизненно мрачный, невидимый прежде мир. И еще, оказалось, что пред мысленным взором Всадника открылась всего лишь одна из бесчисленных его граней. Это было нечто такое, что невозможно сразу постичь. И во всем увиденном скрывалось невероятное количество зла, и что зло это по какой-то причине имеет над ним огромную власть. Но было и другое, малопонятное, не подвластное первому. И именно оно не давало злу полной власти над ним. Вот только, не было времени во всем этом разобраться. Единственно, что стало очевидным так это то, что Всадник всю жизнь прожил в перевернутом мире, в котором люди с каждым днем все глубже погружаются в пропасть, даже не замечая того.

- Да, да - я, такой умный и сильный, долгие годы просто-напросто спал от страха! Думал, что жил, к чему-то стремился, а на самом деле спал как суслик, да и не спал даже, а только притворялся, без устали обманывал самого себя, боясь открыть глаза, чтобы никогда не видеть ту самую бездну, в которую безнадежно падал.

А безнадежно ли?

Запоздало попытался вспомнить кто он, откуда, куда и зачем идет. Однако снова не совладал с потоком чувств, разрывавших сердце. Нет, и все-то-то он знал, и все-то-то понимал и все-то ведал. И куда, и зачем идет, но… ничего не понимал и не помнил. Не больной, не психический - нормальный. Только, как он здесь оказался? В глубине души твердо знал, что пришел добровольно. Пришел для того, чтобы именно здесь, в полном одиночестве принять свой последний и решительный бой, в котором ему ни при каких обстоятельствах не суждено остаться в живых. Только и праздновать труса он был не был намерен.

Видение бездны неожиданно пропало, но и мир виделся совсем по-другому. Многое, что прежде было скрыто от взора, теперь открылось, многое стало более ясным.

- Вот оно, началось! - почему-то с радостным облегчением вздохнул Всадник.

Раскинувшиеся перед взором бесконечные просторы были подернуты легкой морозной дымкой, из-за чего восходящее солнце казалось особенно огромным и кроваво-красным. Необыкновенное, величественное, как и весь окружающий пейзаж, потрясающий скупой сибирской красотой. В другое время увиденное вызвало бы восхищение, но нынче незнакомое место казалось до боли знакомым, и одним этим пробуждало животный страх. Точнее, как мы и говорили, страх рвался к сердцу, но был не в силах овладеть им.

Заметьте, как радость и облегчение могут легко соседствовать с ужасом. Примерно так было и раньше. Просто теперь Всаднику открылись все чувства разом. Однако ж он продолжал медленно двигался к намеченной цели. А следовало спешить, поскольку нерешительность, робкое затягивание времени могло погубить все, ради чего столько претерпел.

- Но я с самого начала знал, на что решился, пусть и позабыл ради чего! Не умирать же здесь на снегу, как подзаборная собака. Все равно от судьбы не уйти! - и пока он убеждал самого себя, то ли мысли, то ли память вернулись к тому неведомому, что через мгновение с ним должно произойти. Навязчивость размытых образов стала тяготить. Раздражало и то, что мало что можно было разобрать, и то, что образы эти сменялись слишком быстро. Кроме того, и разум, и память стали плохими советчиками, в них теперь мало пользы.

Ни изменить, ни помочь.

А наваждение, но уже иного рода, обрушилось на него с удвоенной силой. Как будто бежишь, подобно цирковой лошади, по бесконечному кругу, ведущему вникуда. Зато яснее виделось все то, что с ним уже случилось или только должно еще произойти. Причем будущее виделось как нечто давным-давно… исполненное. И, самое главное, не единожды! Таинственные события, на пороге которых он стоял, не просто много раз сбывались, а сбывались несчетное число раз. И он всегда знал об этом, и всегда пытался пройти по этому пути. Только каждый раз, проходя все от начала до конца, все забывал. Наверно потому, что неизменно проигрывал в этой ужасной, нелепой игре с собственной смертью.

- Да, таков мой нескладный финал. Что заслужил, то и получи!

Конец ужасный, не оставляющий ни единой надежду. И заснеженный берег, и иссиня-зеленая река, и мрачно-кровавое солнце, и зловещий хруст гулко ломающегося наста, и морозная дымка, скрывающая место его гибели. Виделось как наяву.

- А-а-а, так вот где враг! - с явным облегчением воскликнул Всадник.

Буквально за мгновение перед этим он поднял взор от русла реки к поднимающемуся в дымке солнцу. Как никогда ощутил его вечную, исполинскую силу, неподвластную грязным человеческим страстям. Солнце - оно все видело, все помнило. И гордую мощь непобедимых империй, и бесславное их падение - величие и попрание людской гордыни.

Вдруг Солнце стало быстро меркнуть, открывая  ослепленному взору Всадника огромную, в полнеба свиного вида, харю. Да, да, - именно харю! Невозможно передать омерзение, которое она вызывало. Омерзение и страх. Особенный, брезгливый страх.

Различимо было то, что мы (более для выразительности, чем из-за правдоподобия) назвали харей, не слишком отчетливо, но достаточно, чтобы сердце ушло в пятки. Безликое, бесформенное, безобразное, недоброе существо - недобрая харя, жуткое подобие человечьего лица. Оно и отталкивало, и неудержимо притягивало. Но более всего влекла к себе не она, а глаза, точнее огромный единственный глаз, который и закрывал собою полнеба.

Даже у самого свирепого зверя в глазах отражаются хоть какие-то чувства. А тут - бездна, зияющая пустота небытия. Это даже не зло в привычном его понимании, а бессмысленная, безжалостная и неистовая, маниакально непреклонная и холодна, яростная и неподвижная, разумная и безумная сила. Скоро стало ясно, что и не эти видимые образы являли собой главную угрозу. Все, что после того, как померкло солнце, привлекло внимание Всадника, оказалось не более как приманкой, маской, скрывающей намного более отвратительное, но все еще невидимое существо. Липкая, злая, могущественная субстанция - она постепенно сходилась, стекалась, окружала Всадника отовсюду все теснее и теснее.

Мерзкая харя отвлекала, мешала Всаднику подробнее рассмотреть бездонный глаз, чтобы углядеть в нем не только свою неминуемую погибель, но и слабые места нападавшей твари. Да, да - наш Всадник - настоящий воин - даже сейчас не терял времени.

Оторопь хотя на мгновение и сковала члены, но лишь на мгновение. А затем пришла ярость. Не та, что затмевает глаза, а спокойная, разумная ярость отважного воина, готового броситься в схватку. И в ней не до жалости ни к себе, ни к тем, кому суждено лечь рядом с тобою. Иначе не победить! Скоро запал пройдет, понимал Всадник, уступая место нечеловеческой усталости. Но это будет потом, пусть через секунду, а сейчас он в кулак собирал все силы на один единственный штурм, на один бросок, на последний удар.

- Второго не будет. Хоть бы до первого дожить, и то хорошо!

И он решительно двинулся навстречу судьбе. Безмолвное солнце снова засияло, открывая себя во всей своей неземной красе, но Всаднику уже было не до него. Бой начался! Странный, конечно, но самый настоящий бой, в котором нельзя струсить.

-4-

Стало еще тяжелее дышать. Как будто воздуху совсем не стало.

- Это враг, это его шуточки, - с сарказмом подумал Всадник.

- И это только начало, легкая разминка, так сказать, пред игрой в кошки-мышки, - не вовремя отвлекая от главного, от сосредоточенного порыва, явил себя внутренний голос, раскрывая всю безысходность положения, полноту холодного вселенского одиночества.

- Да, да - я один! Ну и что с того? Драпать прикажешь? Заткнись! - гневно молвил Всадник. - Только время заставляешь тянуть, уже мягче укорил несвоевременный голос.

Но мы-то с вами не так связаны временем, как наш отважный воин. Поэтому можем позволить себе продолжить как бы от его лица, собственные рассуждения. Осмыслим ощущения, открывшиеся и ему, и нам. Невероятно острое чувство одиночества. Кажется, оно всегда сопровождало его, а на самом деле - нет. Где бы Всадник не находился, он был невидимо связан с миром множеством невидимых нитей. Близкие, родные, друзья, Родина, даже враги и еще что-то или кто-то, чего не вспомнить о чем и не высказать.

Теперь ничего этого нет! Все нити, связывающие с внешним миром, оказались порванными в тот самый миг, когда Всадник увидел перед собою неподвижно застывший глаз. Все люди, где бы они ни были, не сговариваясь, отшатнулись, отвернулись от него, без сожаления порвав тоненькие ниточки-струнки, связывавшие их с Всадником.

А началось это еще во время путешествия. Как часто, засыпая, он отчетливо слышал как будто что-то, подобное струнам, лопается, отрываясь от сердца, отзываясь тонким звоном в бескрайнем звездном небе. "Дзынь" - и нет человека. Друга, врага, просто знакомого. Он остался в той жизни, а ты в этой. Тебя более нет для него. Спроси: "Кто такой Всадник?" - он и не вспомнит, даже если прожил с тобою бок обок всю жизнь.

Вот оно что! Чудно даже. Впрочем, ощущение Родины не покидало.

Представилось, что идешь в штыковую атаку, призываешь к мужеству соратников криком: "Ура-а-а!", передергиваешь затвор, досылая в патронник мерзлый патрон, оборачиваешься и понимаешь, что за тобой никого нет! Вообще никого, а ты бежишь один одинешенек в белоснежном от снега поле, а вокруг тебя, подобно черным цветам, начинают "расцветать" фугасы - это "праздник" в твою честь. Бежишь незнамо куда, незнамо зачем...

Только тут и начинаешь по-настоящему понимать, что значит оказаться совершенно одному. М-да, а окопы-то всегда были пусты! А все твои друзья-соратники давно разбежались кто куда. Они только притворялись, что смело пойдут в бой, что верны и тебе, и Родине, что останутся с тобою навеки, до гробовой доски. А сами позорно разбежались. Они как бы и были с тобою, разделяя тяготы суровой солдатской жизни, но их и не было. Они с самого начала "навострили лыжи", чтобы в самый решительный момент удрать.

- Оглянись, - кто-то из-за плеча резко окликнул Всадника. Он оборачивается и видит, что не все сбежали. Нет, некоторые спрятались. Зачем? Ответ оказался на удивление прост.

- Присмотрись, дурачина! Вот же они, - снова все тот же строгий голос.

- Ах, мерзавцы! - невольно восклицаешь, видя, как они целятся тебе в спину.

- Ложь, мерзкая, отвратительная - ложь! Вы, вы - все гады, предатели! - сгоряча воскликнул Всадник, продолжая бег по заснеженному, но уже серому от взрывов полю.

- А, может, всех их, этих самых верных друзей и соратников вокруг тебя вообще никогда не было? - снова все тот же голос. - Может, и тебя, мил человек, тоже как бы нет?

- Ну, это уж ты это… того… загнул. Я-то - вот он-он! А почему один, думать некогда, да и незачем - восклицает Всадник, с лязгом закрывая застывший затвор. Да, только так и осознаешь как велико может быть одиночество. Понимаешь, что с самого начала ты был обречен, но еще яснее осознаешь, что остановиться все равно нельзя.

Никак нельзя!

- Вперед, только вперед! - к тому же сзади тебя с нетерпеньем ждет пуля самого близкого и верного товарища. Он аж дышать перестал, чтобы не промазать. На глазах слезы от напряжения. - Вот так вота вот! Если верные таковы, то каковы ж тогда неверные, а?

А враг, тем временем, прячется, ничем себя не выдает - ни выстрела, ни малейшего движения. Кроме надоевших огромных фугасных "цветов", от которых ты давно оглох. Так что, прямо-таки кладбищенская тишина. Он, враг то есть, - хитрый и многоопытный.

- Зато ты дурак, - снова поднадоевший голос. - У всех на виду и всем на посмешище. Враг и не таких обламывал. Тихо смотрит и ждет, когда иссякнет твой страстный, яростный порыв, когда силы окончательно покинут тебя. Но ты ведь не можешь жить по-другому, хоть и знаешь, что враг слишком силен, чтобы затевать с ним драку. Молчит, за-ра-за, ждет…. Не кого-нибудь, а тебя, сердешнаго. Враг, он как тот паук в ожидании добычи.

Ну, не совсем так, но очень похоже уже бывало в прошлом. Не было нынешней тишины, и в атаку шли, как положено, и враг вовсю палил, но все равно ждал одного тебя. Непонятно было только, кто именно и зачем ждал. Зато теперь понятно… Все те атаки захлебнулись кровью. Они и были обречены с самого начала. Только почему этого никто не хотел понять, кроме того, кого мы именуем Всадником. Так что, проблема эта застарелая. И именно сегодня она должно окончательно разрешиться или… не разрешиться.

- Не дождешься! - зло прошипел Всадник, пришпоривая коня.

- Здесь и сейчас! Здесь и сейчас! Здесь и сейчас! - упрямо повторял одно и то же. Между тем, продвижение его из-за глубокого снега шло медленно. А ведь порыв уже начал иссякать… К тому же вокруг стали происходить новые перемены, да такие, что прежний страх совершенно затмился новым. И конь-то успел сделать всего шаг-другой, а мир стал напоминать подобие черного туннеля, в котором есть вход, но никогда не было выхода.

Ни-ког-да!

И, тем не менее, надо пройти сквозь него! Ни просто войти, чтобы там, во "тьме египетской", сгинуть ни за что, ни про что - навеки. Надо пройти сквозь него, иначе нельзя!

Иначе все, все, все было напрасно.

-5-

- Увы, назад нельзя, дорогой мой "Росинант". Да, впереди ничего, кроме смерти, но это же не повод, чтобы сдаваться! Прости, если сможешь, - прошептал Всадник, наклонившись к лохматой гриве. А пока тот увязал в снегу, небо опять сгустилось до черноты, насыщаясь электричеством. И это притом, что солнце светит ярче яркого, снег искрится, что твои алмазы. А железо с озоновым шорохом шипело, искрилось синим светом.

И все только оттого, что Всадник наперекор всему решился, перестал прятаться от самого себя. И от этого в окружающей его невидимой и неодолимой стихии он, на удивление, ощутил не только ревущую ярость непримиримого хитрого противника, не только неукротимую его жажду крови, но и… ужас. Да, да - вы не ослышались, именно ужас!

Враг, беспощадный и яростный враг… безумно боялся его!

- Так вот в чем дело, трусливый мой "дружок"! Ты не только мастак других пугать, но и сам превеликий трусище! Не оттого ли ты так кровожаден, ско-ти-на!

Ужас. Почти невидимый, неслышный, неразличимый из-за бури, поднятой яростным ревом неукротимой стихии. Однако Всадник яснее ясного ощутил панический ужас перед ним, перед какой-то жалкой букашечкой-козявочкой, которую раздавишь и не заметишь.

Такой умный, хитрый, такой терпеливый - от страха враг отчаянно, остервенело бросился навстречу Всаднику, нарушая им же самим установленный порядок убийства.

До последнего людишки не должны видеть его, иначе он разом может потерять всю силу. А тут, вот он-он - явился не запылился: "Нате-ка, посмотрите-ка, каков я!". Взял и порушил собственные планы. Не зря, не зря, стало быть, Всадник, чуть попридержал коня. И этих мгновений хватило, чтобы лютый враг, дивясь собственному безрассудству, как с цепи сорвался. Правда и у Всадника силы иссякали прямо на глазах, а ведь ему надо еще надо успеть сделать что-то очень важное, ради чего он, собственно, сюда и пришел!

Зато теперь стало ясно, с кем биться. Одолеть эту тварь нельзя, но теперь хотя бы знаешь, за что умрешь, с кем дерешься. Даже сил как-то прибавилось. Но тут виски Всадника сдавило железным обручем и стало совсем невмоготу. А перед затуманенным его взором подобно молнии в тысячный раз промелькнули в мельчайших подробностях грядущие события. Напомним, их еще не было, но они уже давным-давно свершились. Непривычно только смотреть на происходящее из будущего.

Особенно, если понимаешь, что ты и настоящего-то не переживешь!

Ну, это - Тайны Времен. Они лишь порою, да и то чуть-чуть приоткрываются человеку. Нас еще со школы приучили, что прошлое навсегда остается в прошлом, будущего нет до тех самых пор, пока оно не станет настоящим. То есть, нет ни прошлого, ни  будущего. Есть лишь настоящее. На самом деле, они настолько тесно переплетены и между собою, и с вечностью, что только совершенно обезумевшее человечество отказывается видеть очевидное. А если и пытается что-либо различить, то лучше б оно этого не делало.

Тем временем, все новые и новые видения закружились в сходящемся вихре, сметая все на своем пути. В первую очередь, силясь стереть даже память о том, что именно должно сейчас произойти. И это притом, что, и без этого буйства Всадник мало что понимал.

- Но зачем-то нужно вычеркнуть это из моей памяти, - снова молния-мысль.

Кажется, все как в заевшей граммофонной пластинке, почему-то медленно-медленно вращающейся, хотя события и летели пулями. Но нет - эта мнимая или действительная медлительность позволила убедиться в том, что в них что-то постоянно, пусть и немного, но непременно менялось. Однако печальный конец всегда оставался неизменным. И выходило так, что чтобы ты не делал, а, смерть все равно получала свою добычу.

- А с чего ты, дружок, так взъярился на меня, коли у меня все плохо, а? Не потому ли, что даже смерть смерти рознь. Не оттого ли ты, умник, с ума сходишь! Ну, что скажешь, поганец? А, может, смерть не всегда делится с тобою, и ты можешь остаться с носом?

Да, бессмыслица была только кажущейся. Во всем происходящем был скрыт чрезвычайный смысл и значение. И их непременно надобно успеть разгадать прежде, чем, спустя всего лишь мгновение, обратишься в раздавленный сгусток кровавых хрящей.

- Эй, мертвец, а зачем тебе это нужно? - неожиданно ехидно спросили Всадника.

- Не твое собачье дело! Мне помирать, мне и судить, что почем. Пшел прочь!

Он окончательно убедился, что в этой чехарде повторяющихся образов, таилась разгадка его трагедии, и его единственный спасительный шанс. Только разгадывать загадку было некогда. Чтобы не сойти с ума, надо немедленно вступить в схватку, остановить этот кошмар, успеть, пока спутанное сознание не успело разорваться в клочки. Времени на раздумья не осталось. Медлить нельзя, иначе, просто стоя на месте, непременно сойдешь с ума, сгоришь заживо. И, опять же, все шло к тому, что смерти и так и эдак не избежать.

- Все, все - хватит! - со злостью воскликнул Всадник. - Вперед!

Где-то в глубине сознания, в маленькой крупинке того, что еще сохранило здравый смысл, промелькнула мысль, что смерть и в самом деле не самая страшная неприятность, которая подстерегает впереди Всадника. Есть вещи и более ужасные… А дальше и эта мысль пресеклась. Остался лишь порыв и уверенность, что сдаваться нельзя.

От внезапного жара Всадник взмок до нитки, несмотря на мороз. Хотел было придержать коня, но, отгоняя негодные мыслишки, отпустил поводья, нагнувшись над холкой, легонько стукнул ее рукавицей. Вставший было конь, тронулся. Это стало роковая ошибкой, которая была Всаднику уже известна. Он знал, что нельзя ничего предпринимать, пока не разберешься, что происходит. Но нынче любой шаг, любое промедление гибельны. И чем дольше он проявляет нерешительность, тем глубже поражается мозг, тем тяжелее придется умирать. Рассудительность рассудительностью, но Всадник поступил по-русски.

Бесшабашно!

Умереть, чтобы жить - в это трудно поверить понять.[3] Так что, осуждать его поступок может лишь тот, кто сам прошел сквозь нечто подобное. Значит, не нам с вами. А еще, правильно примененная, бесшабашность - наше исконно безотказное оружие, множество раз позволившее выстоять тогда, когда умники-разумники совершали фатальные ошибки.

-6-

Разумеется, предчувствия, особенно яркие неожиданные, не всегда ложны. Порою только они и могут вовремя предупредить человека о скрытой, неведомой и чрезвычайной угрозе. Такими знаками не следует пренебрегать, подсказывал прошлый жизненный опыт Всадника. Да и наш тоже. Слишком много легкомысленных людей сгинуло без толку лишь из-за того, что не придавали должного значения грозным знамениям беды. Впрочем, гораздо больше людей годами напрасно мучают себя глупыми, ложными страхованиями, категорически отказываясь видеть реальную угрозу.

Почему мы так устроены? Почему боимся того, чего бояться не следует, и в то же самое время безрассудно бросаемся туда, где нас поджидает неминуемая погибель. Понятно, что сказанное более всего относится к сфере духовной и, очевидно, что с ней-то у нас и происходят главные нелады. Церковь именует это слепотой.

И, в самом деле, человек не может отделить надуманное от истинного, только тогда, когда духовно слеп. А ведь именно даром различения духовных явлений человек и отличается от тварей бессловесных[4]. Однако ж последние чувствуют, например, те же землетрясения, а люди - нет. Хотя этот пример относится к духовности и весьма отдаленно.

Да, многие беды происходят оттого, что мы чрезмерно пугливы, а из-за этого и невнимательны - все время бегаем, прячемся от мнимых или реальных страхов в нелепом, наспех придуманном мире, неудачно названном подсознанием, вместо того, чтобы набраться смелости и посмотреть правде в глаза. А устроено-то сие "подсознание" так, что любой страх, попавший в его мрачные недра, каким-то образом обезличивается, как бы исчезает, но притом остается. Просто теперь его можно не бояться - ведь его же нет!

Поначалу из-за мнимого отсутствия страха испытываешь облегчение… Однако слишком скоро укрывшиеся в "подсознании" страхи начинают жить… своей собственной жизнью. Да, да - не больше, не меньше! У них даже появляется некое подобие и воли, и разума! Если вообще возможно говорить о воле и разуме этих мысленных недоразумений.

А еще, вскоре в этом, несомненно сумеречном, мире, очевидным порождении нашей трусости, начинается отвратительное движение чего-то такого, что названия-то не имеет. Страхи начинают шевелиться, сплетаясь между собою, порождая таких умственных уродов, что немалое число людей постепенно сходит от них с ума. А если и не сходят, то все равно почти перестают понимать, что именно они перед собою видят, о чем думают. Что это - мираж, правда или полуправда? И, чтобы хоть как-то разрешиться от бремени собственных страхов, человек порою выбирает какой-то один из них, часто самый безобидный, притворно заключая, что именно в нем одном и заключены все его беды.

И все бы окончилось благополучно, если б в этом придуманном мире все, даже мнимое и иллюзорное, не обладало бы железной хваткой. Поймает глупого человечка и держит его крепко-накрепко. Поэтому-то вырваться из мрачных пут надуманных страхований без посторонней помощи бывает почти невозможно[5]. Ведь поганое "подсознание" к тому времени успело обрести над несчастным, его волей и разумом такую неслыханную власть, что наполняет жизнь не только ночными, но теперь уже и дневными кошмарами.

Да и как разделить давным-давно ставшее неделимым?

А страхи-то все пугают и пугают. Как проснувшегося ребенка одинокая темная комната. И нам еще только предстоит проснуться, чтобы прийти к настоящему свету[6]. Правда, для этого потребуется немалое мужество, которое мы, увы, изрядно подрастеряли. Вот почему множество людей беспрестанно попадают в беду, наподобие нынешней.

Впрочем, нет - тут случай особый. Ведь Всаднику будущие события, и их исход были, как мы с вами разобрались, в некотором роде давно известны. Кстати, даром предвидения опасности и умением избегать ее он в прежние времена пользовался достаточно часто, удивляя всех своей удачливостью. Однако дар предвидения спасти сейчас не мог.

Всадник все же чуть помедлил, не смотря на собственные решительные порывы. Но немедленно очнулся, кожей ощутив, что именно здесь, на этом обрывистом берегу собрались все, все, все его враги. Прошлые, настоящие, будущие. Собрались, чтобы именно здесь отмстить ему, вволю отыграться, свершить над ним нечто столь ужасное, что далеко выходит за пределы обычных страхований и скверных игр "подсознания".

Его начал пожирать внезапно оживший, кошмарный сон!

А теперь подумаем, можно ли попрекнуть Всадника в минутной нерешительности, догадываясь с силами какой природы ему пришлось столкнуться? Да, чувствам своим следует доверять до известных пределов, а что прикажите делать, когда предел перейден? Вопрос оставим пока открытым. Хотя, честно говоря, ответ многим покажется очевидным…

- Чему быть, того не миновать! - пока мы разглагольствовали, решительно воскликнул Всадник и, отбросив последние сомнения, бросился навстречу судьбе. А дальше, а дальше все стремглав покатилось как по наезженной снежной горке. Наш Всадник поступил так, как поступил, пусть неразумно, возможно решил бы на его месте кто другой. Только, извольте спросить, а что вообще в нашем уродливом мире разумно? Во всяком случае, в отваге нашему герою не откажешь. Кто-кто, а он не праздновал труса, как мы с вами?

Увы, мы давно стали трусливыми обитателями сумеречного мира грез и до смерти боимся… света. Причем, даже не догадываясь о своей ужасной перемене, постепенно превращающей нас в зверей. А ведь человек не ночная тварь и бояться света не должен! Мы ж не кроты, и рождены не для мрака. Только почему-то боимся, да еще как боимся!

Увы, мы все забыли, все растеряли, от всего прячемся. Сверкая пятками, бежим от глупых страхов, скрываясь от реальности в придуманном и, безусловно, смертельном, мире. Бежим, вместо того, чтобы жить, как положено, по-людски - на свету. Поэтому и попадаем в беду, подобную нынешней. Просто, в той, давней теперь уже, истории слишком многое оказалось на виду, в то время как современный мир настолько замкнулся в себе, что уж и не помнит, а понимал ли он вообще хоть когда-то хоть что-либо верно.

Но, давайте-ка вернемся к нашему герою.

2.    Стечение обстоятельств.

-1-

События, между тем, развивались скорее, чем можно было ожидать - нервное напряжение все же обрушило разум Всадника, и он продолжал двигаться как во сне, едва ли осознавая, что делает. Что-то внутри истошно кричало: "Остановись! Просто остановись и подумай, что с тобою происходит". Другой голос отчаянно вопил: "Караул! Спасите! Помогите! Быстрее, быстрее что-нибудь сделайте. Мне страшно - бежим отсюда!".

Это вопияло его любимое "Я".

Появление голосов само по себе говорило, что его испуганное "Я" начало "размножаться", свидетельствуя о наступлении распада сознания, трудно сказать до какой степени. И ведь новая напасть произошла из-за той, ничтожно малой, секундной заминки на склоне. А если б была большая? Притом, что оба голоса казались совершенно искренними, оба безбожно врали. Поэтому-то Всадник поступил вопреки обоим.

Перестав вникать в истерию голосов, он снова тронулся. Да и глупо, в самом деле, стоять на месте, призывая самого себя к решительному шагу до тех пор, пока не сдохнешь, не сходя с места. Поэтому Всадник снова пришпорил коня. И вот, что из этого вышло.

Должно быть, он поторопился. Но, с другой стороны, мы же сами все видели. И стоять - нельзя, и идти - смерть. Нет, все же, этот человек оказался смелее нас. Он не стал цепляться за жизнь как любой нынешний эгоист, как каждый из нас. Всадник и здесь оказался настоящим воином, в самом высоком смысле этого слова.

Хотя в данной ситуации даже самая высокая высота не могла выручить...

Резкий удар в спину откуда-то, прямо из пустоты буквально вырвал Всадника из седла, и тот, пролетев с десяток саженей, упал на бок и болезненно покатился по крутому склону. И хотя тот был буквально усеян кореньями, но ухватиться за них не представлялось возможным. Тем не менее, корни чуть-чуть замедлили падение, да и высота оказалась несколько меньше, чем казалось сверху. Так что, происшествие могло бы закончиться более или менее благополучно, если б произошло в любом другом месте, кроме этого.

Но… Увы!

Роковое местечко, знаете ли. Напороться на такое… Никому не пожелаешь.

Ключ, обыкновенный теплый ключ, из-за которого лишь тонкая корка льда скрывала припорошенную полынью, да и то только в самые крепкие морозы. Это из-за него обрушился берег, открывая взору Всадника не спуск, а коварную ловушку.

Ключ и стал первым звеном в роковой цепи стечения обстоятельств. Точнее, не сам он, а нелепая череда неприятностей, начавшаяся именно с него. Удивительно, но обстоятельства складывались как-то так, что в иной ситуации, каждое из происшедших событий должно было дать несчастному лишний шанс на спасение, а не обращаться в катастрофу.

Начнем с того, что если б Всадник заранее знал бы о поджидавшей его внизу коварной полынье, то наверняка миновал коварный спуск в поисках более безопасного. А если б и не миновал то, падая, без особого труда смог бы увернуться от нее, откатиться хоть на пару саженей в сторону. Но, увы, главной опасности он вовремя не почувствовал.

С нее-то все и началось. А, может, и не с нее… Может, так надо было!

Заметим, враг от Всадника в самый решительный момент почему-то отступил. А ведь нерешительность в таких делах ему вообще-то несвойственна. С чего бы отступаться после того, как так позорно себя выдал? Может, у него тактика такая? Вряд ли, скорее просто-напросто струсил. Но, как бы то ни было, многое из происходящего на протяжении последующих двух-трех (едва ли более) минут было вызвано не только каверзами врага. Некоторое время человек вообще погибал и спасался в омуте без его "помощи".

Мелководье. Вообще-то оно нетипично для ключей. Обычно там бывают омуты, а тут не слишком даже крутой склон и мелководье. Скорее всего из-за обрушения берега. И если б Всадник не летел вниз головой, то проблема, при ином стечении обстоятельств, вполне могла ограничиться одними мокрыми ногами.

Но теплая одежда, обувь, палатка, спирт для сугрева - все под рукой, все приторочено к седлу. На худой конец, сапоги можно просто распороть ножом, чтобы не тратить понапрасну немногие драгоценные минуты, которые в подобной ситуации остаются в запасе у промокшего на сильном морозе человека прежде, чем руки перестанут слушаться.

Упавший был силен, вынослив и очень опытен. Он не потерял бы и секунды, если б не упал, как сказано, вниз головой. Не ударился, не потерял сознания, а только с ногами ушел под воду. Пытаясь выбраться, попытался развернуться. А время-то бежало быстро, и скоро он начал задыхаться. Но и эта проблема не стала роковой, поскольку ключевая вода оказалась теплой. Так что, развернувшись, он мог бы спастись. Наверняка, мог бы.

Если б не течение… Да и  оно не такое уж быстрое. Так, течет себе еле-еле.

Но, пока Всадник, путаясь в полах, извивался, неспешные воды немного отнесли его в сторону от полыньи. Совсем недалеко, но лед стал заметно толще, вода обжигающе холодной и дно резко ушло вглубь. Руки немедленно потеряли чувствительность. Поэтому просто встать, чтобы пробить лед стало невозможным. Но опытный Всадник и тут не растерялся, сумев запомнить место, откуда упал, даже увидел исходящий из полыньи тусклый свет. Двумя-тремя сильными гребками подплыл к ней и…

Вот тут-то и открылось последнее препятствие. Глина, простая скользкая, теплая глина. До кромки льда рукой подать, а не дотянешься. Склон некрутой, а не выползешь. И корень торчит - руку протянуть - а не ухватишься. Совсем чуть-чуть, а не дотянешься. И голова, хоть и чуть-чуть, а в полынью не лезет. Главное, рукам ни за что зацепиться - сверху гладкий лед, внизу склон из скользкой массы. Короче - нет опоры. Пальчиком зацепись, а не зацепишься. Будь чуть глубже, вылез бы, а тут… Проклятая скользкая глина!

Но раз провалился, значит и выход непременно должен быть. Надо лишь сыскать подходящее место. Но именно этого-то сделать все время не удавалось, хотя он один раз даже касался края полыньи. Увы, закоченевшие пальцы уже ничего не чувствовали.

Всадник был упрям и не сдавался до последнего. Но никакое мужество, сила или ловкость уже не могли одолеть уготованные ему роковые неприятности. Долго ли, коротко ли, но совсем скоро полынья снова подернулась тонкой ледяной пленкой. Чуть раньше осели клубы глиняного "облака" на месте трагедии. А еще через четверть часа над рекой пронесся снежный заряд. Меньше, чем через час, от случившегося вообще не осталось и следа.

Снежное безмолвие не выдает своих тайн.

Впрочем, а где же конь? О нем мы совсем позабыли. М-да, однако, его почему-то нигде не видно: ни на берегу, ни на льду. Но и уйти он никуда не мог. Как будто сгинул. Странно как-то… Ну, ладно. Вообще-то наблюдать со стороны чужие трагедии всегда тягостно. Но что-то в них не столько пугает, сколько неудержимо притягивает человеческое внимание. Так что, в то самое время, как наиболее чуткие закрывают от страха руками глаза, большинство не может их оторвать. И страшно, и тошно, и… безумно притягательно.

Зря, что ли, в Древнем Риме так обожали гладиаторские бои.

Что-то в этом есть сладостное, томное, если признаться. Видите, как сладко, что от возбуждения даже про коня позабыли. Как бы сочувствовали, переживали, а на самом деле… Да, да - только возбуждение, нервная дрожь в руках обычно выдает наши истинные чувства. Кстати,  такое возбуждение - непременный признак трусости, даже если человек и мнит себя храбрецом. Лож представляет себя правдой лишь в придуманном мире.

А еще, нечто схожее испытывает профессиональный игрок, нервно перекладывая фишки у рулетки. Игра - тоже болезнь. И страх в ней вовсе не побочный продукт, а самая что ни на есть первопричина, главный источник удовольствия. Без страха удовольствия никогда не получишь. Потому люди и играют в разные игры, главным образом с собственной жизнью. Вот и мы с вами поиграли с жизнью и смертью. Пока с чужой. А почему бы и нет, коли ставка - не твоя "бесценная". Только, не играем ли мы безрассудно именно с нею?

Как бы то ни было, но как ни остры ощущения стороннего наблюдателя, совсем иные чувства испытываешь, находясь в эпицентре событий, когда именно ты становишься главным героем "представления". Ни о какой притягательности, сладости и, тем более, томности уже не может быть и речи. Собственные трагедии переживаются нами намного более болезненно и отчаянно. Правда, если мы вообще успеваем что-либо сообразить.

"Хрум" - вот и сломалась твоя бесценная психика - психика такого отважного, смелого и умного "героя". А как гордо ты вытягивал шейку, чтобы казаться выше, как грозно обличал супостатов, не забывая, походя, предавать верных товарищей, чтобы еще выше подняться в собственных глазах. Ну и где этот отважный "покоритель вселенной"? Мы сейчас говорим не о Всаднике, разумеется. Он-то настоящий герой, а вот как быть с остальными?

С нами, так сказать...

Да… Так-то оно так. Только после всего увиденного в сердце закрадывается нехорошее чувство. А не продолжается ли наши скверные игры и после всех этих потрясений, если, конечно, они не ломают нас окончательно? Ответить сложно. Впрочем, гордость, самодурство, тщеславие, алчность, похоть, законничество, обиды и злоба - разве не они превращают нашу грешную жизнь в бесконечную "развеселую игру". Только с кем играем? Да, со смертью же, если вы все еще не догадались. Определенно превращают.

Ну, ладно, решимся все-таки посмотреть на то же самое несколько с иной стоны. Проникнемся происшедшей трагедией изнутри. Настолько, насколько сможем, конечно.

-2-

Странный, страшной удар в спину. "Полет" по склону. Безуспешная попытка затормозить падение. Потеря шапки и рукавиц. Обжигающий руки холод. Снег за шиворотом. Цепенеющие окровавленные пальцы. Хруст ломающегося тонкого острого льда. Первый глоток мутной воды. Тщетная попытка разобраться с происходящим. Все эти уже хорошо известные нам события снова и снова пробегают перед нашими глазами своим чередом, но...

Нет - не своим! Почему, ну почему они… происходят одновременно?

Да, да - вы не ошиблись. Все сразу и в одно и то же единственное мгновение. Иногда, в зависимости от неведомых нам обстоятельств, начало и конец могут меняться местами, не изменяя, впрочем, ни смысла, ни конечного результата. Мы ведь уже достаточно говорили с вами о том, что время ведет себя порою совершенно непредсказуемо…

С одной стороны, все произошло почти мгновенно, с другой, описанная трагедия происходит теперь невероятно долго. Порою кажется, она вообще никогда не закончится. М-да, бесконечность. По всей видимости, именно она сейчас вмешалась в ход дела.

А зачем?

Разумеется, бесконечность, даже дурак знает, весьма продолжительна. Поэтому мы и не станем перечислять все громадное число мыслей, воспоминаний и чувств, которые успели за это время посетить Всадника. Со всей определенностью можно лишь заявить, что в них не было прежнего парализующего страха, который только что некстати сковал волю, хотя реакции Всадника даже для бесконечности были явно замедлены. Точнее, страх все еще оставался, но теперь как совершенно уже чуждая сторонняя сила, упрямо пытавшаяся захватить сознание, чтобы разорвать его. Правда, у него ничего не выходило.

Страх по всем направлениям проигрывал Всаднику.

Стоп, стоп, стоп - это еще что такое? Неужели все сызнова? Странные, совершенно ни с чем не сравнимые ощущения. Да, да, точно-точно все заново, может даже и не второй и не в третий раз. Но это уже выходит за пределы нашего с вами любопытства и смелости. Неплохо было бы сейчас удрать отсюда куда-нибудь подальше. Ан - нет. Не тут-то было!

- Попался, дружок! Назвался груздем - полезай в кузов! Вот так вота вот.

Странно, странно все это как-то... Только что кончилось, а уж снова начало. А потом еще и еще. Смотрите - раз за разом мы проходим один и тот же путь, причем почему-то каждый раз немного по-другому. Что-то незаметно, но непременно меняется. Ты уже давно назубок выучил прежние ошибки, но почему-то сызнова повторяешь каждую из них. Как будто клин в голову вбили. И, ведь, все знаешь, все помнишь! И не помнишь одновременно. Ну, необычные ощущения - не передать. Постепенно трагедия уже перестает казаться чужой, пропитывая твое эгоистичное естество невыразимым ужасом происходящего. И мы уже начинаем переживать за самих себя. Значит, переживаем искренне.

Снежная масса, слепящая глаза, забивающаяся за шиворот. Рукавицы, летящие во все стороны. Мгновенно онемевшие пальцы, сбитые в кровь о коренья. Сухой хруст, осколков льда, острых как лезвие, безболезненно вспарывающих лицо. Теплая, почему-то розовая, вода. Ах, да - это же от собственной крови. И такой удивительно мягкий, такой приятный и теплый на ощупь, скользящий под руками ил, покрывающий глинистый склон.

Руки немедленно отогрелись.

Но потом неумолимое погружение в холодную мглу. Нет, на сей раз не в темноту, даже не во мрак. Ощущения ни с чем несравнимые, их не было раньше. Погружаешься во что-то липкое и ужасное. В то, что властно впивается в твою плоть, в твой разум, в самую его сердцевину. Множество острых щупалец болезненно, до крика, до одури, с хрустом хрящей погружается внутрь тебя, опутывая тело наподобие кокона, лишая всякой возможности к сопротивлению. И это невозможно остановить, и это не от холода - нет!

Вот уж, вляпались на свою непутевую голову, так вляпались! Таким образом и мы с вами, сами не желая, тоже увидели врага… Оказалось, есть чему испугаться, хотя чего бояться, пугаться, если ты давно мертв. Какая, в сущности, разница, кто еще тебя укусит.

Н-е-е-е-ет, разница есть! Большая разница…

И самое страшное даже не в том, что с тобою происходит запредельно ужасное предсмертное видение - безумный всплеск умирающего сознания. Нет, нет - все это истинная правда. И это самая реальнейшая из реальностей оказывается хуже смерти - насильственное вторжение чего-то страшного, инородного, жадного, ненасытного, изголодавшегося.

- Вот, вот! Тут-то ты, дурачок, и попался. Думал, так просто возьмешь и уйдешь отсюда, а? Как бы ни так! Ты-то один, а нас-то, с-а-а-а-м видишь, - много. И все мы тебя ненавидим. Одного, гаденыш, победил - ладно, хорошо. Другой отомстит. Не выйдет у того, сменит третий. Так испокон повелось. Не ты первый, не ты последний придурок, слишком возомнивший о себе, - раздался изнутри приторно насмешливый и очень злой голос.

Враг перестал скрываться, совершенно теперь уверенный в победе. И у него, по-видимому, есть на то все основания. А именно следующие. Нет, выразить трудно, но получилось, что зло внешнее слилось со злом внутренним, душевным, твоим. Ощущения, мягко говоря, не из приятных. Враг все же прорвался в душу. А ведь предательски запустило его туда твое собственное зло. А как же ты его холил и лелеял, поил и кормил. А оно, в благодарность, вот какую службу сослужило. Предало, да еще и с насмешками.

Теперь возникает вопрос, а можно ли это новое состояние уже считать бесноватостью или еще рано? Скорее всего - да. Только что казалось, что хуже быть ничего не может, а оказалось, что чаша страданий не наполнена даже и наполовину. Притом хоть как-то описать новизну ощущений несчастного человека, и без этих приключений находящегося на краю гибели, совершенно невозможно. Они и неописуемы, и ужасны!

- "Помирать с музыкой" не получилось, - как ни странно, но сознание даже в бесовском параличе сумело не только сохраниться, но и с юмором у него все в порядке. Вряд ли, правда, эту новость в сложившейся ситуации можно было назвать утешительной.

- Сам виноват, что не остановился. Впрочем, все равно на чем-то, да попался бы. Каждый раз, когда ты наивно считал, что тебя пронесло, что беда прошла мимо, ты еще больше запутывался в наших сетях. И все твои романтические надежды с самого начала были обречены. Думал, один раз победил нас, и теперь ты навеки герой? Можешь безнаказанно идти домой, в теплую постельку? Расслабился, сердешный, тут и пришел твой конец!

У нас принято мстить до самой смерти, так что рано радовался.

Теперь молись не молись, а весь ты наш и только наш - аксиома!

Последние слова привели, смирившегося было, умирающего Всадника в ярость. И тут снова начались хождения по мукам. Нас же как ветром сдуло. Ну и, слава Богу!

-3-

- Давил, давлю и буду вас давить! - мысленно прокричал Всадник. Сбросив парализующую волю пелену, рванул прочь от копошащегося смрадного мрака. Насчет того, что: "давил, давлю и буду давить" - конечно, несколько преувеличил. Но чего сгоряча не скажешь в пылу схватки. Главное, что он даже сейчас отказался покориться нечисти.

- Вперед, вперед, только к свету! Вот он - рукой подать. Такой пленительный, яркий и желанный как никогда, - Всадник тянется к нему, вырвавшись из клубов ила. Прильнул ко льду лицом, снова ощутив обжигающий холод, с надеждой смотря сквозь лед.

И тут его охватил такой умопомрачительный приступ Жажды, что и представить себе невозможно. Вы, быть может, возразите - какая тут жажда, когда кругом одна вода.

- Возьми и пей!

Нет, тут Жажда особого рода, ее водой не утолить. Но не станем отвлекаться.

- Господи, помоги же! Ну, помоги! - с надеждой, потом с сомнением и, наконец, с отчаянием молвили стынущие уста. Нет, отчаяние все же выглядит как-то иначе. Смирение разве что? Но это понятие для нас малопонятное. Короче, мы видим нечто новенькое.

- Нет, поздно, уже ничего не поможет, да и с чего Он обязан помогать таким как я. Видно, не заслужил лучшего, - грустно подумалось совсем уже спутанным умом.

- На все Твоя… - напоследок шевельнулись холодеющие уста, так и не договорив до конца: "Святая Воля". И впервые от этих, так и не досказанных, слов стало сказочно сладко, невероятно сладко! Ну, просто безумно сладко. Всадник только сейчас понял их сокровенный смысл. Так бы и повторял их всю оставшуюся жизнь, да поздно - отговорился.

Так вот, оказывается, Кого он так страстно, трепетно и смиренно жаждал!

Мертвая уже, по сути, рука сама собою потянулась к револьверу. Не для какого-то разумного действия, а выражая этим непокорность мертвеца распоясавшимся негодяям - этим бесстыжим, наглым тварям, беззастенчиво пытающимся забрать его, пусть и грешную, но еще живую, теплящуюся душу. Стрелять в этих тварей - глупо. Стреляться самому - еще глупей. Но не подчиняться же, в самом деле, этим дьявольским отродьям.

Ну, сами посудите, прав был Всадник или нет?

Раз достал из кобуры - стреляй! Хоть в лед. Пробить, можно, но воспользоваться этим не удастся - это как самого себя глушить, как глушат рыбу. Все равно попытался выстрелить, но курок никак не взводился. Потянулся к нему другой рукой, а сил уж совсем нет.

Онемевшая рука медленно разжимается, пистолет мягко выскальзывает, а почти безжизненное тело, распластавшись лицом кверху, некоторое время еще продолжает смотреть в сторону то ли солнца, то ли света иной природы. И ничто во всей вселенной не может отвлечь от этого, кажется, совершенно бесполезного, занятия. Между тем, Всадник жадными глотками пил и пил совершенно недоступный прежде свет и никак не мог им насытиться. Не воздухом, которого давно не осталось, даже не ушедшей уже жизнью, а именно светом.

И, хотя это и немыслимо, он утолил-таки свою Жажду! Более того, именно в этот самый момент, уже по сути мертвый, он был не просто счастлив, а счастлив совершенно… За всю свою жизнь он не выпил столько счастья, как в последние страшные мгновения.

- Как же хорошо! - воскликнул бы Всадник, если б был бы еще жив…

Как мало[7] надо человеку, и как много он все время требует от жизни, пренебрегая главным. Только смерть расставила все по местам. Только Небо - оно одно лишь и нужно человеку. Хоть маленький "кусочек", хоть единственный лучик его света. А вся эта огромная земля, насквозь пропитанная грехом, только разжигает страстную жажду, ту жажду, которую не утолить. Страсти только манят сладостью и мнимым упоением, а на самом деле жадны, ненасытны, жестоки. Да, они просто-напросто пьют и пьют твою кровь, твою жизнь. Они проедают тебя изнутри, и вовсе не собираются утолить твою Жажду. А ты, ослепленный ими, даже не можешь отличить жажду страстную от Жажды истинной.

Только сейчас, корчась в агонии, Всадник понял, что всю свою жизнь отчаянно искал именно этот единственный утешительный лучик, даже не ведая, что именно ищет. Наконец, нашел, и если б не вода, можно было бы сказать, что у него ручьем текли слезы. Странно, но именно смерть властно отделила правду от лжи. Ну, может, и не сама смерть…

- Хоть глазком, а счастье-то я видал. За одно это жизни не жал...

Застывшие глаза сохранили на израненном лице улыбку умиления. Неподвижное тело снова начало медленно погружаться во тьму. На сей раз молча, без злорадных комментариев и щупалец. От страха отпрянувшая гадина или свора гадин (мы, разумеется, не станем их считать и разбирать по "сортам") не смели даже подступиться к мертвому телу. Она, они… безумно боялись его! На живого нападали, а мертвого испугались. Бывает же такое!

Нет, не так уж вы и сильны, и смелы, как оказалось…

Свет все угасал, а тело, неспешно погружаясь, отплывало от полыньи все дальше и дальше. Вдруг свет резко убавился. Присмотрелся, а это ж верный конь с переломанными ногами хрипит сверху. Это от его предсмертных судорог, от беспорядочных движений копыт подо льдом раздавался неприятный скрип. Внезапно с берега упала снежно-ледяная глыба, мгновенно раздавив несчастное животное и прекратив его мученья.

- Ты тоже не сдался, дружок. Ну, ты и молодец! До встречи, надеюсь… Да, странно как-то у людей устроено. Всю жизнь прорываешься к свету, и всегда между ним и тобой оказывается какая-то призрачная, но совершенно непроницаемая стена. А сама-то жизнь - не более как повторение одной единственной сцены с неизменно печальным финалом.

А печальным ли? К тому же, заметим, Всадник этих слов никак не мог произнести по причине своей очевидной смерти. Но мы своими собственными ушами слышали их. Как все это понять? Нет, видно мир устроен совсем не так, как мы привыкли о нем думать. Да…

Ну, теперь-то уж все - "явление …надцатое и последнее", - дальше...

А дальше уже ничего не было, и быть не могло. Напомним для верности, что человек к тому времени был уже мертв, так что последние его рассуждения выглядят несколько надуманными. Но ведь мы сами слышали их, своими собственными ушами. К тому же это даже не самое странное из того, чему мы только что стали свидетелями.

Нет, нет, - пора с этим заканчивать. Насмотрелись!

И все же в происшедшем, при всех его ужасах, было что-то невероятно красивым и упоительным… Даже странно как-то. И ничего не придумано. Тут все - правда! Да такая сладкая и желанная, что она просто не может, не должна быть ложью. Хоть убейте, а все - правда! Но, что же утешительного можно найти в увиденной нами, пусть и не нашей с вами, но все же агонии, да еще и усугубленной предсмертной бесноватостью?

Нет, тут надо бы разобраться! Человек умер, а у нас на сердце - радость! Это, что, скажите нормально? Или мы чего-то из-за всех этих ужасов недоглядели? Точно! Да вот же оно! Неужели такое бывает? Неужели пред самой смертью или даже в сам момент ее человек может стать обладателем какой-то невероятной, удивительной силы?

Почему?

Вы все еще не догадались? А ведь все просто как дважды два. Ну, ну…

Правильно! Он очистился - совершенно очистился. Смотрите, ведь умирающий Всадник умудрился не только прогнать беса или даже целую тучу бесов. В последнем нам с вами никогда не разобраться - это для духовных. Но одно даже мы с вами можем утверждать вполне определенно - вместе с этой нечистью душу покинуло и многолетнее зло, которое всю свою сознательную жизнь Всадник копил своей неправедностью.

Зло внутреннее, душевное изо всех сил рвалось соединиться со злом внешним, и это в нашем случае стало для обоих тварей роковой ошибкой. Блистательная победа обернулась самым позорным поражением. Внешнее зло не могло удержаться в умирающем Всаднике и, по необходимости, покинуло его тело вместе… со злом внутренним. Ведь они, как мы с вами заметили, незадолго до того слились воедино. Ну, а вот вам и последствия…

Выходит, что умер-то Всадник чистым, как младенец или наподобие того. А это не всякому дано. Вот, что пробуждает в сердце чувство восторга и искренней радости за судьбу Всадника. Даже смерть человека, ставшего нам за недолгие минуты нашего с ним знакомства бесконечно дорогим, не смогла омрачить наших восторженных к нему чувств.

Впрочем, на счет совершенного очищения от зла мы слегка поторопились. Правда, это мы можем утверждать не на основании увиденного только что, а на знании того, что для читателя пока еще остается тайным. Мы-то ведаем, что будет дальше, а вы нет…