Бесконечно любимое Отечество наше - Россия - снова переживает не лучшие времена. Вроде бы остались в прошлом ужасные ночные пляски под бубны хитрой, злобной, разнузданной, неправедной Перестройки! Может, и не так давно, но вспоминать о ее беззаконии, голоде, крови и насилии, брошенных на произвол судьбы миллионах людей лишний раз не хочется. А вспоминать придется. Иначе прежнее безумие повторится сызнова.

Да, и уже повторяется… Вопрос лишь в том, как далеко зайдет на сей раз.

Увы, беды наши происходят не столько от зла, творимого коррумпированным гордым, жадным, безнравственным, бездарным чиновничеством. Частным и государственным. Не от беспредельного воровства, превращающего его в криминальное проклятие России. Не в сырьевой даже ориентации экономики или слабости рубля. А в развращении людей.

Духовном и самом обыкновенном - житейском.

Оттого и социальная нестабильность, грозящая перейти в погибельный хаос.

И все вокруг происходит не самопроизвольно, как некоторые, быть может, полагают. Имеющий глаза, разумеет. Мы имеем дело с планомерным разрушением, разорением общественных устоев. Для чего? Чтобы залить российские просторы кровью. Да, да - не более и не менее. А пока в локальных беспорядках куется оружие, призванное окончательно и бесповоротно уничтожить Российскую государственность, стереть саму память о Руси.

И тут без "пятой колонны" не обойтись. Сейчас любая война с нее начинается.

Вот и развращают. Девки непотребные на амвоне пляшут… и вообще.

В наши дни одно только появление этой пресловутой "колонны" вполне можно прировнять к объявлению войны и поводом, достаточным, чтобы ненавязчиво приоткрыть шахты баллистических ракет. Противник должен быть ясно уведомлен, что никакой хитростью от возмездия ему не уйти. Ведь только законченный… простак может поверить в искренность намерений нынешних протестных движений. Во всяком случае, его вождей.

Все тщательно отрежессировано и проплачено.

"Мертвая Рука" - так на Западе некогда именовали нашу автоматизированную систему "Периметр", обеспечивающую гарантированный ответный ядерный удар даже в случае полного разрушения системы управления стратегических сил и вообще гибели СССР. Над ней смеялись, но ее безумно боялись. Надо бы, чтобы продолжали бояться.

Да, так оно и есть. Боятся, еще как боятся и ненавидят.

"Рука Москвы" - она такая! Спуску не даст.

И на том свете достанет, и мертвая отомстит обидчику… Так пусть наши недруги не обольщаются нашей мнимой слабостью. У нас были, есть и будут такие силы, о существовании которых они даже не подозревают. И все у всех на виду, только чужим не увидать.

Бояться-то они боятся, а все равно не могут утерпеть - гадят.

Что до вождей, то помимо их выращивания, надобно, чтобы зрела и будущая рать. А для этого необходимо, чтобы общество кипело от злости, чтобы жаждало "правды и справедливости". А такое бывает только тогда, когда у людей умаляться истинная любовь, а распущенность и злоба, напротив, растут, причем нагло выдавая себя за… любовь.

Любой может убедиться, что так оно и есть. Зачем такая грубая подмена? А затем, что обманутый народ слепнет, и со временем совершенно перестает различать правду и ложь. Зато звереет. И в это-то самое время как раз и являются "добрые люди", всегда готовые помочь зажечь в стране огонь тотального самоуничтожения…

А пока, для одних протест - способ управления капризной, пересыщенной толпой, необходимое условие успешности войны. Другие так с жиру бесятся. Третьи и вправду чувствуют нависшую над страной тень смертельной угрозы. Они боятся, и от страха впадают в протестную истерику. Впрочем, страх необходим и первым, и вторым, и третьим. Дело в том, что когда человек лишается истинной духовности, то лишается и самой жизни.

А страстность-то остается.

Она же алчна, жадна, ненасытна и ежесекундно требует от человека удовлетворения своих мерзких похотей. А где взять силы, когда жизнь уходит? Только в страхе, представляющим себя по обстоятельствам то восторгом, то отвагой или, опять же, … любовью.

Между тем, градус общественного недовольства все нарастает, хотя цепную реакцию общественного саморазрушения устроителям хаоса запустить и не удается. Неужели мы настолько возненавидели жизнь, что и в самом деле хотим живыми сгореть в геене?

Разве былое многообразие человеческих отношений уже сжалось до убожества кукол и кукловодов? Вернее, палачей и тех, кого они ведут на казнь. Да не на казнь даже, а на… самоубийство. Нас Вполне устраивают такие правила игры в жизнь и смерть?

О кукловодах говорить не станем. Это откровенная нелюдь, отвратительные звери, как бы они сами себя не величали. Мерзкая, вонючая нелюдь - и все тут! Гораздо важнее, что если нет кукол, если мы перестаем быть внушаемыми, то кукловодам этим делать просто нечего! А вот как люди, нормальные люди становятся куклами?

По-разному, но всегда по гордости.

Приведем один лишь пример.

Примерно за два последних десятилетия в России сформировались устойчивое, дегенеративно-ориентированное, сообщество разнообразных общественных группировок, имеющих общность лишь в одном - в разрушительном духе. Многим они еще кажутся не слишком опасными, в то время как они опасны чрезвычайно, являясь зародышами социального коллапса, самоуничтожения. И от этой болезни у нас все еще нет иммунитета.

То есть сами по себе они - никто и звать их никак. Но они носители опасной заразы, которая посягает на любые формы нравственности, государственности, элементарного правопорядка, по любому поводу и по всему миру. Апокалипсическая саранча[1], несущая во чреве хаос. Тварь гордая, самодовольная, послушная только тому, кто кормит ее с рук.

Сатане…

Да, да - надо отдавать себе отчет в том, куда ведут нас нынешние "игры".

Заметим, кстати, что невменяемые вожаки этих "игр" осознанно или нет, но страстно желают воссесть на престол антихриста... Только напрасно мечтают. Престол сей готовится для особи особого рода. Можно было бы о ней поговорить, но сейчас речь о другом.

А эти так - окурки, расходный материал, как сейчас говорят. Покричат, повопят и навеки исчезнут в небытии. Кстати, а вы никогда не задумывались, чего на самом деле сейчас добиваются эти злые погремушки? Ведь им глубоко чужда любая правда, как вы сами понимаете. Они - рабы! Рабы самых низменных страстей, свобода им ни к чему.

Раба свобода мучает, безмерно тяготит!

А что же тогда рабу сему неключимому требуется?

Крови!

Вопят о справедливости, а жаждут крови, только крови и ничего, кроме крови! Всеми фибрами своей гнилой, мертвой души ненавидят они нормальных людей и жаждут их крови. Ведь только из рек, морей крови может быть сотворен антихристов престол.

И тут уместно снова и снова неустанно повторять страшные слова великого нашего святого - преподобного Иосифа Волоцкого: "Мы не нашли лекарства от этой болезни"! Пять сотен лет минуло, а общество все еще не соизволило разобраться, отчего так часто оно болезненно и глупо лишается головы, заглядывая за последнюю черту. Зачем стремится туда, где ждет вечное небытие? Для чего восторженно ищет смерти в адских муках?

Ответ прост, но малоприятен - от безумного страха пред… этими самыми муками. Своей рабской покорностью и пламенеющей "любовью" к видимым и невидимым силам зла гордые, напуганные людишки всякий раз хотят выторговать себе… льготные условия самоуничтожения. Например, какое-нибудь четвертование под общим наркозом.

- Фигу, а не наркозу! Вдоволь умоешься своей юшкой и утрешься собственными кишками! - в лицо хохочет кровожадный дух злобы, а общество[2], томно закатив глаза, истово ему рукоплещет, чтобы посредством оваций скрыть животный страх от самого себя.

- Нет, испугаться, впасть в ступор или истерику - это понятно, - возразит, быть может, читатель. - Но как можно ликовать по поводу собственной казни? Нет, такое невозможно!

- А вы когда-нибудь смотрели старые документальные фильмы про военные парады в фашистской Германии. Сейчас, при желании, почти все можно скачать в интернете. Если хорошенько присмотреться, вы увидите не "Триумф воли"[3], даже не мнимое торжество вселенского зла. Это банальная жажда смерти, неистовая жажда самоистребления.

Согласны?

- Для Германии, может, и так, но у нас-то все по-другому. У нас народ за правду и против воров! Многие кажутся достаточно искренними, и вообще нечего людей выставлять дураками, - возразят некоторые. - Да и не слыхали мы ни про "фигу", ни про "юшку!

- Ужели? А почему вы о них заговорили, и от кого прознали про юшку?

Всадник осторожно продвигался вдоль заснеженной кромки крутого берега в поисках спуска. Неприятная дорога. Мало, что снег глубок, но и без этого коню каждый шаг давался с огромным трудом. После неожиданной, не по времени, оттепели ударили сильные морозы, отчего образовался необычно толстый и крепкий наст. С оглушительным хрустом лопался он под копытами, острыми, как стекло, осколками резал лодыжки и колени, сотрясая пустынные просторы и осыпая заспанные сосны. Хорошо, что Всадник вовремя туго перевязал ноги коня толстой холстиной, иначе тот давно истек бы кровью. И пришлось бы нашему бедолаге брести дальше пехом, что в данной ситуации смерти подобно.

Впрочем, перспективы путешествия и без этого не давали поводов для оптимизма. До такой степени не давали, что впору вешаться. Судите сами, какой оптимизм, если непонятно, что происходят с тобою, с твоим рассудком, если сил не осталось вовсе. Смысл-то во всем происходящем явно был, в чем-то заключался, только в чем именно?

- Непонятно, н-и-ч-ч-е-го непонятно! - пробурчал под нос Всадник, оглядываясь.

Чаще всего он склонялся к мысли о наваждении или сне наяву. Но ни к наваждениям, ни снам происходящее не относилось. Впрочем, никакая, даже самая уверенная уверенность ни в чем уже не убеждала, поскольку беда Всадника усугублялась тем, что он совершенно ничего не помнил - даже вчерашнего дня не помнил. Он жил как бы вне времени.

Ничего не знал, ничего не помнил, ничего не понимал. Даже кто он, где находится, куда бредет, тем более зачем. Но и помешательством происходящее нельзя назвать - тут было что-то другое. Со стороны казалось, что посреди бескрайних таежных просторов затерялся маленький, промерзший насквозь человечек без рода-племени, без имени, без сил и почти без еды. Невозможно представить, как он вообще забрел в это безлюдное место.

И все же он не сдавался, не понимая причины своего упорства. Сознание его к тому времени стало настолько спутанным, что ему ни в чем нельзя было доверять. Можно сказать, что оно совсем утратило способность на принятие ответственных решений. Однако цель у Всадника все-таки была. Причем настолько важная, что исключала малейшее сомнение в своей целесообразности. Решение было когда-то давным-давно, раз и навсегда принято. И никакая давность не могла умалить прежней значимости того решения.

А хоть бы и умаляла, все равно непонятно откуда у Всадника брались силы на продолжение изнурительного пути, не сулящего ничего хорошего. В том, что все хорошее ему "заказано", что ему не видать его как своих ушей, человек был убежден, однако от заветной цели не отступился. И это притом, что измученный до предела Всадник перестал понимать, что хуже: умереть на этом самом месте от изнеможения, голода и холода или днем позже от невыносимого одиночества. И так и эдак, а смерти не избежать.

Пусть он и забыл, от чрезмерной усталости и нервного напряжения, об изначальном предназначении путешествия, но о неизбежности погибели, неразрывно связанной с ее достижением, помнил еже-се-кун-дно! Не вдаваясь в рассуждения, Всадник осмысленно и твердо шел на верную смерть. Но тогда возникал закономерный вопрос. Почему умереть следовало незнамо где, если то же самое можно сделать на сем самом месте?

- Умер - и дело с концом! Мертвецу ведь все равно, где лежать, не правда ли? - некстати дал о себе знать внутренний голос. - Зачем мучить себя, если проще застрелиться?

- Нет, неправда! - прошипел Всадник, несмотря на убедительность аргументов.

Как бы то ни было, но странное его путешествие тем или иным образом близилось к завершению. Или он дойдет до заветной неведомой ему черты или умрет по дороге к ней. Совсем скоро, быть может уже сегодня, все закончится. Хорошо это или плохо, но в любом случае терпеть несчастному осталось недолго. И именно это обстоятельство каждое утро придавало Всаднику сил на следующий дневной переход. Проще говоря, каждый новый день начинался с уверенности, что именно он окажется последним.

А, вот, сколько тех дней прошло, Всадник не помнил. Он перестал вести счет дням, месяцам или годам, проведенным в своем путешествии, и шел только потому, что так было надо. Непонятно кому, непонятно зачем - просто надо! Единожды принятое решение требовало не рассуждений, а продвижения к цели. На осмысление чего-либо, помимо понуждения к сиюминутному движению не хватало ни сил, ни ума, ни желания.

- "Кто много думает, мало живет" - в голове крутилась глупая поговорка, бог[15] весть, где и от кого услышанная. Хотя, смысл-то в ней был. Надо сказать, что эта и подобные ей навязчивые мысли, возникали не только от запредельной усталости, хотя та и перешла все мыслимые границы или каких-то психических расстройств, появление которых в сложившейся ситуации было бы закономерным. Нет, самой своей навязчивостью они несколько защищали ум от чего-то более опасного, хотя и сами доводили до изнеможения.

Помимо прочего, постоянное прокручивание в голове какой-нибудь глупости позволяло оградить ум от необъяснимого, странного ощущения, во многом схожего с одиночеством, но одиночеством незнакомым, особого рода. Об этом чувстве мы еще поговорим. Так что, думай не думай, а все было и просто, и сложно одновременно. К сожалению, в обыденной жизни мы давно приобрели обыкновение намеренно путать, менять местами простоту и сложность. Как-то незаметно мы постоянно усложняем простое и упрощаем сложное. Глупо скрываемся таким образом от неприятностей или угроз, исходящих от реальности.

А это, кстати, прямая дорога к снова модной нынче болезни - шизофрении.

Самый простой способ - бегство от действительности, которая для Всадника давно приняла угрожающие формы. Но он ничего не усложнял, и не упрощал, игнорируя все то, что мешало движению. А так бы давно сошел с ума. Окоченелое пробуждение, сборы до рассвета, скудный завтрак на затухающем костре, несогревающая кружка крутого кипятка, изнурительный дневной марш с короткими привалами, подобными падению в омут. Снова одинокий костер, ужин, ночной уже омут. Все с маниакальной методичностью и никаких эмоций. Абсолютно никаких! Только монотонность глупой поговорки.

При всем притом, поведение Всадника не свидетельствовало о тупой покорности "злому року". Напротив, вопреки обманчивой внешности и мыслям, все его естество было пронизано железной волей и целеустремленностью. Не волне ясна была, как мы заметили, лишь таинственная цель путешествия. Когда-то о ней он точно знал, потом догадывался. Теперь лишь слепо исполнял принятое решение. Увы, истинное предназначение похода было не только чрезвычайным, но и неудобоносимым, отчего до времени о нем запрещено даже вспоминать. До срока все должно сохраняться в тайне, хотя вокруг никого не было...

По-видимому...

Почему нельзя? Трудно сказать, а пока тайна о цели путешествия хранилась где-то глубинах сознания. Поэтому нашему пытливому уму придется некоторое время довольствоваться увиденным. Вообще же путешествие Всадника вполне можно уподобить сказке: "Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что". И вспоминать нельзя, чтобы не испугаться, не испортить дела, и неопределенность выматывала пуще морозов и усталости.

Можно было предположить, что доминантной причиной отрешенности Всадника стало одиночество. Невыразимое никакими словами пустынное одиночество, до невероятия обострившее ощущения, которые ясно говорили, что Всадник совершенно не вписывается в окружающий пейзаж. Чего-то в нем не хватало или, напротив, что-то было лишним.

К примеру, представьте себе тоже самое, но не в центре Сибири, а где-нибудь в жаркой пустыне. Измученный странник бредет по зыбучим барханам, изнывая от Жажды. Вот она! - та самая картина, которая немедленно все расставила бы по местам. Но говорить о Жажде, стоя по пояс в снегу… Нет, такое представление происходящего не лезет ни в какие ворота. И, тем не менее, только оно предельно ясно объясняло происходящее.

Всадник жаждал!

И Жажда его была невероятная, ужасная, неутолимая. А все остальное: и снег, и лютый мороз вместо суши и жары - не слишком удачные декорации, оказавшиеся у природы "под рукой". Но, это уже наши собственные, возможно тоже не слишком удачные, соображения. Поэтому, давайте-ка прервем их на время. Тем более, что наш герой только что очнулся от забытья, поскольку именно в этот самый момент он с неожиданной остротой понял.

- А я здесь не один! Ни на секунду не был один. Вот отчего одиночество оказалось таким тягостным, - и тут же вспомнил, что эти самые слова он уже не раз произносил. - Неужели каждый день в моей больной голове повторяется одно и то же? Ничего себе!

Скажите: "Обычная дурь, безумие?". Только чувство это испытывал не только он. Не говоря о встревоженном коне, на привалах не отходившем ни на шаг, старавшимся плотнее прижаться к нему. Но и окружающее пространство относилось к Всаднику явно настороженно, со страхом, отчаянно отказываясь принимать его за своего. Физически ощутимая агрессия природы, всеми силами стремившейся отгородиться от него, недвусмысленно давала понять - его присутствие здесь не-у-ме-ст-но! Конкретно тут или вообще на земле, Всадник не знал. Только все, с чем он соприкасался, относилось к нему неприязненно.

Почему? Чего плохого он умудрился наделать, отчего его все до смерти боятся?

- Чем и кому я не угодил, и с чего меня надо бояться? Ну, что такого я мог совершить, чтобы сама сыра земля пренебрегала мною? Как будто я прокаженный или новоявленный Иуда! Нет, скорее всего, боится не меня, а кого-то другого - того, кто меня ненавидит. А природа просто боится за себя, за то, что ей будет плохо от дружбы со мною.

Да уж… Вляпался, так вляпался!

События, между тем, развивались скорее, чем можно было ожидать - нервное напряжение все же обрушило разум Всадника, и он продолжал двигаться как во сне, едва ли осознавая, что делает. Что-то внутри истошно кричало: "Остановись! Просто остановись и подумай, что с тобою происходит". Другой голос отчаянно вопил: "Караул! Спасите! Помогите! Быстрее, быстрее что-нибудь сделайте. Мне страшно - бежим отсюда!".

Это вопияло его любимое "Я".

Появление голосов само по себе говорило, что его испуганное "Я" начало "размножаться", свидетельствуя о наступлении распада сознания, трудно сказать до какой степени. И ведь новая напасть произошла из-за той, ничтожно малой, секундной заминки на склоне. А если б была большая? Притом, что оба голоса казались совершенно искренними, оба безбожно врали. Поэтому-то Всадник поступил вопреки обоим.

Перестав вникать в истерию голосов, он снова тронулся. Да и глупо, в самом деле, стоять на месте, призывая самого себя к решительному шагу до тех пор, пока не сдохнешь, не сходя с места. Поэтому Всадник снова пришпорил коня. И вот, что из этого вышло.

Должно быть, он поторопился. Но, с другой стороны, мы же сами все видели. И стоять - нельзя, и идти - смерть. Нет, все же, этот человек оказался смелее нас. Он не стал цепляться за жизнь как любой нынешний эгоист, как каждый из нас. Всадник и здесь оказался настоящим воином, в самом высоком смысле этого слова.

Хотя в данной ситуации даже самая высокая высота не могла выручить...

Резкий удар в спину откуда-то, прямо из пустоты буквально вырвал Всадника из седла, и тот, пролетев с десяток саженей, упал на бок и болезненно покатился по крутому склону. И хотя тот был буквально усеян кореньями, но ухватиться за них не представлялось возможным. Тем не менее, корни чуть-чуть замедлили падение, да и высота оказалась несколько меньше, чем казалось сверху. Так что, происшествие могло бы закончиться более или менее благополучно, если б произошло в любом другом месте, кроме этого.

Но… Увы!

Роковое местечко, знаете ли. Напороться на такое… Никому не пожелаешь.

Ключ, обыкновенный теплый ключ, из-за которого лишь тонкая корка льда скрывала припорошенную полынью, да и то только в самые крепкие морозы. Это из-за него обрушился берег, открывая взору Всадника не спуск, а коварную ловушку.

Ключ и стал первым звеном в роковой цепи стечения обстоятельств. Точнее, не сам он, а нелепая череда неприятностей, начавшаяся именно с него. Удивительно, но обстоятельства складывались как-то так, что в иной ситуации, каждое из происшедших событий должно было дать несчастному лишний шанс на спасение, а не обращаться в катастрофу.

Начнем с того, что если б Всадник заранее знал бы о поджидавшей его внизу коварной полынье, то наверняка миновал коварный спуск в поисках более безопасного. А если б и не миновал то, падая, без особого труда смог бы увернуться от нее, откатиться хоть на пару саженей в сторону. Но, увы, главной опасности он вовремя не почувствовал.

С нее-то все и началось. А, может, и не с нее… Может, так надо было!

Заметим, враг от Всадника в самый решительный момент почему-то отступил. А ведь нерешительность в таких делах ему вообще-то несвойственна. С чего бы отступаться после того, как так позорно себя выдал? Может, у него тактика такая? Вряд ли, скорее просто-напросто струсил. Но, как бы то ни было, многое из происходящего на протяжении последующих двух-трех (едва ли более) минут было вызвано не только каверзами врага. Некоторое время человек вообще погибал и спасался в омуте без его "помощи".

Мелководье. Вообще-то оно нетипично для ключей. Обычно там бывают омуты, а тут не слишком даже крутой склон и мелководье. Скорее всего из-за обрушения берега. И если б Всадник не летел вниз головой, то проблема, при ином стечении обстоятельств, вполне могла ограничиться одними мокрыми ногами.

Но теплая одежда, обувь, палатка, спирт для сугрева - все под рукой, все приторочено к седлу. На худой конец, сапоги можно просто распороть ножом, чтобы не тратить понапрасну немногие драгоценные минуты, которые в подобной ситуации остаются в запасе у промокшего на сильном морозе человека прежде, чем руки перестанут слушаться.

Упавший был силен, вынослив и очень опытен. Он не потерял бы и секунды, если б не упал, как сказано, вниз головой. Не ударился, не потерял сознания, а только с ногами ушел под воду. Пытаясь выбраться, попытался развернуться. А время-то бежало быстро, и скоро он начал задыхаться. Но и эта проблема не стала роковой, поскольку ключевая вода оказалась теплой. Так что, развернувшись, он мог бы спастись. Наверняка, мог бы.

Если б не течение… Да и оно не такое уж быстрое. Так, течет себе еле-еле.

Но, пока Всадник, путаясь в полах, извивался, неспешные воды немного отнесли его в сторону от полыньи. Совсем недалеко, но лед стал заметно толще, вода обжигающе холодной и дно резко ушло вглубь. Руки немедленно потеряли чувствительность. Поэтому просто встать, чтобы пробить лед стало невозможным. Но опытный Всадник и тут не растерялся, сумев запомнить место, откуда упал, даже увидел исходящий из полыньи тусклый свет. Двумя-тремя сильными гребками подплыл к ней и…

Вот тут-то и открылось последнее препятствие. Глина, простая скользкая, теплая глина. До кромки льда рукой подать, а не дотянешься. Склон некрутой, а не выползешь. И корень торчит - руку протянуть - а не ухватишься. Совсем чуть-чуть, а не дотянешься. И голова, хоть и чуть-чуть, а в полынью не лезет. Главное, рукам ни за что зацепиться - сверху гладкий лед, внизу склон из скользкой массы. Короче - нет опоры. Пальчиком зацепись, а не зацепишься. Будь чуть глубже, вылез бы, а тут… Проклятая скользкая глина!

Но раз провалился, значит и выход непременно должен быть. Надо лишь сыскать подходящее место. Но именно этого-то сделать все время не удавалось, хотя он один раз даже касался края полыньи. Увы, закоченевшие пальцы уже ничего не чувствовали.

Всадник был упрям и не сдавался до последнего. Но никакое мужество, сила или ловкость уже не могли одолеть уготованные ему роковые неприятности. Долго ли, коротко ли, но совсем скоро полынья снова подернулась тонкой ледяной пленкой. Чуть раньше осели клубы глиняного "облака" на месте трагедии. А еще через четверть часа над рекой пронесся снежный заряд. Меньше, чем через час, от случившегося вообще не осталось и следа.

Снежное безмолвие не выдает своих тайн.

Впрочем, а где же конь? О нем мы совсем позабыли. М-да, однако, его почему-то нигде не видно: ни на берегу, ни на льду. Но и уйти он никуда не мог. Как будто сгинул. Странно как-то… Ну, ладно. Вообще-то наблюдать со стороны чужие трагедии всегда тягостно. Но что-то в них не столько пугает, сколько неудержимо притягивает человеческое внимание. Так что, в то самое время, как наиболее чуткие закрывают от страха руками глаза, большинство не может их оторвать. И страшно, и тошно, и… безумно притягательно.

Зря, что ли, в Древнем Риме так обожали гладиаторские бои.

Что-то в этом есть сладостное, томное, если признаться. Видите, как сладко, что от возбуждения даже про коня позабыли. Как бы сочувствовали, переживали, а на самом деле… Да, да - только возбуждение, нервная дрожь в руках обычно выдает наши истинные чувства. Кстати, такое возбуждение - непременный признак трусости, даже если человек и мнит себя храбрецом. Лож представляет себя правдой лишь в придуманном мире.

А еще, нечто схожее испытывает профессиональный игрок, нервно перекладывая фишки у рулетки. Игра - тоже болезнь. И страх в ней вовсе не побочный продукт, а самая что ни на есть первопричина, главный источник удовольствия. Без страха удовольствия никогда не получишь. Потому люди и играют в разные игры, главным образом с собственной жизнью. Вот и мы с вами поиграли с жизнью и смертью. Пока с чужой. А почему бы и нет, коли ставка - не твоя "бесценная". Только, не играем ли мы безрассудно именно с нею?

Как бы то ни было, но как ни остры ощущения стороннего наблюдателя, совсем иные чувства испытываешь, находясь в эпицентре событий, когда именно ты становишься главным героем "представления". Ни о какой притягательности, сладости и, тем более, томности уже не может быть и речи. Собственные трагедии переживаются нами намного более болезненно и отчаянно. Правда, если мы вообще успеваем что-либо сообразить.

"Хрум" - вот и сломалась твоя бесценная психика - психика такого отважного, смелого и умного "героя". А как гордо ты вытягивал шейку, чтобы казаться выше, как грозно обличал супостатов, не забывая, походя, предавать верных товарищей, чтобы еще выше подняться в собственных глазах. Ну и где этот отважный "покоритель вселенной"? Мы сейчас говорим не о Всаднике, разумеется. Он-то настоящий герой, а вот как быть с остальными?

С нами, так сказать...

Да… Так-то оно так. Только после всего увиденного в сердце закрадывается нехорошее чувство. А не продолжается ли наши скверные игры и после всех этих потрясений, если, конечно, они не ломают нас окончательно? Ответить сложно. Впрочем, гордость, самодурство, тщеславие, алчность, похоть, законничество, обиды и злоба - разве не они превращают нашу грешную жизнь в бесконечную "развеселую игру". Только с кем играем? Да, со смертью же, если вы все еще не догадались. Определенно превращают.

Ну, ладно, решимся все-таки посмотреть на то же самое несколько с иной стоны. Проникнемся происшедшей трагедией изнутри. Настолько, насколько сможем, конечно.

Как бы то ни было, но пора нам заняться новым делом. Настала время для изображения иной сцены, в которой появляется и очередной персонаж из той же "оперы", что и на реке, имеющей, как вы, набравшись терпения, убедитесь, прямое отношение к Всаднику. Причем персонаж этот, к слову, как-то присутствовал и при кончине нашего отважного героя, вместе с другими нападающими по мере сил своих отнимая у него частичку его угасающего разума, досаждая его своими идиотскими проблемы. Начнем издалека.

Болото.

Оно было о-ч-ч-е-н-ь старым. Его можно было бы назвать дряхлым, кабы не то обстоятельство, что, в некотором роде, оно вообще не было болотом. Никогда. Точнее было, но особенным. О встрече с ним до сих пор и рассказать толком было некому. И вообще, самое разумное - обойти его за сотню верст, если уж вы ощутили на себе его тяжкое дыхание, услышал неслышный, властный зов, если змеиной тревогой оно заползло в сердце.

А еще, оно было бессмертным, только совсем не так, как ангелы. Но от их неугомонных противников, в суете и непраздно носящихся по белу свету, тоже сильно отличалось. Так уж вышло в результате стечения обстоятельств, сделавших его особенным.

Скажем прямо, по берегам его не было привычной осоки, камыша, квакающих лягушек, трясины. Не было даже тухлого болотного запаха. Смрад, да, был, причем ужасный, но совершенно иного рода. Было в нем что-то жуткое, рвотное, безжалостное. Но все болотные атрибуты можно было и видеть, и слышать, и осязать, только все это было миражом.

На самом деле никакого болота никогда не было, и быть не могло. Просто посреди огромной поляны тихо плескалась мертвая вода, сквозь толщу которой в солнечный день просматривалось абсолютно мертвое песчаное дно. Только более или менее безопасно смотреть на него можно издалека, если уж вы решились на него взглянуть.

Итак, на большой поляне расположилось небольшое озерцо с идеально белым песчаным берегом и кристально чистой, но источающей неосязаемое, но страшное зловоние водой. И если последнее могло вызывать просто отвращение, то дух, царивший над мнимым болотом, да и над всем полем, у всякого вызывал неподдельный животный страх. Поэтому и трава вокруг была редкой и желтой, и лес низкорослым, кривым и чахлым.

И все это объяснялось присутствием в озере-болоте одного единственного существа. И именно эта скверная тварь как-то изощренно представлялась человеческому взору бурлящим жизнью болотом. Так что, смотря на плещущуюся водную рябь, многие увидели бы не мертвое дно, а удивительное болото. Пленительное, каким-то образом манящее к себе, проникновенно говорящее: "Придите ко мне все страждущие и обремененные, и я упокою вас"[22]. Иди, ну, иди же, иди, балбес упрямый! Ну что стоишь, как идиот. Иди ко мне, я тебя до смерти расцелую!" - и ведь шли, да еще как шли, верили, любили и надеялись…

О чем, интересно, думали эти несчастные, на краю бездны?

И почему одни видят одно, а другие другое? Почему одни не боятся горькой правды, и не обманываются лживыми посылами этой твари, а другие - нет. Почему первых ничтожно мало, зато другими "пруд пруди". И весь фокус-то заключен в самом примитивном неприкрытом обмане. Все на виду: "Иди и смотри"[23]. Идут, глядят и… видят рай!

А ведь там, в некотором роде, врата ада… Таков уж человек!

Не удивительно, что и в обыденной жизни все устроено совсем не так, как нам хотелось бы. А на что рассчитывали? Решили выпросить у "добренькой" смерти счастливой жизни? Но это же безумие! Притом от счастья истинного брезгливо воротимся.

А ведь счастье-то не где-то за горами, за долами, а совсем рядом. Только оглянись вокруг, позови его. Открой ей свое исстрадавшееся сердце. Надо только не бояться, терпеливо искать правду и, найдя ее, смело глядеть ей прямо в глаза. Мало, кто так может.

Вот поэтому-то отважные, ищущие правду, находят жизнь там, где обезумившие, ослепшие от страхов и гордости обретают верную погибель. Там, где смелый ясно видит смертельную опасность, трусоватый созерцает лишь пленительное "болото".

- Зачем оно так поступает? - спросите вы. - Зачем притворяется болотом? Ужели только для того, чтобы заманить в свои мертвящие недра, погубить очередного нечаянного странника. В-о-о-т этого, например, безвольного бредущего бедолагу, подобно кролику, попавшемуся на глаза голодного удава и отчаянно решившему последовать "зову сердца" по близлежащей дороге? Если да, окажитесь правы. Впрочем, и да, и нет. Болото хотя и преследовало более важные цели, но по давней привычке никогда не чуралось "мелюзгой".

Нет, опять врем. "Мелюзга", человеческий материал то есть, был совершенно как "сырье" для достижения "Высшей Цели". И нуждался в изрядных количествах, о чем со всей определенностью говорит присутствие хорошо утоптанной дороги. Ведь кто-то ее протоптал, кто-то по ней ходил, точнее доходил до самой кромки болота, за которой дорога прерывалась. Утешает лишь то, что тропа была хоть и хороша, зато не слишком широка. Значит, и душ погублено, по-видимому, не слишком много. Хотя… как смотреть...

Человек, все-таки какой-никакой, пусть и совсем никудышный…

Э-э-э-э, нет! Ошибочка вышла. То, что мы видели, не единственная дорога. Просто мы с вами обнаружили лишь ту, что оказалась ближе к нам. Может просто не ту, по которой бредем, как завороженные, сами. Избави Бог! Но если мысленно проследовать вдоль всех их, то… Нет это не для слабых нервов. Давайте-ка на всякий случай спрячемся, отойдем подальше и от тропинки, и от греха. А то, не ровен час… Сами понимаете!

М-да, как и сейчас, так и в описываемые нами времена, времена бурных классовых перемен, жизнь человеческая ценилась невысоко. Нужна она вождям только для собирания толпы. А толпа, в свою очередь, потребна была ни на что более, как для скорейшего и надежнейшего истребления во все отношениях подобных ей. Людей для такого дела требуется во все времена очень много, поскольку к смерти своих подопечных вожди традиционно относятся равнодушно, за некоторым, быть может, исключением.

Есть и иные причины.

У-у-у! Вон, вот он, смотрите-ка, смотрите, что, этот безумец, делает! Ведь идет, дурак, на явную смерть. Она в двух шагах, а ни рассказать, ни доказать ни предупредить. Он свято верит самому себе и своему ущербному "видению мира". Он ведь такой уверенный, хоть и живет по закону толпы, как саранча, собравшаяся лететь на соседнее поле. После нее - пустыня, но какое ему до этого дело. Винит кого угодно, только не себя и себе подобных.

Ну, и что видит этот самовлюбленный и самодовольный оболтус? Мечтает, наверное, о чем-то высоком или, во всяком случае, приятном. А ведь через мгновение его банально не станет. И смерть его будет страшнее страшной. Так и хочется изо всех сил закричать: "Остановись!" - а смысла никакого нет. Все равно не услышит или брезгливо отмахнется.

Ведь мы для него, "средоточия мира", - тля, быдло.

Ой, ой, ой - да сколько же их! Как же мы их сразу не приметили. Смотрите, бредут топами отовсюду, прям как неживые, во всем подобные первым двум, точно такие же самодовольные гордецы, обиженные на всех и вся, на зло всем идущие на погибель. Подобные сомнамбулам, в сонных своих видениях они представляют сей ужасный поход подвигом, пленительным восхождением к славе, отваге, богатству, чему-то не менее важному.

Правда, кто бредет, еле-еле перебирая ногами от плохо скрываемого страха, в то время как другие отважно махают шашечками или стреляют в кого-то из "врагов человечества" из именных маузеров. Одни приходят порознь, другие действуют организованно. Двигались сосредоточенными потными колоннами, чеканя шаг, порою с песнями как на параде.

А вот и еще, смотрите, смотрите - еще один заявился. Во, во как несется, как будто боится опоздать! Кстати, совершенно не видит гибнущего буквально в нескольких шагах перед ним. Да нет - видит, все видит и даже отталкивает погибающего.

Спешит…

Быть может, вы ждете, что мы, исполненные христианским состраданием, все же попытаемся кого-то остановить? Придется вас разочаровать. Мы не станем этого делать!

- Откуда у вас такая жестокость? - спросите вы.

- От верблюда! - ответим, не желая вступать в дебаты о нравственности. Об этом все уже давным-давно сказано. Того, кто пришел сюда, невозможно привести в чувство. Та или иная страсть настолько овладела им, что сделала абсолютно невменяемым. Так что, если не этого болота, так другого ему все равно не избежать. А будет ли это петлей или кровавой резней, или нашим "дивным" болотом, или еще чем-то - какая, в сущности, разница?

Так что, мы видим всего лишь неотвратимый конец. Но, давайте отвернемся!

…….

Долгое пребывание близ "болота" делает человека вялым, подавленным, чрезмерно внушаемым, поэтому поспешим удалиться в иное место, тоже не вызывающее положительных эмоций, но, хотя бы, не влекущее в омут. И тут нам придется ввести в наш рассказ очередного героя, без которого наша история никогда не приобретет ясности.

Она и без того запутана, так что лишние изъяснения не помешают. Правда, следует предупредить, разобраться во всем удастся позднее. Дело же в том, что события, которые мы излагаем, происходили несколько в иной последовательности, чем следует по тексту.

Обстоятельство это, хотя и доставляет читателю некоторые неудобства, зато позволяет соединить важнейшие события не во временной, а в смысловой последовательности. То есть, мы намеренно начали свой рассказ именно с истории Всадника, поскольку она самым решительным образом предопределила ход не только будущих событий, но, существенно повлияла на происшедшие. Нет, прошлое нисколько не изменилось, просто оно с самого начала зависело от того, как поведет себя в будущем Всадник на берегу реки.

Дело в том, что многообразие жизни человеческой не ограничивается сиюсекундным настоящим. Напомним, прошлое, настоящее и будущее находятся в таинственном единении, тесной взаимосвязи, взаимно дополняя друг на друга. Да, это еще не Вечность, в которой теряется сам смысл таких понятий, как начало, середина и конец, прошлое, настоящее и будущее, но и не ущербное представление о жизни и времени, к которому мы привыкли.

Это все дефективный материализм, это его дурацкие шуточки! Он настолько примитивен, что просто не в состоянии проникнутся природой времен. Тупой, он на все имеет свое мнение, которым и сумел заразить человечество, переставшее читать Евангелие.

Смерти, вечного небытия никто из нас, находясь в здравом уме и твердой памяти, не жаждет. Напротив, все хотят жизни, причем долгой, вечной, счастливой, почему-то забывая, что вечная жизнь просто невозможна, если в мире нет самой Вечности.

А она - есть!

Но чтобы обрести жизнь вечную, совершенную, надобно и сорастворится Вечности. Это же просто, тут не надо большого ума и нет необходимости в высшей математике.

Зато должна быть любовь.

Однако мы все еще живем во времени. Следовательно, для обретения вечной жизни необходим переход от времени к Вечности. И нетрудно понять, что переход от жизни временной, тленной к жизни вечной, не может произойти, если желающий сего не пропитается духом Вечности еще во время земной жизни. И только животное, безнравственное существование, приближающее человека к состоянию бесовскому, лишает его не только будущего, но и прошлого. Только тогда они мало влияют друг на друга.

Поэтому неслучайно началом и средоточием нашей истории является гибель Всадника. Именно она предопределила ход и прошлых, и будущих событий. Беспримерная отвага Всадника, его мужество и жертвенность стали неколебимым основанием, на котором только и могли свершиться все остальные подвиги. И те, что были прежде того, и те, что свершились после. Враг рода человеческого чрезвычайно силен, могуч и умен. Все знает и понимает, но жить по-человечески не может, да и не хочет. Он почти всемогущ! Почти…

Вечность, однако, ему недоступна!

По-видимому, это его единственное слабое место[30].

Живет секундой, существует одним единственным мгновением. Мощный, быстролетный как молния, за один единственный миг пересекающий полмира, он никогда, никогда не сможет, даже на самую малую малость, догнать, опередить, вмешаться в свое будущее, и с каждым последующим мгновением навсегда теряет прошлое.

В этом смысле, его вообще нет.

Он как бы не существует. Но только в некотором роде. В вечности ему совершенно нет места, зато заблудшая земля все более и более становится его незаконной вотчиной. И чем больше мир опутывается грехом, тем ощутимее и властнее его присутствие, поскольку грешащий человек, подобно бесам, теряет и прошлое, и будущее. Именно поэтому ритмы современной жизни постоянно нарастают. Надрывной активностью человек тщетно пытается вместить в сиюсекундное существование ускользающие атрибуты вечности. Глупо, очень глупо. Но нам объясняют нарастание ритма жизни, насыщением ее новым, более глубоким смыслом, в то время как источник и хранилище жизни - Вечность - присутствует в нашем суетном мире все меньше и меньше.

Мир умирает…

А нынешние натужные ритмы изначально были тщетны, бесполезны, неспасительны. Однако боль греха нарастает и чувство неминуемого возмездия понуждает человека все быстрее и быстрее крутить часовую стрелку, сокращая меру и без того скоротечной земной жизни. А за ее концом для грешника уже ничего не будет - там тьма внешняя!

Люди в глубине души это понимают, но упрямо стремятся к собственному небытию, изо всех сил стучатся во врата… ада, искренне принимая его за райские чертоги.

Правда, не все настолько безрассудны… Вот, к примеру, Всадник. И он нес на себе изрядное бремя греха, который настолько пропитало его естество, что он почти перестал различать правду и ложь. А ложь - духовный паразит, у нее нет собственных сил. Она черплет их у нас, наглым образом паразитируя наших на силах и разуме. Но вот, мы наблюдали за жертвенным подвигом Всадника. Ясно видели, в каких ужасных мучениях он умер. Но видели и другое - его предсмертное или, быть может, посмертное умиление.

Значит, он все-таки добрался до Вечности!

Ложь пропала, потеряла над ним прежнюю власть, утратила всякую силу.

Но тогда и прошлое от нее тоже… освободилось. Так же как и будущее…. В свете сказанного это представляется совершенно очевидным! Следовательно, и в прошлом, и в будущем Всадник просто не мог совершить всего того, что препятствовало бы его триумфу в трагической истории на речке. Как это происходит? Меняется ли прошлое будущим или наоборот? У фантастов это самое любимое дело, а как дела обстоят на самом деле?

Нет, нет и еще раз нет!

Прошлое ни в чем, ни даже в самой своей малости, не может перемениться из будущего! Но оно способно, однако, черпать силы в будущем и настоящем, а будущее, соответственно, в прошлом. Если силы эти там есть. А если их нет? Тогда, увы, увы и ах!

"Финита ля комедия" - как говорится…

Выходит, что порою исход некоторых важнейших сегодняшних событий "куется" в прошлом, в то время как исход иных определяется будущим. Единство прошлого, настоящего и будущего нарушается лишь тогда, когда человек лишает себя прошлого и будущего, а, следовательно, настоящего. Как? Очень просто. Посредством греха, разумеется.

Не станем определять меру греха, лишающую человека вечности, а, следовательно, прошлого и будущего. Это не нашего ума дело. Мы можем лишь констатировать факт.

Лукаво и призрачно грешное человечье житие. Его и жизнью-то, строго говоря, назвать нельзя. Зато враг при этом становится необыкновенно силен. Настолько силен, что от него уже невозможно укрыться ни в прошлом, ни в будущем, которых… более не стало.

Сейчас как раз такое время…

Кто-то, быть может, скажет: это, мол, вы говорите о поступках судьбоносных, а к жизни обыденной, прозаической сказанное имеет очень слабое отношение. И ошибется! Большое как из кирпичиков складывается из малого. Да, судьбоносные поступки решают многое. Но, чтобы принять единственное верное решение, следует подняться над бренным бытием, а тут как раз и нужно встать на те самые "кирпичики", которыми мы напрасно пренебрегаем. Может сложиться так, что в нужный момент не хватит одного единственного…

И вот уже жизнь твоя сломана. Чего хотел, то и получил!

В жизни все важно. Ничем нельзя пренебрегать! Тем более, что мы не знаем, как то или иное событие влияет на наше будущее, а уж про прошлое и говорить нечего. Лучше всегда вести себя достойно. Так спокойнее и вернее доберемся до Вечности, до Неба.

А еще, Вечность неразрывна с правдой, и одним из проявлений правды в Вечности является Нравственный Закон[31]. Так что, безумные ритмы современной жизни, помимо прочих чинимых ими неприятностей, неприметно лишают человека и нравственности. А без нее ни о какой вечной жизни не может быть и речи. Вот так-то!

А одинокому Лежащему не было ни одиноко, ни скучно. Зато было страшно. Причем причина его непрекращающихся страхов заключалось не в реальной угрозе, а в том, что на него беспрерывно совершались нападения. Да, да - самые настоящие духовные нападения, причем с самой неожиданной стороны - изнутри, от какой-то взбунтовавшейся или взбесившейся части собственного сознания. Во всяком случае, атакующий неприятель проникал в голову Лежащего практически беспрепятственно.

Впрочем, Лежащего ни на секунду не оставляло чувство нереальности, иллюзорности происходящего. Более того, у него сложилось даже убеждение, что тот, кто сейчас так нагло и небезуспешно пытается ворошить его мозги, на самом деле уже был им некогда бит и безоговорочно побежден. Отчего нынешние нападки хотя и причиняли боль, но с самого начала казались бессмысленными. Однако и необходимость в них ощущалась.

Только какая?

Ясности не было, отчего упомянутое убеждение во время непрерывных почти нападений сил не придавало, а служило всего лишь слабым утешением. Ну, а хоть бы и так!

Вот и опять…

- Очнись, безмозглый! Чо разлегся! Взопрел, сердешный? Где Отряд? Быстро отвечай, что б ты с-д-о-о-о-х! - это в голову ворвалась неопрятная толпа голосов-вопросов, на появление которых организм с привычной брезгливостью отозвался рвотным спазмом. Ни осадить, ни хоть немного поставить на место, ни дать какой-либо отворот этим негодникам, никого, кроме себя не слушающих, Лежащему до сих пор не удавалось.

Воля его ослабла и едва-едва контролировала сознание, по-видимому распадающееся. Однако и без досадных голосов измученному организму слишком часто приходилось устраняться от проблем натужной рвотой или погружением в обморочное состояние.

Последний способ представлялся более привлекательным, поскольку доставлял, пусть и извращенное, но, все-таки, некоторое… удовольствие - забытье. Правда обладал и существенным изъяном. Проще говоря, был смертельно опасен. Недозволенные игры разума во всех своих проявлениях всегда приводят к самым фатальным последствиям. Впрочем, если б не крайняя болезненность пробуждения, то даже такое сомнительное "наслаждение" могло бы возобладать над угасающими остатками здравого смысла…

- Как же человек сластолюбив даже на краю могилы, - со скорбной улыбкой подумал больной. Однако потрясающее само по себе открытие, сейчас не потрясало. Одно это говорит о том, насколько серьезным было состояние Лежащего, усугубляемое невероятной скоростью, числом и настырностью дурацких вопросов, задаваемых голосами. На осмысление их у него не хватало времени, поскольку удержать шаткое сознание удавалось совсем ненадолго. Об анализе же умственной дребедени вообще не могло быть и речи. С другой стороны, быть может, именно это и спасало разум от полного разрушения?

Лежащий хотя и принужден был выслушивать "голоса", но в разговоры с ними благоразумно не вступал. В прошлой жизни ему, нынче самому томимому "голосами", доводилось видеть как от неуместных разговоров с такими же "собеседниками" нормальные прежде люди, даже более сильные духом, чем он, удивительно быстро сходили с ума.

Все происходило совершенно неожиданно, глупо как-то и нелепо. А начиналось всегда одинаково - с легких приступов беспричинной, порою почти незаметной, тревоги, уныния, саможаления. Прежде казалось, что стержнем болезни был какой-то очень сильный, панический, но притом потаенный, страх, ужас даже, от которого будущий больной безуспешно пытался укрыться, притворяясь ничего неведущим.

- Ничего не вижу, не слышу, не понимаю - я спрятался! - хитрил человек.

И только после этого опрометчивого поступка на хрупкое сознание несчастного в какой-то момент обрушивался такой ураган пугающих образов, навязчивых "голосов", ничем неоправданных страхов и невероятно ярких пугающих видений, что потрясенная психика с хрустом ломалась подобно сухой ветке на ветру.

Слишком дерзким был натиск, чтобы выстоять.

Болезнь только притворялась нервным переутомлением. И то лишь поначалу. Просто устал, нервничал больше обычного. Срочно нужен отдых. Вот и ехали состоятельные гурьбой в Бадден-Бадден. Иные пристрастились к аристократическому кокаину или более доступному морфию. Большая же часть населения Империи ограничилась банальными трактирами, традиционными драками и непривычным еще обильным винопитием, ставшим серьезной проблемой к последней четверти 19 века.

В те времена это была относительно новая коварная болезнь. Прежде всего, потому, что использовала для поражения твоего ума твои собственные мозги. Представьте, какая наглость! Чем хитрее пытаешься избавиться от напасти, тем хитрее становилась и она… Видимо, из-за этого-то ей легко удавалось скрываться в глубинах сознания, тихой сапой разрастаться от бытового недомогания до всесокрушающего поражения психики.

Лежащий, когда был еще здрав, как-то подумал, что если такого рода больной просто успокоится, перестанет играть в опасные игры с собственным рассудком, то нервного напряжения вообще можно избежать. Только не знал, как именно.

Увы, обычно, когда до больного доходило, что его слабость вызвана не переутомлением, а нарастающим помешательством, как правило, бывало слишком поздно. Огромная энергия первого же серьезного приступа болезни всего за несколько недель, дней, а порой и часов, успевала в клочья порвать мозги бедолаги.

Обыкновенно приступ бывал скоротечным. После него большинство хотя и продолжали оставаться больными, но внешне это мало в чем выражалось. Поэтому многие делали вид, что ни болезни, ни приступа вообще не было. Просто как бы характер поменялся.

Однако вскоре один за другим одни неожиданно стрелялись, топились, травились, другие ударялись в запои. Третьи наглухо замыкались в себе, доводя свою психику до такого умопомрачения, что посредством одного его и завершали свои скорбные счеты с жизнью. Некоторые хотя и становились капризными до нетерпимости, агрессивными и злыми, но притом еще и невероятно инициативными. Впрочем, и те плохо кончали.

Тем не менее, находилось "удальцы", нагло утверждавшие, что именно таким образом они обретали… гениальность. Увы, но романтичные образы хрустальных вершин Ницше, достигаемые посредством прогрессивного бреда, умиляли слишком многие сердца даже в отдаленных уголках "жаждущей просвещения" Матушки-России. Причем именно у поклонников бреда болезнь порою протекала даже мягче, чем у его противников...

Именно из последних выходили самые отважные бомбисты, а потом, после краха Империи, самые неукротимые комиссары. Как-то нынешнего больного даже посетила необыкновенная мысль, что сам факт появления столь неоправданно храбрых гордых субъектов сам по себе уже является вернейшим симптомом неизбежности всеобщего помешательства, социального коллапса и последующей братоубийственной резни.

Мысль оказалась верной.

Как бы то ни было, но все такого рода помешенные находили в своем недуге не только источник страданий и немыслимых страхов, но и томное, сумеречное наслаждение. Именно оно и становилось источником противоестественного вдохновения. Хотя, следует признаться, достигшая к тому времени громадных успехов на "ниве просвещения" Европа к тому времени уже давно нашла остроумное и приличествующее случаю успокоительное разъяснение подобных нелепостей. Она была уверенна, что именно в таких муках только и рождаются гении... Впрочем, мы уже об этом упоминали. И повторяем лишь для того, чтобы читатель смог оценить масштабы всемирного помешательства.

Более всего удручало то, что именно субъекты, достигшие "просветленного" состояния, а также решительно готовящиеся вступить в это суровое братство, отличались невероятной социальной активностью. Они буквально заполонили все казенные заведения бесчисленными капризными прожектами социальной перестройки[32], жалобами и требованиями, суть которых словами известного, ныне покойного энергетического певца и кумира молодежи 90-х годов, выражалась капризным рабским требованием.

"Перемен. Мы ждем перемен!"[33].

Газеты захлебывались от множества планов кардинального социального переустройства Российской Империи для приведения ее к состоянию "культурному", европейскому. И, удивительнее всего, большинство вполне нормальных по виду людей с нескрываемым удовольствием слушали их, всем сердцем внимая этому параноидальному бреду…

- Дослушались… - уныло подумал Лежащий.

- Да, хотя в это и трудно поверить, - продолжал он, - но патологически томное услаждением отчаянием и состоявшихся безумцев, и их восторженных последователей было явно связанно с откровенной бесовщиной. Чем она привлекала? На этой "высокой ноте" мысли пресеклись, поскольку ничего сверх сказанного голова вместить была неспособна.

Прежде, в счастливую пору юной здравости, он как-то попытаться прочувствовать переживание больных людей, но благоразумно отказался. И хотя дело представлялось предельно простым, но на поверку вышло очень опасным. И хотя наш больной от природы был любознателен, но даже его жажда знаний испуганно отшатнулась от одного вида разверзшейся перед ним бездны, в которой с радостно-злыми криками "Ура, товарищи!" быстро скрывались многие его приятели и знакомые, решавшиеся на подобный эксперимент.

- Как в болоте утопли! - подумалось Лежащему.

Да, много, очень много образованных и не очень людей погибло от этой невидимой болезни. Заметим, не от врожденного расстройства психики! Просто люди жаждали вкусить сладости плодов безумия, если так можно выразиться. Но эти трагедии не вызывали и малейшего сочувствия даже среди самых близких друзей и соратников, относящихся к числу таких же "просвещенных". Наоборот, последние даже искренне радовались чужой беде.

Дело в том, что в этой среде злорадство подменяло собою милосердие. В самом деле, все рвались к гениальности, власти и над умами, и над Россией вообще, жаждали во всем быть первыми, думая, что только в их мозгу заключена вся мудрость жизни, только они знают, в чем заключен смысл человеческого бытия. Поэтому неуспех товарища всегда рассматривался как устранение досадного конкурента и неудачника, не более…

Олимп маленький, всем места не хватит! Дружба их была притворной.

Лежащему было совершенно непонятно, каким образом его помутненному сознанию удавалось хранить картины злополучного "болота", да не какие-то обрывочные образы, а масштабные картины, раскрывающие долгую историю этого нелепого злобного существа. А ведь он его и не видел-то никогда. Хотя, сейчас он ни в чем уже не был уверен. Образы эти и еще какие-то странные мысленные ощущения, хотя и не причиняли таких страданий, как голоса, зато были омерзительны. К сожалению, отвязаться от "болотных" страстей никак не удавалось. И откуда он мог столько знать про то, чего никогда не знал?

Очевидно, между ними образовалась какая-то особая связь. К счастью, для Лежащего она ограничивалась видениями, в то время как "болоту" их "союз" доставлял весьма болезненные ощущения. Грубо говоря, Лежащий видел и ощущал присутствие "болота", в то время как последнее ощущало его присутствие, но ничего не видело. "Болото" бесилось от своего бессилия. Ведь никому, даже самому "Хозяину" не удавалось так глубоко заглянуть в его душу, причем с легкостью, и так ясно читать самые потаенные мысли! Правда, самому Лежащему наблюдения за смрадными размышлениями болота были нестерпимы.

Короче, оба хотели от связи сей избавиться, но обоим это не удавалось.

Лежащий не исключал, что в нынешнем состоянии он мог многое позабыть, так что совсем исключать встречи с "болтом" не мог. С другой стороны, встреча эта должна была стать настолько незабываемой, что о ней-то он должен был бы непременно помнить. Однако ничего не помнил. Тем не менее, в реальности "болота" совершенно не сомневался. Слишком уж много он узнал о нем такого, чего выдумать просто невозможно.

Сам того не желая, он проник в сокровенную тайну "болота", суть которой не ограничивалась желанием "воплотиться". Мысленно наблюдая за "болотом", он понял, что неведомо было и ему самому. Сформулировать увиденное было непросто. Важнее ощущения, судя по которым было очевидно, насколько близко человечество подошло к последней черте, из-за которой уже не будет возврата к прежней жизни. За этой духовной чертой кончается Эра Долготерпения Божия и начинается Последняя Эра земной жизни человечества - Откровение, в котором решительно отверзутся скрытые еще жернова ада. И, единожды начав свое роковое движение, они уже не остановятся до самого Конца.

-До самого Конца... - прошептал Лежащий.

- Да уж - "воплощающееся" болото-человекоубийца, - Лежащий мысленно вернулся к менее опасному. - Курам на смех! Какая глупость! Даже образ болота-то толком принять не может, а еще надеется стать настоящим человеком. Что же до сверхчеловечества…

В кристально чистой, но вонючей воде "болота" оно виделось неопределенно. И это понимало даже само "болото". Но иного выхода оно все равно не видело. Решение принято, а дело - есть дело. Рассиживаться некогда. Вообще-то в мире падших духов праздное времяпрепровождение и отлынивание от общественных дел не приветствовалось.

Дисциплина жесточайшая. Визжат, верещат, а дело делают со всем усердием, начальство слушают, "стоя на цырлах". Планы: квартальные, годовые, пятилетки - все как у людей, и за все отвечай головой. Наказания столь суровы, что врагу не пожелаешь. А хорошо вышколенное болото, хотя и отбилось от "стада", но трудиться продолжало на совесть.

- Почему его все слушаются? - спросите вы, имея в виду "Хозяина"? - рассуждало "болото", возбужденно беседуя со своим единственным собеседником; с самим собою.

- Сам вопрос обличает вашу глупость. Вы сами-то видели его, "Хозяина" то есть? - ехидно ответило "болото", всхлипывая от смеха. - Нет, так идите и посмотрите!

- Хоть разочек взгляните ему в глаза, и ваши вопросы отпадут сами собой.

"Болото" имело право так рассуждать, поскольку лишь оно одно, пусть и на мгновение, пусть единожды, но посмотрело в бездонно-черные ужасные глаза. Впечатлений от увиденного теперь хватит на всю оставшуюся жизнь. И ни что иное, а именно глаза, вывернувшие болотную душу наизнанку, заставили его, из соображения самосохранения, поскорее скрыться в болотном "затворе", чтобы заняться преображением своей внешности.

Зачем?

Ответ, повторимся, крылся в широко открытых глазах.

Ни давно ставший привычным ад с его безысходно визжащими муками, ни прочие страдания, коих в жизни падших ангелов во все времена было предостаточно, ни бесконечный, изнурительный рабский, адский даже труд, из-за которого позавидуешь и каторжанам. Все это вместе взятое, в тысячу тысяч раз преумноженное неспособно сравнится с тем, что спокойно излучала тихая, меланхолическая ярость преисподнего господина.

Никакая, самая страшная и изощренная, расправа, казнь или четвертование не смогут и даже отдаленно приблизить вас к тем "радостям" всемирного "праздника жизни", который уготовал своим верноподданным задумчивый повелитель адских глубин на случай победы. Но еще страшнее подумать, что он начнет вытворять, если не победит…

- А он не победит! - злорадно буркнуло себе под нос "болото".

При этом ему ни разу не пришла в голову мысль о неизбежности собственной повторной встречи с Гневом Божиим, настолько оно было напугано "Хозяином". Ни о чем другом не могло и думать. Хотя… Честно говоря, Бога "болото", конечно же, боялось. Но поскольку Он его до поры не "трогал", можно сделать вид, притвориться, что Его как бы нет. Ну, правда же, намного лучше думать о приятном: о том, как "простодушного Бога" можно перехитрить, надуть, обмануть. Скажете: "Нелепо! Как можно перехитрить Того, Кого нет?" - а что же вы ожидали услышать от безумного самовлюбленного существа?

Ищите неземной мудрости? Не там!

У них все наперекосяк, хотя в мире людей они всегда добиваются своего. Посмотрите на переполненные "закрома" преисподних "обителей". Они так и вопиют об эффективности уродливых бесовских методов. Правда, они и рассчитаны только на уродов. Поэтому-то народы сперва доводятся до невменяемости, а уж потом, когда самодовольный человек совершенно потеряет рассудок, даже идиотские методы безукоризненны.

А для начала надо напугать, причем так, чтобы людишки делали вид, что ничего не видят, ничего не понимают. И уж после этого можно делать с ними все, что хочешь. Судите сами, многие ли сейчас веруют в Бога. Веруют не как попало, а как положено? Даже в… коммунизм верили крепче, а сейчас в демократию. Это немыслимо, но - реально!

К примеру, насчет Бога. Он нас сотворил, а мы Ему: "Тебя - нет!". Сильно, смело, умно, а? "В мире был, и мир чрез Него начал быть, и мир Его не познал. Пришел к своим, и свои[38] Его не приняли[39]" - куда дальше ехать изволите-с? И кто есть, если Бога нет? Тогда ни только Бога, но и нас с вами тоже… В таком случае, кто дурнее, современный человек или злополучное "болото", надо еще разобраться. К этому мы еще вернемся, к его напряженному философствованию о сущности бренного земного бытия.

А именно.

- Да, как ни крути, а "хозяйская" кара превзойдет наихудшие ожидания, - меланхолично молвило оно себе под нос и тяжело вздохнуло. На время "болото" замерло, пытаясь представить свою ужасную участь. И сколько оно не перебирало вариантов исхода, ни один из них не внушал оптимизма. Снова, замерев, с грустью задумалось. Размышлениям оно вообще-то научилось у "Хозяина". Во время одного из таких "бдений" оно как-то обнаружило, что спокойный, созерцательный ум в серьезном деле гораздо полезнее ума деятельного, хотя и осознавало, что истинное созерцание для него по-прежнему недоступно.

- Все лучше, чем ничего, - решило "болото", но тут мысль неожиданно осеклась.

- Ух, ты! А задумчив-то наш "Хозяин" оттого, что на цепи, - неожиданно сообразило "болото". Ну и, слава богу[40]! - вырвалось как-то само собою. - Вынужденное смирение или, лучше сказать, смиренная ярость. Как его до сих пор от злости-то не разорвало, а?

- К сожалению, настанет день, когда он сорвется с цепи на волю. Или его намеренно отпустят. Вот тогда-то он и задаст жару! И сам, подлец, сгорит дотла, и нас, мерзавец, запихает в такие страшные глубины ада, о которых мы до сих пор еще и не слыхивали. И, что главное, - первыми даже не мерзких людишек, а нас, нас - всех тех, кто тысячелетиями верой и правдой служил ему "до последней капли крови".

- Подлец! Мерзавец! Негодяй! - согласился "собеседник".

Тут "болото" снова вспомнило тот ужасный миг, когда оно лицом к лицу увидело его убийственный взгляд (и выдержало его). И именно тогда оно с предельной ясностью поняло - пришла пора уносить ноги. О раскаянии оно, разумеется, даже не подумало.

- Еще чо выдумал! Сам кайся! Наделал делов, дров наломал, а нам расхлебывай! - злобно буркнуло "болото" в мысленной перебранке с Творцом. Нет, Он-то с ним, конечно, не беседы не вел. Весь разговор "болото" вело само с собой, но как бы с Богом.

Давно известно, что убедить нечистую силу в ее порочности и неправоте также трудно, как и закоренелого в гордости человека. Но сила эта хотя бы отчасти осознает, в каком незавидном положении находится, и какие муки ее неминуемо ожидают. Человек же надменно пренебрегает даже самыми грозными и очевидными предупреждениями.

Во время одного из первых своих созерцаний "болото" посетила "счастливая" мысль о "воплощении". Нет, оно даже не надеялось занять место "Хозяина" или сокрушить Небеса. Ему б хоть на мгновение прорваться к Древу Жизни! От него оно надеялось получить такую жизненную силу, которая позволила бы счастливо избежать вечных мук.

Момент неизбежного восстания сатаны и его фатальной схватки с Богом представлялся для этого самым благоприятным. Только в такой суматохе можно к нему просочиться. Конечно, его немедленно разоблачат. Конечно, меч Архистратига не погладит по головке. Но... Один миг они там, в Раю, потратят на то, чтобы понять, что за это за чудо-юдо предстало пред ними. Другой потребуется, чтобы отделить его дух от мнимой плоти. А этого-то аккурат и должно хватить, чтобы разок надкусить один из заветных плодов!

А как куснуть их, не имея плоти, а?

- А большего мне не надо! Я ж не рвусь стать властелином мира. Нет, дело, конечно, хорошее. Но, трезво глядя на вещи, этому не бывать. Но и аду меня никогда не заполучить. Пусть битый-перебитый "Хозяин" жрет на здоровье кого угодно, но только не меня! И пусть Да, Рай мне "заказан", но там и так делать нечего - скукотища. Мне и одному хорошо. Как люди говорят: "Ни Богу свечка, ни черту кочерга" - это про меня.

А, пока суд да дело, Лежащий, вдоволь насмотревшись и наслушавшись гордой болотной страсти, стал рассуждать о гордости человечьей. К тому, что он здесь, лежа в темном сарае, может ясно чувствовать бесконечно далекое "болото", Лежащий уже привык, и особого внимания этому феномену давно не придавал. Были вещи и поважнее.

Он продолжал размышлять о человеческом помешательстве, о том, как эпидемия безумства поразила Империю накануне революции. И тут он догадался, что безумие, о котором он размышлял, представляет собою не болезнь даже, а некую умственную тварь.

Она хоть и не является в прямом смысле бесноватостью, но во многом схожа с нею. И то, и другое - одержимость. Только в случае с бесом это обычная бесноватость, а с упомянутой тварью - одержимость страстями. Разница не слишком значительная, особенно если учитывать, что без духов злобы и тут, и там дело не обходится. Просто они не поселяются внутри человека, а управляют его страстными порывами извне, через тварь.

На такую мысль его навели невольные, но продолжительные наблюдения за неадекватным поведением нашего "болота". Теперь он даже немного расстроился, что наблюдать за деятельной "жизнью" других представителей этого скверного племени не мог.

И здесь снова подчеркнем. Под тварью Лежащий в данный момент понимал не столько духов злобы, сколько особую форму человеческой страстности, которую он обозвал умственной тварью, имея в виду не только "среду ее обитания" - человеческое сознание, но и некоторую ее собственную разумность, если так можно выразиться. Во всяком случае, хитростью, настойчивостью и способностью любой ценой добиваться своего она обладает.

Так, прежде чем сломать психику больного ею человека, она стремится приобрести над ним, над его сознанием как можно большую власть. По-видимому, даже сведение человека с ума является для твари не самоцелью, а всего лишь демонстрацией силы и власти. И тут Лежащий увидел нечто такое, от чего у него захватило дух. На мгновение он совершенно отчетливо увидел эту тварь, прежде чем та успела скрыться в его подсознании.

Да, да - именно увидел!

С чем ее можно сравнить? Разве что с ящеркой, быстро ползающей в мозгах. Неприятно, конечно, но не это даже главное. А ведь она струсила! Почему спряталась?

- Смотри-ка! - Лежащий сделал новое открытие. - Оказывается, эта мерзость не только самодовольна, но и явно труслива! Зато любит науськивать. Притворяется такой отважной, смелой. Всем своим видом показывает, как бесстрашно она рвется в бой с врагом, а чуть что тут же прячется, отдавая того, в ком поселилась, на произвол судьбы. И последнему часто не остается ничего иного, как немедленно повредиться рассудком.

А твари это только и надобно.

- Ну что, попался - храбрец ты мой ненаглядный! - смеется над доверившимся ей несчастном гордецом. - И куда пропала вся твоя храбрость? Что, в штаны наложил? Поделом! Будешь знать, как не слушаться. Я же предупреждала, а? Не помнишь? Ну и дурак!

Смотрите, как все ловко все перевернула, негодная! Сама все устроила, первая струсила, удрала без оглядки, а теперь во всем случившемся обвиняет того, кто ей доверился.

- Тварь поганая!

И ведь идет на любые уловки, чтобы не дать пораженному ею человеку исцелиться. Причем достигает цели чрезвычайно просто. Просто убеждает в том, что он не такой как все, не как "прочие человецы"[41].

- Ты - особенный, - без устали внушает она человеку. Хоть в чем-то, да особенный. А из этого следует, что ты выше любого закона. В том числе Нравственного...

Но всякий, легкомысленно переступивший этот богоданный Нравственный Закон, лишается вечной жизни. И это настолько очевидно, что не нуждается в комментариях.

И ведь как, гадина, все извращает!

Если ты богатый - значит избранный. Если беден - весь мир виноват и всем тебе обязан. Если умен - тут и говорить не о чем. Туп - не признанный гений. Причин для надменности, злобы и обиды можно перечислять бесконечно. Но ведь можно быть богатым, не возомнив о себе, и бедному жить помаленьку, без зависти. Все люди ходят под Богом.

- Нет, не все! - невольно вырвался из груди хриплый крик.

- Это ж не мой голос! Кто это тут мною распоряжается? - в ответ тишина.

- Ах ты дрянь! Так ты посмела меня учить! - подождав, продолжил рассуждения.

Начало их мы отчасти в обрывочном виде уже слышали. Мысли Лежащего часто возвращались к забытому, но всегда выходило так, что размышления просто продолжали прерванное. А пока мысль не прерывалась, и Лежащий беспрепятственно развивал ее.

- Совершенно скрывать от самого себя нарастающее безумие человеку обычно не удавалось. Но, став рабом стремительно растущей твари, заболевший, начинает покорно следовать ее властным приказам, изо всех сил пытаясь сохранять видимость здравия. Но чем дольше продолжал обманывать себя, тем скорее и острее протекала болезнь.

- Скажешь: "абсурд"? Нет такой твари. Ты сам безумен и все тут понапридумал! Но ведь именно так все в нашем мире и происходит. И с этим ты не поспоришь, - возбужденно спорил Лежащий сам с собою. - Тут реальность, тут нет никакого обмана!

- Вспомни, - продолжался спор, - ощутившие тревогу, вскоре переставали спать, боясь стать… сумасшедшими. И из-за одной этой боязни они и становились безумными! И ведь именно страхи, а не что иное ломали психику несчастного. А за страхами с ухмылкой как раз и пряталась та самая умственная тварь. Ведь она имела к страхам самое прямое отношение. Только Лежащему было не очень понятно, как ей это удавалось.

А еще, сильно ускоряли катастрофу разума "задушевные" беседы… с "голосами". Их появление, как правило, становилось настолько сильным потрясением, что вслед за ним душеная болезнь совсем скоро начинала принимать самые тяжелые формы.

- А зачем с голосами говорить? - спросил Лежащий невидимого собеседника.

- Никогда не разговаривай с "голосами"! Запомни - никогда! Послушаешь, пойдешь у них на поводу - не воротишься. Да не бойся ты их! Пусть они боятся. Лучше скажи себе: "Что, доигрался? Вот теперь ты впрямь особенный. Все люди как люди, а ты - с "голосами" в башке! Ну и что с того? Хуже стал или лучше? Ложку мимо рта проносишь? От "голосов" еще никто не помирал. Авось полегчает, а не полегчает, и так сойдет. Как-нибудь привыкнешь... Вон в уличной толпе все что-то говорят, а тебе какое до них дело?

Не бойся сойти с ума, и не сойдешь!

Да хоть бы и сойдешь. Можно поправиться. Некоторым совсем удавалось исцелиться! А, может, с голосами даже лучше, а? Может, для чего-то они потребны? Вон, читал где-то, что монахи-затворники проходят через искушение "голосами". Главное, чтобы их не слушать, не бояться и не покоряться. А в остальном, живи себе на здоровье. Совсем как раньше.

Сиди и помалкивай. Никто ничего и не заметит.

- А станешь с ними говорить, - настаивал мысленный собеседник Лежащего (он обращался к самому себе) уже более спокойно, - непременно будет приступ, после которого назад возврата нет. Ты и сам все прекрасно знаешь! Вспомни, как у твоих знакомых "говорунов" эти "голоса" ломали рассудок, а твари безнаказанно хозяйничали в их бошках.

- Но не у всех же! - с досадой отозвался Лежащий.

- Да, редко, но встречал людей, смирившихся с безумием, - вспомнил "собеседник". - Уже от одного этого человек помаленьку успокаивался, страх мало-помалу уходил. "Голоса" порою оставались, порою уходили насовсем. Но, главное, от безумия-то исцелялись! Ум, хотя и получал известные повреждения, но не слишком обременительные.

Просто жить дальше надо было спокойно, без бурных эмоций и истерик, избегая лишних переживаний. Может, кто скажет: "скучно!". Зато у человека начиналась спокойная, размеренная, полноценная жизнь, чуждая бесноватой "просвещенности". Правда, на пути исцеления скрывался еще один подводный камень - эгоизм. Сберечь себя от безумия, пользуясь соображениями эгоистичными, пока еще не удавалось никому!

Настоящий покой и безразличие эгоизма - несовместимы!

А, надо сказать, исцелившиеся всегда казались Лежащему особенными. К сожалению, особой нужды разбираться в их проблемах прежде не было. Если что-то и подвигало к этому, то лишь праздное любопытство. Зато сейчас кусал от досады локти, что когда-то мог, но не выведал у них тайны исцеления. Эти знания сейчас очень пригодились бы.

Больному взгрустнулось, а еще он очень устал. Увы, силы осталось в прошлой жизни, лишь отдельные образы которой порою проплывали в мозгу. Да и была ли она - та странная, дурная жизнь вообще… А еще, неясно было, отображали ли эти образы реальные воспоминания или являлись каким-то другим бредом, дополнявшим голоса.

Не вполне отчетливые видения прошлого сослагались с иными видениями, обычно более яркими, всегда лживыми. И выделить истину среди мутных потоков полуправды словесной, умственной и образной даже здоровому человеку непросто. А тут, сами понимаете...

Приводить содержание вопросов и требования "голосов" не станем, поскольку они не содержали ничего, кроме отборной брани, таких скабрезных и гнусных требований, намеков и мыслей, что их противно повторять. Одно было очевидным - со всем этим несомненно связана нарождающаяся в мозгу мания преследования. От нее же шла и хула, и похоть, и мания величия, и самая низменная злоба. Пробудились и забытые обиды.

- Нет - мания величия пробудила манию преследования, а не наоборот! - возразил Лежащий сам себе. Последняя мысль взволновала более других, но ненадолго, поскольку изо всех "умственных щелей" на него снова полезла такая отвратительная грязь и мерзость, какую можно собрать, всю жизнь слоняясь по самым вонючим помойкам. И хотя Лежащий прежде считал себя очень чистоплотным, но теперь все говорило об обратном.

Мерзости в своем сердце он находил неизмеримо больше малого числа достоинств. Впрочем, и те были сомнительными, поскольку не были до конца чисты. Невольно возникал естественный вопрос: "Неужели все так плохо? Оставалось ли в душе вообще еще хоть что-то живое, чистое, непорочное, помимо копошащейся дряни?".

- Неужели жизнь прожита так скверно? Вот ужас! - вздохнул Лежащий.

Ошеломляющее открытие для человека, гордившегося честностью, справедливостью и порядочностью, а оказавшегося и нечестным, и несправедливым, и непорядочным. Причем, именно "чистота" оказалась эпицентром… самой смрадной, полной червей выгребной, ямы. И это не считая скверны обрывочных мыслей, звериного рева необузданных, невнятных страстных порывов и откровенного бреда сивой кобылы.

- И это все, что я нажил? Это и есть мое сокровище!? - человек, сжавшись в комочек от жалости к себе, горько заплакал, пробуждая тем самым новые рвотные движения.

Ему было очень плохо, страшно и холодно. А еще, он понял, что и холод-то его сейчас окружал необычный. Мертвящими огненными иглами он пронизывал, выжигал внутренности, все существо, злорадно ломая каждую косточку, с треском разрывая каждую жилку. Так продолжалось по-видимому достаточно долго, а он только что это заприметил.

- Ах, как больно сердцу! Как будто в него вонзились тысячи огненных стрел.

Но они не просто жгли, а выстужали нутро, вытягивали силы. И исходила эта стужа не от вьюги, который выла за закопченным стеклышком у изголовья. Холод шел… из собственного сердца, из самой сокровенной ее части. И происходил холод от ужаса и безысходности, погружающих разум в визжащие, холодные адские глубины. И не разорвав мрака нового наваждения, совершенно невозможно прорваться к свету. Только что размышлял о погибших от страха, а, вот уж и сам оказался в его объятьях…

Надо замереть так, чтобы увидеть едва-едва заметное движение противника. И как только Лежащий это сделал, сразу догадался, куда и с какой целью удалились "голоса".

- В подсознание. У них там "гнездо". Оттуда и нападают. Причем живут там давным-давно, разделяя свое "ложе" с этим вонючим, прогнившим уродом! Собственно, они, по-видимому, его и выкормили. Или наоборот. Тащат мои силы понемногу и отдают их этой твари. Они меня всю жизнь видели, а я их - нет! Почти нет. Только чувствовал присутствие чего-то противного, инородного. И что же теперь прикажите делать! Как их выковыривать? - со злостью задумался Лежащий и тут же нашел ответ.

- Не выгонять эти твари надо, а истреблять само логово - подсознание, - решил Лежащий. Впрочем, открытие нельзя было назвать новым. Да, хоть бы и так!

Раньше он полагал, что подсознание - важнейшее начало жизни, источник интуиции. Теперь ясно, что интуиция и подсознание имеют мало общего. Одно - естественное свойство человеческой природы. Другое - утерянное сознание, место обитания множества неуправляемых, самопроизвольно возникающих и исчезающих мыслей и их обрывков, мешающих мыслям нормальным. В нем зарождаются не только инородные, нелепые "голоса", но и бессмысленные страстные порывы и тому подобное. И как-то очень тесно со всем этим связан тот ужасный мертвец, видение которого недавно так напугало Лежащего. На большее сил все еще недоставало, однако природа врага стала намного понятнее. За какие-то несколько минут Лежащий узнал и о себе, и о нем больше, чем за всю жизнь.

- Грубо говоря, подсознание - помойка с обрывками незавершенных мыслей, складывающихся самым нелепым образом, страхов, с которыми не хотелось столкнуться лицом к лицу. Не потому что они сильны, а просто от желания избежать неприятности.

Вдруг какое-то странное видение на миг затмило все, сквозь тягучую пелену открывая прошлое, и исчезло прежде, чем Лежащий успел запомнить и разобраться в увиденном.

- А что, если Отряд и в самом деле был? И что с ним случилось? - пресекла спокойные размышления тревожная мысль. - Куда и почему Отряд подевался? Какое отношение ко всему этому имею я, и велика ли моя вина? Сколько дней или, быть может,… лет продолжалось настигшее нас в тайге нечто ужасное. Да и было ли вообще на самом деле все то, что казалось реально пережитым, выстраданным потом и кровью.

Моей и моих бойцов?

На самом деле, проблема заключалась вовсе не в Отряде, если тот и в самом деле был, а в том, что за вопросами враг скрывал что-то такое, что непременно надо было у него выпытать. Так что, в ответном вопросе Лежащий не искал ответа, а начал наступление.

Согласитесь, какая сила крылась в этом изможденном теле!

Здравые мысли, однако, скоро пресеклись, по обычаю уступив место бредятине. Но и это неплохо, поскольку человека теперь подстерегла новая опасность - рвущееся к власти над разумом чувство вины. Дай ей хоть на секунду желанное, и в следующий миг она непременно добьется своей цели. А желательно ей было, ни много, ни мало, - раздавить, превратить в прах отчаянно сопротивляющееся разрушению спутанное сознание человека.

До сих пор до чувства вины очередь вообще не доходила, но сегодня ей удалось прорваться сквозь толпу голосов. Более ого, ее намеренно натравили именно сейчас. Поэтому, не теряя времени, вина, кипя непримиримой злобой, взорвалась бранной тирадой.

- Кто, кто, кто будет отвечать за твои проделки!? Убивец проклятый, га-ди-на! - заорала она как бешеная, распугивая своими воплями более умеренных предшественников.

Рассудок все еще оставался слишком слабым, а потрясение слишком глубоким, чтобы на равных сражаться с таким противником без опасных последствий. Поэтому более или менее разумное состояние ума, в который уже раз, сменилось несколько менее опасным забвением. Но прежде чем туман смежил очи, Лежащий сообразил, что появление новых персонажей трагикомедии, в числе прочего, говорило и о начале выздоровления.

- Для начала неплохо!

В самом деле, и образованный эгоизм, и чувство вины, пусть они и были явными неприятелями и паразитами, но для своего появления требовали от больного хотя бы некоторой осмысленности и, пусть и минимального, но наличия физических и духовных сил. Своих у этих тварей отродясь не было. И черпать они их могли только у Лежащего.

Ни у кого более!

- Это утешает, - напоследок успел подумать последний, не заостряя нестойкого внимания на иных опасных угрозах. И с этой приятной мыслью мирно погрузился во мрак…

Как мы заметили, наш, не столько молодой, сколько моложавый, упрямый и пытливый, человек постоянно предпринимал попытки проникнуться смыслом жизненно важных проблем. Но будучи не в силах одолеть последствий своего потрясения, всякий раз поспешно отступал, по необходимости прячась в утешающем обморочном состоянии.

Интуитивно он успевал понять, что страшнее и опаснее самого потрясения оказались угрозы, исходящие от собственного взбунтовавшегося сознания, точнее то ли из-за как-то отколовшейся его части, то ли из-за чего-то затаившегося намного раньше…

Но, главное, враг[62]… До него еще дойдет своя очередь. Когда-нибудь, но не сейчас. Но решительное наступление на главного врага с потерей сознания вовсе не прекратилось, как предполагал Лежащий. Где-то внутри его все замерло, как мы уже говорили.

- Враг не спешит, а ты будь еще более нетороплив. Он всегда прячется под разными личинами. Думаешь - вот он, а он уже другой и злорадно смеется над тобой, простачком. Зри в корень! Надобно совсем перестать обращать внимание на внешность, а искать и понимать сердцевину, сущность врага, - так наставлял самого себя Лежащий.

И еще, древний враг намного умнее и сильнее тебя. Умственным образом его никогда никому не удавалось одолеть. Да и любым иным способом. Это если ты один - сам по себе. Нужна помощь. Кто может помочь? Сам знаешь Кто! - продолжал Лежащий.

Мысль закончить не удалось.

Началось! Сердце и ум впервые вполне согласно затаились в своей первой "засаде". Оба ясно понимали, что она может оказаться продолжительной, отчего обоим следовало набраться немалого терпения. Но в этом-то и заключалась главная проблема.

До сих пор каждый привык жить самовольно, по своему усмотрению, лишь по необходимости прибегая к помощи другого. Поэтому поначалу сидеть "в засаде" было просто невыносимо. Каждый хотел быть главным и командовать. Лишь уяснив меру нарастающей опасности, ощутив близость противника, резкий запах его ненависти, смерти и смрад недавно увиденного тухлого мяса, сердце и разум теснее прижались друг к другу.

Вражина, тем временем, медленно-медленно "проползла", образно говоря, прямо мимо них, оставляя за собою липко-гнойный след. Нужда в объятьях, кажется, отпала, но сердце и ум в этот опаснейший момент ощутили, насколько они родны друг другу, как близки. Они больше не желали, да и не могли и секунды жить друг без друга.

- Как невыразимо сладко быть вместе, - молвили они разом и негромко, из опасения, засмеялись. - Мы же - одно, мы - целое! Как случилось, что мы так долго были в разлуке! - воскликнули громче, чувствуя, как противник содрогается от их растущей, мощи. Они уже почти не боялись его, хотя сил на решительную победу пока недоставало. И пусть они понимали, что разорванное годами сразу не пришить, но не очень о том тужили.

- Дело наживное. Теперь нас не одолеть. Дайте срок, "будет вам и белка, будет и свисток" - удавим гада, непременно удавим, - и весело захохотали чистыми, звонкими голосами. В их грозных словах не было и капли злобы или жестокости. И их не пропитывала и заслуженное чувство мести. Проста радостная констатация неизбежности победы.

Правда, пока они все еще оставались слишком восторженными… А это в сложившейся ситуации было опасно! За чувственную восторженность придется платить слезами.

- "Видел сатану, спадшего с неба, как молнию; се, даю вам власть наступать на змей и скорпионов и на всю силу вражью, и ничто не повредит вам"[63], - как будто в самой середине, в самом средоточии только что обретенного единства услышали они тихий Голос. Слова были до боли знакомы, но истинный смысл настолько потрясал душу неожиданным и скрытым прежде содержанием, что сердце и ум как будто услышали их впервые.

А Голос, произнесший их, принадлежал, принадлежал… Друзья даже испугались назвать Его, но испугались как-то по-особенному. Было и очень страшно, и радостно одновременно. Они благоразумно не решились высказать своих предположений о том, Кому именно Голос принадлежал, но с улыбкой и пониманием переглянулись…

Прошло еще некоторое время, прежде чем они очнулись от очередной потери сознания, а вскоре пришел в себя и сам Лежащий. Перемены произвели на него самое сильное впечатление, но он понимал, что это была всего лишь подготовка к главной схватке, победа в которой достанется не тому, кто сильней, а тому, кто не струсит.

Это, собственно, и можно считать началом решительного сражения.

Хотя человек и прежде склонялся к тому, что основную роль в его мученьях играло нечто тайное, злое и древнее, затерявшееся в потерянных глубинах собственного сознания, но не мог выяснить его природы. Теперь понял - сперва следовало разобраться с самим собою, обрести внутреннее единство, чтобы минуту опасности суметь совладать со своими чувствами, а уж потом осторожно начать выяснять, насколько исходят угроза снаружи.

Отряд, точнее изрядно поредевшая за последнее время усиленная и отборная сотня с небольшим обозом, до предела изнуренная долгим переходом, палящим зноем, духотой, слепнями, комарами и едким потом, тяжко спала на самом краю вонючего болота.

Выбор места для лагеря нельзя было назвать удачным. Но, чтобы дойти до лучшего, у людей совсем не оставалось сил. Никто не ожидал, насколько тяжелым окажется последний переход. Желание уйти подальше от этого откровенно неприятного места испытывали все, но как только Отряд оказался на просторной площадке между болотом и невысокой скалой, точнее небольшой грядой, силы покинули людей окончательно и бесповоротно.

Грубо говоря: где кто остановился, тот там и упал.

Вернее сказать, бойцы не столько спали, сколько находились в каком-то забытье. Многие стонали, порою громко вскрикивая. И хотя день выдался тяжелым, но поведение Отряда неприятно настораживало даже с учетом того, что в последнее время каждый из переходов настолько утомил бойцов, что силы их перестали восстанавливаться. Но и усталость не объясняла стоны и ужасные крики, поскольку те не сообразовывались ни тяжестью пути, ни с выносливостью бойцов. По-видимому, они были вызваны не только недомоганием.

А чем же еще? - тяжело задумался Командир.

Лагерь более всего напоминал поле битвы, усеянное раненными и мертвецами, а не бивуак отборного Отряда. Свинцовая тяжесть парализовала волю и отбирала последние силы. Впервые бойцы единодушно отказались от ужина, не стали даже разжигать костров. Ни дозоров, ни караула - вообще ничего! И еще до заката лагерь погрузился в забытье. Спали кто сидя, кто лежа, обняв или отбросив оружие. Многие, несмотря на жару, сжались в комочек. Иные, напротив, упали навзничь, громко храпя, широко разбросав руки.

Командир даже не пытался сохранить видимость порядка. Усталость людей давно стала запредельной, а сегодня перешла еще какую-то чрезвычайно опасную черту. Поэтому если немедленно не дать Отряду пусть краткого, но полноценного отдыха (то есть без всяких уставов, субординаций, дисциплины и тому подобного) то назавтра он вполне может пробудиться озлобленным неуправляемым звериным стадом.

Этого Командир опасался больше всего.

Случись такая напасть, и одного недовольного крика будет довольно для начала резни. С таким ужасным и не вполне объяснимым явлением Командиру приходилось сталкиваться. Всякий раз поражала внезапность, беспощадность и бессмысленность поведения людей. Ни с того, ни с сего - с пустяковой ссоры - люди неожиданно начинали резать и стрелять друг в друга до полного изнеможения. Только те, кто вовремя успевал покинуть "поле сражения", мог надеяться, заметьте только надеяться, что оградит рассудок от необузданности. Повторим в третий раз - не выжить, а всего лишь надеяться на это чудо!

Оставшиеся в живых, перемазанные в крови своих недавних товарищей по оружию или просто добрых приятелей, выли с такой ненавистью ко всему живому, горели такими страшными и безумными глазами, что их приходилось немедленно пристреливать. Кое-где при штабах неофициально держали для этого специальные расстрельные команды, в которые включали самых дисциплинированных, преданных и уравновешенных бойцов[66].

Понятно, что происшествия такого рода не афишировались. Кроме того, тех, кто добивал озверевших, безумно боялись и ненавидели. Понятно, что и последние не были склонны к рассказам о своей работе. Нужна, но ужасна работа палача! Их психика держалась только на некоторой холодной отрешенности от жизни и самогоне. Они просто не могли позволить себя что-либо вспоминать. У них не было прошлого, и им не на что было рассчитывать в будущем. Только беспамятство помогало выжить в рукотворном аду пролетарской революции, но это же полезное качество слишком скоро превращало их в нелюдей.

Жизнь этих небольших, но чрезвычайно замкнутых в себе сообществ, представляла для окружающих страшную тайну. Впрочем, никто из знакомых Командира и не стремился к ее познанию. При случайной встрече с палачами даже самые храбрые люди невольно отводили взор от их бездонно-пустых глаз. Безразличная безысходность и беспощадная решимость не просто пугали, а буквально парализовали волю как удав кролика. И еще, тоска - бесконечная, безмерная, безнадежная, не ведающая ни любви, ни жалости.

Элита!

Замкнутый внутри себя мир механических существ, едва ли понимающий жизнь простых людей. В критической ситуации их нехотя бросали в бой, и они всегда побеждали. А иначе и быть не могло. Удар молниеносный и гарантированно смертельный. Никаких раненых. Только осматривать поле них поле боя решались лишь по приказу. Нет, там не было разнузданности и обыкновенной во время Гражданской жестокой истерики.

Спокойная методичность мясорубки оказывалась намного страшнее.

Незавидна участь этих порождений революции! Как они не держали себя в руках, но потери в их рядах были чрезвычайно высоки. Странные смерти, несчастные случаи, запои, после которых за столом находили одних синих мертвецов, редкие виды болезней, самоубийства и многое другое требовали постоянного пополнения спецотрядов.

А дело-то это было непростым. Редкий новичок выдерживал более одной-двух недель. Чаще всего находили поутру на заднем дворе висящим в петле. Приходилось искать новенького. И, что удивительно, никто из числа новоприбывших и новопреставленных никогда не пытался просто сбежать. И ведь никто их ни бил, ни мучил, не издевался.

Да и куда бежать-то? От себя ведь не уйдешь!

А если ад окружает тебя отовсюду, то укрыться от него все равно негде. И какая разница, в какую его часть ты определен? Разве что безысходность у элиты была запредельной? Пожалуй, это единственное объяснение упомянутых самоубийств.

Странные существа - расстрельные команды… Настолько странные, что просто не могли сосуществовать с обычным миром обычных людей. Поэтому-то их не решались отпускать даже на краткий отдых. Война - единственное место, где они чувствовали себя более или менее комфортно. Пока их не убивали или они сами не кончали счеты с жизнь….

Ангелы преисподни - в прямом смысле их нельзя было назвать исчадьями ада. Нет - они были просто заурядными обитателями мира тьмы, по какой-то неведомой причине отпущенными на землю и искренне тосковавшими по своей огненной "родине".

Командир, наблюдая за ними, всегда покрывался холодным потом. Но, в отличие от многих, ненависти к палачам не испытывал. Их даже было по-своему жалко. Несчастные, обездоленные пасынки революции - они не входили в число самых страшных ее отродий. Искалеченные до неузнаваемости тьмою несчастные существа, без отца-матери.

Без Родины.

Сироты, одними словом, сироты… Рожденные революцией, чтобы умереть живыми - и никому, никому на земле не дано избавить их от уготованной им роковой юдоли. Порою казалось, будто они, насквозь пронизанные черным пламенем, и в самом деле покинули на время пылающие глубины ада, чтобы творить на земле… правый суд.

Выходило, что правда на Руси совсем перевелась?

- Нет, где-то, да сохранилась! Только где? - часто спрашивал себя Командир.

…….

Однако вернемся к тем, кто не сходил с ума во время кровавой истерии. Обыкновенно даже успевшие вовремя покинуть место резни, рано или поздно, все равно повреждались рассудком. Чем дальше находишься от "эпицентра" массового безумия, тем больше шансов выжить. А кому не повезло, впоследствии часто кончали жизнь самоубийством, другие искали смерти в бою, становились дезертирами, собирались в лютые банды.

Командир, сам человек уравновешенный, никого из них не осуждал. Судите сами, можно ли винить человека в том, что ему не свезло, и тот ненароком очутился в проклятом месте? Любой мог там оказаться, и никто не мог остаться там живым. Даже, если и не погибал тут же, смерть следовала по пятам до тех пор, пока не получала полного расчета. Командиру было искренне жаль этих несчастных людей. Порою, он пристально смотрел в их глаза. В них всегда светилась бесконечно черная обреченность…

М-да…

Но, что особенно поражало, так это то, как даже самые властные, волевые и любимые командиры, пытаясь остановить кровопролитие, оказавшись среди беснующейся толпы, в большинстве своем немедленно становились точно такими же бесноватыми, злыми и безжалостными. Поэтому опытные в таких делах старались покинуть "поля боя" сразу же, как только начинали понимать, какой оборот начинало принимать дело.

И их нельзя обвинить в трусости.

Нет, порою бывали исключения, когда железная воля одного единственного человека в одно единственное мгновение превозмогала даже самую отчаянную ярость. Но на то и существуют исключения, чтобы лишний раз подтвердить правило. Это были особые люди - средоточие воли - избранные пресекать любые приступы самоуничтожения. И не ровня прочим[67]. Их поступки не могут служить примером для людей обыкновенных.

Вот и сейчас над Отрядом нависла реальная угроза именно такого бунта. Командир изо всех сил старался не допустить его, однако не строил на сей счет иллюзий, понимая, что не принадлежит к числу тех, кто окриком останавливает ураганы. А еще, ему очень, очень хотелось поскорее уйти с этого чрезвычайно неприятного места.

Неожиданно для себя он понял, что если катастрофа все же произойдет, то станет всего лишь маленьким подобием огромного неправедного гнева большой "пролетарской" революции. Открытие не утешало. Он понимал, что от несчастного Отряда, меньше, чем в полчаса не останется ни-ко-го! Командир был в этом не просто уверен, а знал наверняка. И его уверенность основывалась не только на богатом боевом опыте.

За последнее время с ним вообще стали происходить разительные перемены, о которых необходимо вкратце упомянуть. В общем, дело заключалось в том, что он научился… ощущать будущее. Не предвидеть грядущие события, а именно ощущать в их целостности и взаимозависимости. Правда, ощущения ограничивались не будущим вообще, а как бы неким узком "коридором" событий, связанных непосредственно с ним, с Отрядом и еще чем-то, пока неведомым, но уже осязаемым. Все чаще он мог ясно предвидеть последствия от принятия тех или иных решений, видеть то, чего еще не было, как уже свершившееся.

И это были не просто сонные видения, а абсолютно новое ощущение реальности. Причем одним из постоянных видений этой реальности, как раз, и была гибель Отряда. Командир, правда, не знал, можно ли катастрофу избежать или она предопределена. Как не странно, но трагедией гибель почему-то не казалось, и он по-своему стремился к ней. Но не так, как ищут от безысходности смерти в бою, а как к чему-то заветному, желанному.

Почему? Что нормальный человек может обрести в смерти?

Непонятно!

Ярость обагренных шашек, штыки, кони, вставшие на дыбы, вспышки выстрелов, дым, застилающий видение. А потом, еще что-то очень страшное, огромное, черное, желеобразное, шевелящее щупальцами, страшное, жадно пожирающее души еще живых людей. Как, находясь в здравом уме, стремиться к этому ужасу? Командир не ведал.

Даров, предоставляющих столь удручающие откровения, Командир не искал и, невзначай обретя их, не стал от этого счастливее. Более того, на него обрушилась огромная тяжесть ответственности, которая едва-едва не раздавила его. Да, о чем говорить, непременно раздавила бы! Но вместе с непосильным грузом Командир ощутил в себе и присутствие еще какой-то, не вполне осознанной, властной силы, превозмогавшей тяжесть.

Незнакомая, она оказалась и очень знакомой и необыкновенно разумной! Она мыслила, если к ней применимо столь низкое понятие. Это было нечто выше разума в обычном понимании. Потому что мыслила она иными категориями, чем он. И сила эта, сразу стало ясно, всегда находилась рядом, только прежде была невидима. Сколько себя помнил, всегда была не просто рядом, а буквально жила в нем, насыщала его притом, что не принадлежала ему. То есть, была самовластной, хотя почему-то и благоволила ему.

А еще, ей были чужды всякая чувственность, гордость, образованная умственность, вообще любая страстность. Она тихо жила вместе с ним, ни в чем не попирая его воли, однако ж одним своим присутствием предопределяла и смысл, и содержание бытия.

Более того, он ясно осознал, что без нее вообще никому невозможно жить. Но понять ее природу и происхождение Командир был не в состоянии. Да и обстоятельства не слишком тому способствовали. Отряду в последнее время приходилось лихо. Он почти непрерывно находился между жизнью и смертью, а это не склоняло к праздным раздумьям.

Решения принимались быстро и решительно - иначе смерть!

- Торжество злого "гения" не может продолжаться бесконечно, как не может оставаться безнаказанным, - прошептал Командир самому себе. - Торжество это гадко, отвратительно, богопротивно[74], наконец. Визжащая истерией свобода, торжество прОклятой плоти.

Радуешься, пляшешь без удержу, а на самом деле это вовсе не радость, а порожденный животным ужасом взрыв отчаяния, бешеная истерия. И истерия эта - единственная побудительная причинна для братоубийственной резни и всероссийской тюремной "свободы".

"Белые", "красные", "фиолетовые" - все в равной мере попали под обаяние истерии. Поэтому не надо строить иллюзий. Все стороны предельно ожесточены и самостоятельно пресечь свою злобу уже не в состоянии. Поэтому-то победа любой из сторон покоя и мира не даст. Окончилась война, начнется террор - месть и выжигание инакомыслия.

Кончится террор - тут же начнется еще что-нибудь в том же роде[75]…

Знамением чьей-либо победы станет не мир, а костры новой инквизиции. "Белой" или "красной" - какая разница! У всех правда зла. А злая правда перестает быть правдой, становясь ложью. А та и не успокоится, пока под корень не изведет обоих противников.

- Да, без террора не обойтись, нет! - от отчаяния стиснул кулаки Командир. - Таковы правила. И это притом, что террор - всего лишь нелепая попытка избавиться от собственного страха. Но только как, карая других, можно освободиться от собственного недуга?

Не успела мысль о еще только ожидавшем Россию терроре завершиться, как Командира охватило новое тонкое видение, которое показало ему, что даже его самый мрачный прогноз отнюдь не исчерпывал огромности грядущей российской трагедии.

Из же видения следовало, что решительная победа любой из сторон неминуемо приведет к совершенному исчезновении России во мгле безвременья - во тьме внешней[76]. И ее предсмертные муки многократно превзойдут страданий злополучных Содома и Гоморры.

Одна надежда - остановить эту свистопляску! Нужно никому не дать победы… Хотя бы до тех пор, пока не появится хоть малая, ничтожная надежда на примирение.

Не вполне ясно было, станет ли катастрофа последней, или у России остался еще шанс. И, вдруг, как пелена спала с глаз. Нет, он и раньше понимал всю бессмысленность Гражданской Войны, но только теперь с ужасом осознал, каким страшным станет ее финал.

- В бездне хватит места всем, - с горечью воскликнул он. Зачем мы убиваем друг друга? Сколько душ сгинуло в неправедной войне брата с братом, а сколько еще сгинет? Как остановить всеобщее безумие? Люди хоть и смертельно устали, но все еще злы и только из-за этого не в состоянии остановиться. Да, и остановятся ли вообще?

И тут Командиру пригрезились еще более грозные картины будущего нашего Отечества. Пред его мысленным взором Россия в какой-то момент стала превращаться в гигантскую воронку, становиться генератором[77] неслыханного ужаса, из-за которого напуганные окружающие народы предпочтут вообще не обращать на нее никакого внимания. Это не позволит избежать им неминуемых мучений, предваряющих вечную погибель, но предоставит капельку времени, чтобы еще немного праздно и блудно пожить на грешной земле.

Тем временем, из образовавшейся воронки на поверхность земли стали подниматься миазмы адской бездны, а отчасти и она сама. И их появление было ознаменовано такими страшными катаклизмами, что все увиденное прежде снова меркло. Все в мире стало стремительно и необратимо меняться. Теперь самый наглый, самый хитрый, самый тонкий самообман, выдающий себя за жизнь, достигнув своего предела, рассыпался в прах.

На земле не осталось места для лжи.

Зло стало неприкрытым!

Испугались все, но даже сейчас никто не решился увидеть настоящую правду. Большинство просто-напросто навсегда закрыло глаза. Изящное решение, не правда ли? Да, робкие, напуганные, но безумно гордые и самоуверенные людишки некоторое время еще продолжали вести себя так, как будто с ними не произошло никаких перемен. Они твердо и решительно отказывались видеть правду даже тогда, когда стала распадаться любая ложь. Но вскоре все стало на свои места - злых к злым, добрых к добрым.

Еще на земле. И навечно!

Так или иначе, но вскоре новоявленным "слепым", отказавшимся видеть правду, пришлось открыто продать свою душу дьяволу! Вот тут-то и началось "самое интересное". Перемены в бывших людях превзошли все, что может придумать воображение.

О месте же, на котором некогда стояла бескрайняя Россия, все немедленно забыли. А она, охваченная темным вихрем злобы, начала превращаться… в разверзнутую бездну, место абсолютного небытия, безумия и невообразимого ужаса. Тьма внешняя, кромешная, наполненная бурлящими сгустками зловонного древнего греха, страха, страданий и умопомрачительной злобы - вот во что превратилась великая благодатная Империя.

И на нее стало невозможно даже взглянуть, не повредившись рассудком. Вместо бескрайних полей и лесов, гор и долин, городов и весей пустое, выжженное, совершенно непригодное для жизни пространство державы, отказавшейся от своего небесного предназначения[78]… Вся ее огромность немедленно начала смыкаться в одну единственную ослепительно сверкающую черную, дрожащую от напряжения точку.

Пространство - есть, но его уже - нет!

Совершенно нет - Россия исчезла! Но одновременно осталась…

Правда, преобразившись, став совсем другой. Это уже не прежний гигант, грудью останавливающий волны злобы мира сего, - нет. Незаметная, не совсем земная уже, но по-прежнему неколебимая. Почти соединившаяся с миром вышним, она, по-видимому, перестала быть имперской хранительницей земного мира. Хранить стало некого. Святым земное царство не надобно - их бережет Господь. Падших уже невозможно возродить. А они ее и не видят. Да и кто углядит ангельские черты сквозь дым неукротимой злобы.

Командир снова до нитки вспотел, и только теперь, наконец, понял ради чего, точнее против чего, он отчаянно боролся все последние годы. Оказалось, он все это время стремился остановить торжество зла на Руси, пусть даже и ценой собственной жизни.

Жертвенный дух - вот за что он судорожно цеплялся все это время!

Ему было безумно жалко одуревшую Матушку-Россию, ее затравленных, запуганных, ожесточившихся людишек, мечущихся и убивающих друг друга от безысходности. Мать не рожала таких детей. Они сами стали такими, хотя и сами не раду своему преображению. Только ничего поделать не могут. И если их станет некому жалеть, они и вовсе погибнут.

Все до единого!

Если Кто-то все это безобразие не остановит…

Новым стало осознание и того, что гибель России не ограничится ее пределами. Невидимый коллапс сотрясет весь мир, лишив человечество остатка воли и разума, не оставляя и ему и малейшей надежды на выживание. Любые усилия станут бесплодны. Это как взрыв какого-нибудь горчичного фугаса[79], безжалостно, беспощадно, стремительно поглощающего удушливыми парами вселенную. И от них не укрыться никакой твари.

Нет, укрыться можно, да только на Небе. К сожалению, сейчас мало кто ищет его обители... М-да. Итак, после краткой агонии Россия погибнет в ужасных муках, но прежде начнут сбываться самые страшные и все еще непонятные пророчества. Как, например, у Исаии: "небеса свернутся, как свиток книжный; и все воинство… падет"[80]. И "белые", "красные" и все остальные виновны пред Богом.

Задумался… Перспектива не вдохновляла.

- Нет, - разгорячился Командир. Опять что-то не так! И тут сквозь пелену безысходности ему несколько четче почудилось, что торжеству смерти кто-то отчаянно противится, не имея ни малейшего шанса на победу. И снова он опять увидел, что в который раз погибшая Россия опять не погибла! Просто то, что погрузилось в черную бездну, Россией быть перестало. Да, русских в этом земном аду было целое море, да только по крови, а не по духу.

- Сильные люди, - с удивлением молвил он, разглядывая невидимых прежде храбрецов (не тех, кто с криками "ура" бросился в жерло разверзнутой бездны). - Увы, я не из их рода-племени. А жаль! Эти молодцы никогда не сдадутся, и о пощаде просить не станут. Будут биться отчаянно, до последнего, до самой смерти. Вот бы и мне оказаться вместе с ними! - неожиданно мелькнула мысль, и от нее стало так тепло, что не высказать.

А пока Командир из всего увиденного сделал неожиданный вывод.

- Местью правды не вернуть!

Разумеется, он хранил в сердце злость ко многим людям, и к дурным свойствам своего народа. Но и в кошмарном сне его злоба и месть не простирались до таких пределов, какие ему только привиделись. Да, он видел как "белые" жестоко мстили "красным", "красные" "белым". А вот, что из этой "праведной" мести брата брату может выйти, не ведал. Так что, теперь ему и вовсе расхотелось кому-либо мстить. На висках снова проступили капельки пота. Нервно сорвал фуражку и, судорожно скомкав, неуклюже утерся ею.

- Нет, мстить нельзя, нельзя, нельзя, нельзя! Ах, как часто и жестоко я мстил… И правым и виноватым… Вот с-с-с-ко-ти-на! - и сразу же понял, что все без исключения мстители и "правдоискатели" непременно погибнут самой страшной смертью в аду.

- Да, а разве то, что я вижу перед собой, не есть та сворачивающаяся в свиток вселенная? Мы даже не знаем, что вообще во внешнем мире происходит. Может, его уже давно нет, а мы все бредем и бредем по бесконечному кругу водоворота разорванных времен!

- Ох, - он более не находил аргументов ни против высказанного утверждения, ни в пользу его. Нет, в пользу находил, но недостаточно, а против - ни одного! Мысль, однако ж, изрядно утомилась и более размеренно потекла по знакомой ей одной "тропинке".

И хотя виды ей открывались еще более безрадостные, но сил на прежние переживания уже не оставалось, отчего мысленное путешествие продвигалось относительно спокойно. Вскоре Командир все увиденное навсегда забудет. Почему? Такое невозможно запомнить и не умереть. Зато можно перемениться и забыть. Как бы забыть…

А меняться можно по-разному. Можно пуститься во все тяжкие, как большинство обыкновенно и поступает. А можно стать таким, что любые напасти более не причинят тебе вреда. Это сложнее, зато спасительнее. Командир, кажется, выбрал спасение.

Молодец!

А пока суть, да дело, давайте немного "прогуляемся" вместе с командирской мыслью, стараясь не слишком принимать увиденное к сердцу. Будем с осторожностью смотреть на мир сквозь темные очки, а если все же станет худо, просто-напросто отвернемся. К тому же надо помнить, что увиденное им могло произойти, а могло и не случиться. Так что, никто, ни на небе, ни на земле, не знает когда наступит Последний День.

О том ведает лишь Сам Господь!

А Командир задремал от пережитого, и в тонком сне увидел новое видение, вслед которому его мысль послушно проследовала. Теперь увиденное будущее, к счастью все еще гипотетическое, поразительно напоминало наши дни. Следовательно, Россия все-таки снова не погибла! Командир, сам не замечая того, со вздохом облегчения перекрестился.

Но поторопился, в смысле преждевременного облегчения, конечно…

Детали хотелось разглядеть получше, но подобное любопытство было слишком опасным. Разумнее сохранять умеренность. Вообще-то, многое познается в сравнении. А Командир и без того до глубины души был потрясен увиденным. И тут оказалось, что все ужасы, которые он видел, вовсе не пресеклись, а лишь были перенесены в другое время.

Нынешнее и грядущее гонения, всеобщее ожесточение, бешеный восторг от собственной погибели - все это отвратительно, но не самое страшное. Более всего удручало на первый взгляд самое мелкое, обыденное - незаметное, неспешное развращение людей, лишение их воли, подменяемой самодовольством. Насаждения эгоизма и самоуверенности.

А ведь эгоист более всего на свете боится своей смерти и трепетным этим чувством можно чрезвычайно тонко манипулировать, так что отпетый трус мнит себя героем, заурядность гением, растлитель просветителем и тому подобное. Всех хитростей и уловок, направленных против одуревшего от гордости обывателя невозможно перечесть.

Хуже всего, человек, поддающийся обману, в глубине души понимает, что лжет. Но отгоняет от себя мысль о своей неправедности. А еще, он понимает, что за его шкодливые проделки никто его по головке не погладит, никто не ублажит. За это убивают. Насмерть! Но он такой трус, и притворяется, что ничего страшного с ним не происходит.

Тонкий сон продолжался, и мысль растерянно следовала за видением все дальше и дальше. Но то, что открылась вдали, нам знать уже не положено. Единственно, что из увиденного стало очевидным - людям пора перестать быть трусливыми. Сейчас вообще многие, да почти все, боятся, особенно умереть, оттого и погибают от собственного страха. Нет, чаще всего не напрямую, а порождая в себе какие-нибудь очень опасные болезни.

Люди, прежде единые, теперь разделены - каждый заключен в свою клетку. Кто заключил? Собственный эгоизм. Конечно, надо избавляться от эгоизма, да только как? А ведь давным-давно известно, что эгоизм лечится только любовью. Истинная же, неложная любовь обретается лишь во Христе Иисусе. А познается Христос верой, правой верой, и посредством Церкви. Иначе никак! Как именно? Придите в храм и узнаете.

Итак, первое впечатление от увиденного показало Командиру, что будущее - ад. Но показало и то, что и в нем можно жить, оставаясь человеком! Нет, скажем уклончивее - выжить. Опять неверно - именно жить, дыша полной грудью воздухом истинной, безграничной и бесконечной свободы! Жить ярко, но незаметно, не общаясь с миром падших. Во всяком случае, не вступая с миром зла в схватку без крайней необходимости. Да, да - только так и можно жить. Все остальное - более или менее бессмысленное прозябание.

Заключение смутное, противоречивое. Да что ж нынче без противоречий? Предай себя Богу, и следуй своим путем, никуда не сворачивая. Даже если на твоем пути стоит смерть, необязательно, что она поджидает именно тебя. А если и так, то что с того…

Затем мысль охватила пространства более обширные и обнаруживая в них вещи не менее удивительные. Еще яснее увиделось, что происходящее на Руси, фатально отзывается на прочем мире. Хочет он или нет, но принужден будет подчиняться противной ему русской воле. Какой воле, если народ наш безвольно сам следует в бездну? А вот такой!

Россия - она разная! Здесь и воля и безволие. Всего навалом! Но настоящей властью всегда обладают только смиренные[81]. Так было, так есть и так будет. Так Бог повелел!

А еще, мир, наконец, понял, что и ему и самому надлежит испытать все те муки, которые он так страстно насылал на нашу, объятую пламенем, но все еще благословенную, землю[82]. Таков неумолимый закон вселенской справедливости - всякое зло рано или поздно возвращается к тому, кто его сотворил, да еще и многократно умноженным.

Нет, Россия не имеет обыкновения мстить, однако уверенно отражает разящие насмерть духовные стрелы противника. И тут выяснилось, что мир, такой коварный, воинственный и мстительный совершенно не способен парировать им же выкованные стрелы!

И вот уже они вечной смертью вонзаются в его каменное сердце, не оставляя надежды на спасение. Да, наступит роковой день, когда мир увидит, что и над его головою "небо скрылось, свившись как свиток; и всякая гора и остров двинулись с мест своих". А еще, он с ужасом поймет, что это именно то, о чем он долгими столетиями мечтал… Мечтал так искренно и самозабвенно, а теперь сбывшимися мечтами до смерти напуган.

Но он же своими глазами только что видел, что свивалось-то не его, а Русское Небо. Так почему оно над нею безоблачно, чисто и светло, в то время как над ним его просто-напросто нет - вообще нет! Оно исчезло незнамо где. А как прикажете жить без неба? И опять, вот же она Россия - в непроницаемой мгле. А мгла и свет несовместимы…

Ничего не понятно!

Нетрудно заметить, что первая часть видения Командира разительно отличалась от второй. Но он не видел в том противоречий. Видимо будущее могло казаться таким, а могло и эдаким. А, может, и тем, и другим одновременно. Как бы то ни было, но именно Россия неизменно оказывалась в эпицентре решающих событий.

Возвращаясь к спящему Отряду, картина бивуака, хотя и была весьма выразительной, но пробуждала самые скверные и тревожные предчувствия. Слишком много во всем этом было неясного, противного естеству, неправильного, нарушающего все на свете.

- Что-то тут не так, - показалось многим прежде, чем сон успевал сковать рассудок. Но сон казался единственным выходом, поскольку ни у кого не хватило ни сил, ни мужества задуматься о том, что именно с ним происходит, чтобы хоть немного упорядочить, изъяснить свои тревожные ощущения. Но мертвецкий "богатырский" сон мгновенно сломал даже самые отчаянные, попытки сознания сопротивляться непонятному.

Увы, недостаток отваги и прежде не дозволял людям смотреть правде в глаза, отчего и стал главной причиной поразившей Россию катастрофы[87]. Точнее, причин было намного больше, но мы не намеренны их перечислять, поскольку все они и без нас давно известны, взаимосвязаны и напрямую связаны со страхом. Им пока им и ограничимся.

Желающим разобраться подробнее, советуем заглянуть в творения Отцов. Там не все просто и наглядно, зато безупречно и абсолютно верно. Правда, придется изрядно покопаться, попотеть, прежде грамотно все сложить воедино. Но жизнь-то того стоит!

Можно рассмотреть проблему и с другой стороны - классическим, научным образом, разложив причины по полочкам. Да много ль будет в том толку? Разлагать можно до бесконечности, но зачем, если продолжаешь бояться взглянуть на разложенное ничуть не меньше, чем на сложенное. Как говориться: "А вы, друзья, как не садитесь, все в музыканты не годитесь"… Хоть так, хоть эдак, а сперва надо как-то справиться со страхом.

Увы, слишком многие тайны прошлого, настоящего и будущего остаются тайнами из-за элементарного нежелания взглянуть на них непредвзято. И так происходит не от нашего скудоумия, а по той же причине, по которой так "безмятежно" спал наш Отряд на самом краю погибели. Сам вид лагеря невольно навевал воспоминания о неуместном сне Апостолов в Гефсиманском саду. Но при всей очевидности сходства событий, надобно отметить, что Отряд состоял, мягко говоря, не из самых преданных Христу учеников.

Кресты, заметил Командир, многие давно сняли. Он и сам не носил… до недавнего времени. Но один из бойцов Отряда оказался резчиком. На привалах он поначалу вырезал то кукушку, то медведя, а в последнее время только кресты, на которые выстроилась очередь. Брали под видом красивой безделушки, но Командир заприметил, что очередной счастливчик, получив крестик, тихо отходил от костра, пряча как сокровище - понадежнее. На некоторое время замирал, возможно молясь, и только потом возвращался к товарищам. В тот вечер он был особенно задумчив, то отвечая невпопад, то забывая о чем-то важном. Но желали получить крест не все, некоторых он все еще продолжал раздражать…

Командир и сам взял себе крест якобы посмотреть, и якобы где-то потерял. На самом деле положил у самого сердца, и порою казалось, что от него исходит тепло. Не то жаркое солнечное тепло, от которого Отряд каждый день сходил с ума, а тепло теплое…

Вроде бы невероятная усталость легко объяснима несвойственной для этих мест долгой и знойной осенней жарой, хотя и мелкими, но постоянными стычками с разъездами противника, непрекращающимися на протяжении последних дней, а также невозможностью разбить лагерь раньше. Только на закате выбрались из опасного ущелья, в котором за полчаса можно было, в случае нечаянной засады, напрасно положить весь Отряд.

И гор-то настоящих нет. И ущелье ущельем-то не назвать - канава канавой. И не лес вовсе, а редкий, низкий перелесок, почти кустарник. И конец пути виден, а не пройти, не проехать! Пришлось спешиться и взять коней под уздцы, чтобы те не переломали копыт. Все равно шли медленно, скользя, как коровы по льду, сшибая подковы на валунах.

А если ко всему этому прибавить острое чувство надвигающейся опасности совершенно неизвестной природы, временами вызывавшей у бойцов головокружение, а у некоторых даже тошноту… Поначалу казалось, что причиной всему был преследовавший Отряд дым от многочисленных, еще не затухших, лесных пожаров. Идти по нескольку дней по выжженной и продолжающей тлеть земле - занятие само по себе не слишком приятное.

К счастью, леса здесь были не такими густыми, как в настоящей тайге. Большей частью это были невысокие и редкие перелески. Впрочем, хватало места и для непроходимых чащоб. Они-то чаще всего и горели. Вообще-то почва здесь была не слишком глубока из-за близости к поверхности массивного основания уральских гор. Это сказывалось так, что корням большинства вида деревьев просто не хватало места для полноценного роста.

А еще дым, хотя и низко стелился по земле, но не только не позволял вздохнуть полной грудью ни утром, ни днем, ни ночью, но не оставлял и малейшей возможности скрыться от нестерпимых, обжигающих лучей не по-осеннему жарко палящего солнца.[88]

Итак, если попытаться мысленно собрать все напасти вместе, то общее впечатление от прошедшего дня станет еще более удручающим. Нам остается к сказанному лишь добавить, что непрерывные физические и душевные тяготы так дружно атаковали Отряд последние дни, что держали и без того измотанных людей в постоянном нервном напряжении.

А еще, Отряд, как сказано, в последнее время немного поредел, хотя менее всего это произошло по вине боевых потерь. Последних было даже меньше, чем можно было ожидать, учитывая превосходящую численность и опытность противника, которому, не без гордости думал Командир, в последние дни тоже изрядно досталось "на орехи".

Как бы то ни было, а в Отряде остались самые опытные и надежные вояки, которые до последнего привычно терпели невзгоды и тяготы походной жизни. И этому, как не странно, способствовали весьма неприятные события - начавшееся бегство бойцов.

Отряд с некоторых пор стал очищаться от самых вздорных и ненадежных своих представителей, причем без малейшего участия Командира. Обстоятельства сами проделали за него всю необходимую работу. Ведь Командир остро нуждался не просто в отчаянных парнях, в коих в те времена наблюдался даже избыток, а в настоящих преданных, дисциплинированных воинах, способных переносить длительные и чрезвычайные перегрузки.

Превосходящая численность неприятеля выяснилась слишком поздно, иначе и Отряд снарядили бы больший. Возможно, к тому присоединились какие-то мелкие группы из разбитой Белой Армии. Так что, победить возросшего силы можно только при наличии опытных бойцов и железного, как в прежние времена, порядка, органически не свойственного красноармейцам, более всего склонным воевать беспорядочно, криками, брать нахрапом.

Такой способ ведения войны бывал неплох, как показала "Германская". Вспоминались лихие конные набеги гортанных чеченцев или молчаливых башкир за считанные минуты вырезавшие отборные части немецких егерей, свидетелем чего был сам Командир.

Но сейчас, в отрыве от основных сил, требовалось совершенно иные качества. Необузданные дерзость и удаль сами по себе вполне могли стать причиной поражения. Сейчас удача могла улыбнуться только в том случае, если все будет продумано до мельчайших деталей. Настолько, насколько расчет вообще был возможен в этом каменно-лесном почти аду.

Так вот, с некоторых пор даже самые бравые рубаки начали меняться. И это окончательно расставило все по местам. Только теперь стало очевидным, кто чего стоит. И хотя убыль личного состава происходила в последние дни за счет самой боеспособной части Отряда, но способной именно на лихие атаки, а не на долгие планомерные действия.

- Может, это и к лучшему, - рассуждал Командир.

Ведь нынешняя маленькая военная компания окончательно приняла затяжной характер, требующий от ее участников максимальной выдержки и стойкости. Пока же выходило так, что слишком многих как будто подменили. Среди спокойных прежде мужиков участились несвойственные капризы, глупые и неуместные драки с истериками. Тогда-то по утрам и выявлялась убыль личного состава из числа вчерашних крикунов и драчунов.

На некоторое время проблема вроде бы сама собой отпала, но неожиданно снова обострилась с еще большей силой. И, что удивительно, бежали по два, по три, но всегда вместе и именно те, кто давеча устраивал нелепую свару. Странно, только что били морды в потасовке, а вот уже дружно бегут вместе втихаря. Недавно нашли несколько таких беглецов повешенными против заброшенного зимовья. Без сапог, смердящими, распухшими о жары как бочки. Гноящиеся рты забиты сеном и мухами. Доигрались дезертиры.

Справедливая "награда" нашла "героев".

Что ж, поделом! Нечего было предавать, грабить, а, может, и насильничать. Командиру вспомнилось, что еще в "Германскую" наблюдательные люди заприметили, что склонные к предательству были как-то особо охочи до жестокостей, насильничанья и воровства. Что-то с головами у будущих или уже настоящих предателей происходило неладное.

Нормальным мужикам такие безобразия были глубоко чужды и неприятны.

Как бы то ни было, но с недавних пор, изнуряющий страх и неясная тревога стали неизменными спутниками странствующих воинов, чему способствовало и гнетущее чувство одиночества. О последнем следует упомянуть особо. Уже очень долго Отряд не встречал на своем пути ни единого человека! Да и зверь лесной попадался на пути значительно реже, что было совершенно несвойственно этой, обыкновенно кишащей зверьем, местности.

Казалось бы, нет людей или их тьма тьмущая, какая, в сущности, разница? Ведь главное - грядущая схватка. Но, нет! Тут было что-то совершенно особого рода. Отряд готовился встретиться с не сколько с противником, столько с неизвестностью, а мрачная неизвестность особенно пугает. Не всякий, к примеру, сможет спокойно ночью прогуляться по кладбищу. А нынешняя экспедиция напоминала именно такую "развеселую прогулку".

Спешно сформированный, вскоре после сдачи белочехами Колчака, Отряд должен был добивать оставшиеся банды. Белочехи оказали Советам неоценимую услугу, хотя и сперли все золото. Это уж потом выяснилось. Но даже таких искренних и преданных предателей все ненавидели, несмотря на пылко выражаемую ими любовь к революции.

- Кстати, Колчак тоже был из тех, кто желал царского отречения. А вышло так, что предавший, пусть и по неведению, по наущению вражьей силы, но и сам был предан…

- Все равно, гады, они и есть гады! - одинаково думали и "белые", и "красные" о чехах. Однако ж, чтобы избавиться от этой смердящей предательством биомассы, а предательство всегда пахнет очень дурно, их отпустили домой с миром.

Даже воздух сразу стал чище.

- Хм, а не потому ли они бежали, что боялись видеть, как через голод, страх и холод, в пороховом дыму раскрывается, дивной красоты, великая и извечная Тайна России. А ведь, это еще и Тайна Божия. Видно, чужим лицезреть оную никак нельзя, неположено. Это как в храме, когда возглашается на Литургии: "Оглашенные изыдите, елице оглашенные изыдите, да никто от оглашенных, елице вернии"! Чужим надлежит покинуть храм.

Только верные - крещенные собственной кровью - во имя Господне достойны ведения Его Тайн. Прочие извольте немедленно покинуть благословенные российские пределы, если только вы не оставлены здесь в качестве плевел, палачей или иродовых воинов. Тайна же наша столь прекрасна, сколь и прикровенна, оттого и различима не слишком отчетливо.

Сибирская Белая Армия после измены белочехов мгновенно рассыпалась, превратилась в пыль, оставив тысячи и тысячи совершенно изможденных и раздавленных людей, в большинстве совершенно не способных ни к какому сопротивлению. Их так было приятно вешать или расстреливать - одно удовольствие! Вот уж потешились милые комиссары.

Они пить кровушку-то любят… Ой, как любят! Хлебом не корми - дай кого-нибудь зарезать, застрелить да еще с пламенно-истеричной назидательной речью.

Учителя хреновы!

Многие из них казались нормальными до тех пор, пока не брались за маузеры. Порою приходилось их самих втихаря "кончать", пока эти бесноватые существа не наломали дров. Были случаи, когда об этом же на ушко самым надежным давали команды сверху.

А еще, павшая армия наплодила целое море голодных и злых на все мародеров и некоторое количество банд, как их, по своему обыкновению, именовали вожди революции.

Отряд, как сказано, и был направлен подавить одну из самых сильных и опасных. Банда… Вскоре выяснилось, что это не банда вовсе, а очень опытный, отважный, решительный и умный противник, которого можно было назвать как угодно, но только не сборищем негодяев. А, главное, в отличие от нас, у него была, кажется, достаточно ясная и бескомпромиссная Цель. Такая, что, не поняв ее сути, одержать над ним победу было невозможно. А Командиру, как раз, очень хотелось узнать ее. Понятно, что не из праздного любопытства.

Белые, тем временем, выдвинулись к северу в безлюдные районы. Выданные Командиру карты почившего Генерального Штаба с вымаранными орлами, увы, давали самые приблизительные представления о местности. К тому же выяснилось, что и компас в этих краях имел обыкновение считать севером то направление, которое ему в этот момент ему нравилось. Уральские руды, знаете ли, заставляли его порою вертеться волчком.

Как бы то ни было, но спустя всего неделю-две едва ли кто проводников твердо решился бы сказать, где они находятся. Потом и вовсе сбежали в любимую ими тайгу. Все чужие покинули поле брани, оставляя его для единоборства двух равных противников.

- Почему мы все время бродим по какому-то заколдованному месту. Войти-то мы в него вошли, а вот сумеем ли выйти? Едва ли. Ни одного человечка за долгое время не встретилось. Люди либо обходят это место, либо не видят, либо вообще не могут проникнуть внутрь. А мы сюда вошли, на свою голову,… - вспомнил давние соображения Командир.

- И, похоже, поступили напрасно.

И вообще, складывалось впечатление, что кто-то неведомый намеренно соорудил это место в качестве своего рода цирка-ристалища, назначенного только для одного, чтобы стать местом смертельной схватки именно этого "красного! и именно этого "белого" отрядов. Представление готовилось только для их схватки и не назначено для чего иного!

- Но если нам отведена роль невольных гладиаторов, то кто же тогда зрители?

Вопрос остался без ответа…

Чутье подсказывало, что противники не слишком удалились от железной дороги. Глаза же говорили об обратном - они оказались за тысячи верст от России, в неведомом мире, на земле, на которую не ступала нога человека Мир настолько враждебный и пугающий, что ни один картограф не решился бы добровольно переступить черту, за которой он начинается.

- Мы здесь первые! И последние…

С одной стороны, мысль слишком противоречива, чтобы быть верной, но с другой, в сложившейся ситуации противоречия не были слишком значительны, чтобы стать препятствием того огромного, таинственного явления, с которым столкнулись противники.

Как бы то ни было, но с преодоления какой-то невидимой, но реально ощутимой черты и начались скитания по звериным стежкам-дорожкам Отряда и Банды, а, вернее сказать, двух одиноких Отрядов, оказавшихся волею судеб вдали как от своих, так и чужих, но связанных между собою какой-то невидимой невероятно крепкой нитью. Внешний мир для них на время взаимной охоты перестал существовать. В Отряде никто не интересовался, продолжается ли еще злополучная Гражданская Война или все давным-давно замирились.

- Замирились…

- Слово-то какое-то странное. В нынешней войне не мирятся.

Прежде можно было, а тут - Принцип! Это вам не японца с французом воевать или лясы точить. Те даже не ведают, что такое Принцип! Да и много ли мы сами знаем о нем? Если да, то смутно. Это что-то очень-очень высокое и низменное одновременно. Ищущий высокое не без труда обретает высоту. Таких во все времена немного. Стремящихся к низкому намного больше и они также благополучно находит искомое, хотя и не без труда.

Ведь и для того, чтобы пасть тоже надо приложить немалое усилие, хотя бы для того, чтобы насмерть забить собственную совесть. Проще всего это достигается неправым кровопролитием. Чужим, разумеется, а не своим, не жертвенностью, а жертвоприношением. Чем усердно и занимались обе враждующие стороны российской революции.

Между тем, с Отрядами происходило нечто из ряда вон выходящее даже для ту запутанную пору российской действительности. Ведь они только для вида называли себя "белым" и "красным" Отрядами, чтобы только "по цвету" как-то различать друг друга. По сути же, оба Отряда являли собою нечто единое и неделимое, как это не покажется странным. Впрочем, они и сами об этом догадывались, правда не всегда...

Мы - братья, - как-то сказал Командир, - но ищем смерти друг друга.

При этом, говоря о братьях, он интуитивно подразумевал нечто большее, чем простое родство по крови, чем единую историю, культуру или место проживания.

- Братья, - задумчиво повторил Командир, чувствуя на сердце неестественную теплоту, - Всякий знает, что к противнику с любовью относиться не следует, - вздохнул. - Не следует, - снова машинально проговорил Командир, не чувствуя к противнику неприязни.

Что-то важное, но непонятное накрепко связывало их - водой не разольешь! И те, и другие "в гробу видали" и большевистский Интернационал, и не менее масонское Учредительное Собрание. Царь… Его время, время покоя и нерушимого единства, если и вернется в обозримом будущем, то лишь тогда, когда народу вернется духовное единство.

А это вряд ли…

Пока о подобном можно только мечтать. Ломать, не строить! А мы все, что могли, поломали. По-русски: жестоко, бескомпромиссно, надолго. Если восстанавливать, то все заново. На трухлявом камне распавшейся от блуда со злом Империи не построить крепкого фундамента, а иного, спустя и сотню лет после описываемых событий, все еще нет, как нет...

Все, все, все, как и прежде, гнилое, трухлявое и злое - тут и доказывать нечего.

Это мы уже про наши с вами времена.

Где наша любовь? Вот и вера вернулась, и церкви растут как грибы, а где главное, где то, что собрало народы в "единую и неделимую" - великое чувство соборности? Так что, сами понимаете, с царем перспективы туманные, поскольку мы-то без царя в голове…

Впрочем, времена как ветер - переменчивы. Глядишь и…

За что же тогда решительно сражались в глубоком одиночестве одичавшие противники? Никто не хотел уступать, каждый был искренен и уверен или почти уверен, что сражается за правду. Однако более или менее внятно сформулировать ее принципы никто не мог, да и не хотел. И, в то же самое время, все ощущали наполняющее их единство.

Странно?

А на Руси все не так, как у людей! И наши странности нисколько не мешает нам жить и творить. Однако именно за это окружающие не любят нас и кличут Русь медведем. Самое главное, что экспедиция для обеих сторон была равно небесполезной. Более того, по мере скитаний по лесам, горам и перелескам становилось все более очевидным, что Цель у самых непримиримых противников общая, как не чудно это было осознавать.

Между командирами со временем даже образовалась какая-то особенная духовная связь. Они на расстоянии могли ощущать присутствие друг друга. Даже могли порою наблюдать течение мысли другого! Так, наверно, чувствуют друг друга близняшки. Необычное восприятие было острым, а сперва и неприятным. Как будто кто-то бесцеремонно копошится в твоей голове, а скрыться, избежать этого совершенно невозможно.

Но, нет худа без добра. Можно было познать тайны чужого разума, а это было увлекательным занятием. Как же ловко скроен человек, как в нем все благоустроено! А еще, до чего пагубен даже малейший грех. В себе такого не углядишь, зато легко наблюдать у других. Это вам не в книжках читать, позевывая. Живая жизнь сильно отличается от книжной.

Привыкли нескоро, избегая с тех пор прямых столкновений. К тому же, многие из них становились невозможными. От такого врага обычными приемами теперь не скроешься. Засаду, и ту можно было устроить, лишь поручив дело помощникам, не ведая о ней самому!

- Кордебалет какой-то, в самом деле!

Как бы то ни было, а все шло к тому, что взаимное преследование должно разрешиться в одной единственной схватке - никак иначе. Каждый из командиров понимал, что этот бой станет для них по-настоящему первым и последним. В живых останутся единицы.

Если вообще останутся, конечно. Что вряд ли…

Умные, привыкшие к военным хитростям и уловкам, они долго не могли смириться с тем, что им придется жестоко, разом положить всех своих людей. Своими руками отравить их на верную гибель. Грядущее побоище обоим было по нраву, но и избежать его не представлялось возможным, поскольку и в "белом" Отряде с людьми, по-видимому, творилось нечто подобное - невообразимое и непонятное помешательство, что ли.

Что лучше, положить всех в единственном смертном бою или отдать людей на ужасное растерзание смерти невидимой, прижизненной, более страшной? Все теснее и теснее сжимала она в своих объятьях кружащие по уральским лесам и болотам отряды. Тяжелое решение пришло давно, но признать его очевидность удалось только что.

- Сражение, только сражение! - в один миг воскликнули оба командира.

Прежде ловили вражеские разъезды и дозоры, поочередно устраивая мелкие засады, добивая раненых, наскоро вешая живых, а теперь ни дозоров, ни засад. Шли, вопреки всем правилам, напролом, впрочем не напрямую, а как бы сходящимися кругами, оттягивая время неизбежной встречи, ожидая не совсем ясного еще момента. А еще, шли так, потому, что с некоторых пор стали ощущать, что выделенное им пространство стало сужаться.

Кто-то нагло гнал их на бойню…

Объяснить ощущения было невозможно, но все чаще они шли, как уже говорилось, по знакомым местам, а выйти за их пределы, по разного рода причинам, не удавалось. Как будто сама вселенная начинала сворачиваться так, что даже воздух начинал давить на уши.

Или все это только от жары, просто казалось?

Но вот, что интересно - по мере сужения мира, его многообразие не только не убывало, но становилось намного более содержательным и масштабным. Душа вмещала теперь нечто такое, о чем прежде не догадывалась. И все было бы хорошо, кабы не невероятно усталое отупение, которое пришло практически одновременно с прозрением, с новым восприятием окружающего. Стало ясно, что сколь не изумительно новое состояние, оно не будет продолжительным и скоро закончится ужасной трагедией.

Так или иначе, а время схватки с каждым днем приближалось, но по неведомым причинам все еще не наступало. Это держало Отряды в постоянном напряжении, которое не ко времени могло кончится истерикой. Однако ни раньше, ни позже, вступать в сражение нельзя, иначе все испортишь. Второй попытки не будет! Надо держать себя в руках.

Растянувшись вдоль русла, Отряд уныло продвигался в направлении солнца. Командир поднялся на небольшой холм, и быстрым взглядом оглядел вверенное ему воинство. Ужаснулся. Жалкое зрелище, карикатура на некогда Отборный Отряд. Оборванные, бредущие вникуда измученные люди, которых уже нельзя назвать воинами.

Перемены столь глубинны, что стали по-видимому необратимыми. Еще ночью все было по-другому. Только что надеялся дотянуть хотя бы до заката, но, как видно, его надеждам так и не суждено было сбыться. Отряд на глазах погибал.

- Боя не будет, будет бойня. Нас вырежут без единого выстрела, чтобы не тратить драгоценные патроны. Мысленно представил себе, как противник сгоняет их в круг, как баранов, короткие взмахи шашек, блестящих на солнце, кони, со храпом встающие на дыбы.

Сам бы поступил так же. Поэтому относительно и своей участи не обольщался.

- Это не бойцы, а откровенный сброд! Растянулись на версту с четвертью. Строя нет. Бредут кто кучками, кто поодиночке. Дыры между бредущими до пятидесяти саженей! Еще немного и начнут бросать винтовки. А…, вот, уже и начали. По опыту знал, тут уже ничем не помочь. Хоть плетью секи, хоть стреляй. Бойцы еще до боя отдались на волю злого рока и покорно шли на убой, подобно бессловесной скотине. Только чудо могло переменить неизбежную гибель. Удрученный Командир поскакал в голову Отряда.

С полуверсты впереди показался поворот.

- Может, там найдем воду?

Но вместо воды обнаружил…

Поле Битвы!

Перешел на рысь, ощущая, как забилось сердце, как нервное возбуждение охватывало все члены, как приятно горячит кровь. Предчувствие боя заполнило его сердце.

- Противник совсем рядом, - доверился Командир своему чутью и быстро поскакал вперед. С некоторых пор он перестал доверять разведку кому-либо, кроме самого себя. Не брал даже сопровождающих. И как только выскочил за поворот, тут же резко повернул вспять. Конь, присел, затем встал на дыбы, резко развернулся и помчался обратно.

На мгновение пред ним раскрылась вся панорама сражения. Он точно знал, с чего оно начнется, как продолжиться и только финал был неизвестен. Но это было и неважно. Его устраивал любой исход, кроме панического бегства. Полягут - полягут людьми. Победят - будут героями. Главное не стать зверьми. Боялся только этого.

Все остальное - ерунда.

- Наконец! - радостно мелькнула мысль, сбросив тяжкий груз ожиданий.

- Нет, братец ты мой, еще ничего не потеряно. Рано хоронишь, Есаул, - упрямо повторял он, пока не сошелся с передовой группой. Последнее же, что успел увидеть на широко распластавшемся поле - громко полощущееся на ветру знамя и… развернутый боевой порядок Отряда противника. Их ждали, и ждали с нетерпением!

Кстати, откуда вдруг взялся ветер?

- Ну, погоди ж, золотопогонник, поглядим, кто кого!- подумалось со злостью.

- Времени в обрез. Минута-другая и будет поздно, - торопил самого себя.

- Отряд, к бою! Шашки наголо! - хрипло от сухости во рту прокричал он, скача вдоль растянувшейся сотни, но, к удивлению, его никто не услышал. Бойцы продолжали монотонно брести, не обращая ни малейшего внимания на пламенные призывы.

Выхватил наган, выстрелил в воздух и ближайшие к нему всадники обернулись.

- Ребятки, очнитесь! Настал час! Не посрамим отцов и дедов! - обратился он к начавшим приходить в чувство бойцам. Слова падали как зерно на высохшую землю.

Но - чудо свершилось! Не веря своим глазам, он видел, как из унылого, озлобленного сброда начинает возрождаться во всей красе прежний великолепный и непобедимый Отборный Отряд. Таких внезапных перемен он еще никогда не видывал. Не было, чтобы опустившиеся до самого дна отбросы в один миг становились великими воинами.

Передние остановились, нетерпеливо поджидая отставших, спешно приводя в порядок амуницию. Некоторые заранее вынули из ножен шашки и широкими кругами разминали затекшие руки. Отставшие, видя мчащегося навстречу Командира, стоящего на стременах, с надеждою встрепенулись. Лошади тоже, сбросив усталость, поскакали шибче.

- Быстрее, быстрее, быстрее иначе не успеем! Вы прямо, в лоб, только задержите на пару минут, а я справа, в обход. Остальное как обычно, - крикнул на ходу старшему замыкающей группы. И снова к голове Отряда. А бойцы продолжали преображаться.

В несколько минут почти весь Отряд сбился в плотную массу, не выходя, однако, за поворот. Возбужденных коней, встающих на дыбы, приходилось все время осаживать.

Даже они жаждали последнего боя!

Командир оглянулся - почти все в сборе. Отставшие на подходе, но ждать некогда. Команда дана, пусть выполняют! Дорога каждая минута. Лишний раз убедившись, что сзади есть кому командовать, резко рванул вперед.

- Шашки наголо! Знамя вперед! В атаку братки! Не поминайте лихом!

И началась… заваруха! Увидев "красных", "белые" выхватили шашки, а в ответ им раздался залихватский свист. "Белых" раза в два больше, но это никого не пугало. Напротив, даже придавало бойцовской удали. В последний раз, как-никак, вышли на потеху.

Теперича сплоховать нельзя - деды не простят!

Куда девалось недавнее наваждение и смертная усталость?

Во встречном бою "красных" ожидало неминуемое поражение, поэтому Командир поскакал не напрямик а вправо, сходясь с противником по спирали. Кто первый, тот и победит. Сломать чужой строй, сохранив свой, и ударить в тыл. Стратегия проста и стара как мир.

Думать больше стало некогда, да и незачем. Командир быстро огляделся вокруг. Увидел, что меньшая часть отряда, из числа тех, кто отстал, как и договаривались, с гиканьем мчатся прямо в лоб на "белых". Отчаянный, но единственно верный маневр.

Арьергард, таким образом, становился авангардом.

- Ну, молодцы! Ну, герои! Продержитесь чуть-чуть, а мы вдарим сбоку, в тыл.

Но и Есаул не промах - основной частью своего Отряда свернул в сторону "красных", а навстречу авангарду выслал заслон. Сражение принимало все более сложные формы, так что успех теперь зависел от множества маленьких случайных обстоятельств.

Кони "белых" были заметно свежее, быстро сокращая расстояние с основными силами "красных", заметил Есаул. А его заслон, тем временем, лихо схватился с авангардом.

Всего несколько минут боя, а пыль, поднявшаяся из под копыт, почти скрыла сражающихся. Управление становилось невозможным. Победить можно только, твердо следуя первоначальному замыслу. В противном случае поражение неминуемо. Но оба Отряда были хорошо вышколены и твердо исполняли наказы своих Командиров.

Бой хотя и продолжался уже несколько минут, но взаимные потери были все еще незначительными. Основная схватка даже не началась. Авангард, бившийся с заслоном, чтобы не отставать от основных сил, перестреливаясь и схлестываясь, начал быстро продвигаться вдоль противоположной опушки леса вслед за основными силами.

"Белые", идя параллельным курсом, старались оттеснить "красных" к лесу, лишая маневра. Те, в свою очередь, искали слабое место "белых", чтобы при первой возможности рассечь их ряды, нарушив строй и управление. Пока боевая ничья. Все решала одна единственная оплошность, которую пока никто из противников не допустил.

Так бы и гонялись друг за другом, отыскивая слабые места и прикрывая свои, если б не новые обстоятельства, разом сделавшие бессмысленными все заготованные стратегии и тактики. Неожиданно всем стало ясно, что собрались они здесь не для самоистребления…

А началось с того, что внезапное острое чувство опасности буквально пронзило, сжало спазмом мозги и Командира, и Есаула. Нет, не той опасности, которая исходила от действий закадычного противника, а совершенно иной природы. И сразу все стало на места. Головная часть обоих Отрядов вырвалась из облаков пыли и…

Нашему описанию схватки явно не достает понимания масштабов происшедшего. Вот только дать полную оценку мы не в состоянии. Правда, можем судить косвенно, не претендуя, впрочем, на объективность. Ограничимся одним лишь наблюдением.

В то самое время, когда Отряды начали сходиться в смертном круге, в другой части мира, где-то в Европе невысокий седой человечек в котелке и с тростью с серебряным набалдашником раздраженно поднимался вверх по узкой дорожке, ведущей к центральной площади городка, на которой расположились старинная ратуша и высокий собор[92].

Настроение было прескверным и усугублялось безотчетной, нарастающей тревогой. Так что, утро не задалось с самого начала. Характер у старика и смолоду был вздорным, а теперь, в иммиграции, испортился вовсе. Бывший генерал, с утра пораньше он успел перессориться с прислугой и всеми домашними, хлопнул дверью и поковылял к центру с какой-то малозначительной целью. Теперь злился на крутой подъем.

- Немчура проклятая! - пробурчал по-русски с одышкой из-за подъема. - Ничего не умеют делать как надо, - со злостью ударил тростью по скользкой от воды брусчатке. - Того и глядишь, завалишься посреди дороги, и ни одна зараза тебя не поднимет.

И пока он таким образом бранился сам с собою, дорога вывела его к стелле посреди площади. На ней был изображен знаменитый на всю Европу здешний средневековый герцог, разбивший в тридцати верстах отсюда со своим трехтысячным войском пятитысячную армию какого-то не менее известного полководца, претендовавшего на его земли.

Великий был человек! Историческая личность.

Утро готовилось перейти в полдень, поэтому площадь давно наполнилась праздным и рабочим людом. Внезапно человек в котелке остановился как вкопанный. На него даже налетел какой-то неуклюжий долговязый студент местного университета. Старик, на удивление, не обратил на вопиющее безобразие никакого внимания. Казалось, он напряженно то ли прислушивается, то ли присматривается к чему-то. Шум на площади стоял изрядный, так что слышать он ничего не мог. Тем не менее, прислушивался, причем с нарастающим вниманием. Смотрел же и вовсе сквозь проходящих мимо людей.

Так продолжалось достаточно продолжительное время. Схватка на болте к тому моменту начала приближаться к своему апогею. Человек в котелке хотя и мешал прохожим, но те его старательно обходили, стараясь не оборачиваться на вздорного чудака. Между тем и они, как и он, в какой-то мере ощутили на себе действие какого-то странного напряжения. И оно их очень напугало, чего нельзя сказать о застывшем человеке.

И вдруг, случилось нечто из ряда вон выходящее. Как будто какая-то плотная волна пробежала сквозь площадь, да так, что даже высоченный памятник на стелле заметно качнулся. Все замерли от неожиданности и каких-то непонятных и пугающих чувств. Волна ощутимо прошла сквозь сердца каждого из людей и стремительно прокатилась дальше. Никто ничего не мог разобрать. И тут человек в котелке вздрогнул, поднял свою трость с серебряным набалдашником, указывая на памятник, и воскликнул неожиданно громко.

- Ух ты! Смотрите, кто-то из наших только что палкана завалил, - и захохотал.

- Кр-р-ра-с-с-с-авец! Ну, молодец - не подкачал. Знай наших! - продолжал неистово кричать, размахивая и котелком и тростью, распугивая остолбеневших горожан.

Они еще не успели придти в себя от потрясения, а тут дикие крики странного человека на непонятном языке. Тем не менее, все посмотрели на продолжавший раскачиваться памятник и тут… Неожиданно у всех в голове одновременно сработала какая-то защита - люди немедленно забыли все, что только что с ними произошло. Как будто ничего не было вовсе. Просто каждый, как ни в чем не бывало, пошел по своим делам своей дорогой, совершенно не замечая более восторженных криков ненормального старика.

Вскоре кричащий утомился, замолчал, вытер платком вспотевшую лысину, надел котелок, по-военному развернулся на каблуке, вытянув вперед трость, указывая ею самому себе дорогу, и двинулся к ближайшему погребку. Оказалось, что в это утро там уже начали собираться непримиримые ветераны кайзеровской армии. Они ненавидели Англию, особенно ненавидели Россию и были полны решимости показать всем, где раки зимуют.

Было слишком рано, отчего подвал заполнился лишь наполовину. Приход явно русского вызвал общее глухое раздражение, которое, впрочем, нисколько не испортило хорошего настроения старика. Тот заказал двойную порцию чего-то крепкого, расплатился, взял свой напиток, резко повернулся к собравшимся, высоко подняв стопку, и воскликнул.

- За Россию!

Широко по православному перекрестился, выпил до дна содержимое и грохнул стопку об пол так, что все в погребке вздрогнули. Снова развернулся на каблуке, хрустя по разбитому стеклу, и вышел вон. Никто из собравшихся на съезд даже не пошевельнулся.

В питейной на некоторое время воцарилась гробовое молчание. Человек же в котелке поднялся не свежий воздух, широко вздохнул и радостно двинулся к себе домой. Настроение у него теперь было распрекраснейшим, не хватало только собеседника. Поэтому он громко заговорил сам с собой, распугивая степенных бюргеров.

- Эх, где вы, годы мои молодые! - вытер радостную слезу платком, высморкался. - Был бы помоложе годков эдак на двадцать, не задумываясь, пошел с ними на смерть. Да-с, с превеликим удовольствием-с пошел бы! Эх, жалко, что меня там не было. Нет, но такого палкана завалить! Это ж надо же. Вот теперь и на нашей улице праздник. Пойду стариков собирать - пить будем, пировать будем, Россию славить будем!

Бога благодарить!

Старик стал обходить городок в поисках своих таких же дряхлых приятелей соотечественников. По дороге продолжал по-прежнему громко разговаривать сам с собою.

- Нет, не можем мы жить по-людски, зато как красиво умираем!

Человек в котелке был убежден, что все, участвовавшие в схватке погибли, хотя это его нисколько не расстроило. Скорее даже наоборот. Он, сам старый воин, знал толк в смерти. А о такой, какой сподобились Командир с Есаулом, можно только мечтать.

- Кого жалеть изволите-с? Нас, навеки потерявших любимую Родину, или их, честно и славно сложивших за нее свои буйны головы, - даже всплакнул о своей судьбинушке.

- Это ж счастье какое величайшее, такое не всякому выпадет - с самим палканом схватиться! Раз в сто лет, наверное, такая удача случается. Ну, ладно, хоть за других порадуюсь. Да, надо еще и священника навестить, пусть панихиду по убиенным отслужит.

Откуда и как он обо всем догадался, не знаем. Одно можно сказать со всей определенностью. То, что нам кажется в России маленьким, не заслуживающим особого внимания, может до основания потрясать мир. Он сотрясение всегда примечает, но с завидным упорством отказывается видеть его и старается немедленно позабыть.

Ну, это уж его дело.

Командир еще пару дней приходил в себя, лежа в палатке. На утро третьего проснулся от того, что стал задыхаться. Пытался выбраться из тесной палатки - как бы ни так! Выход был завален снегом. Еле-еле выкарабкался. Зима, холод, снег - все встало на свое место. Поле битвы так занесло, так запуржило, что и Есаулова креста не видать.

Солнце слепило, отражаясь в снежинках.

Командир долго глядел на его, пытаясь вспомнить подробности схватки, но, к своему удивлению, с тревогой ощутил, что с каждой минутой память… покидает его. Нет, он вовсе не сходил с ума, но сообразил, что сойдет, если немедленно не забудет происшедшее. Скорое зимнее солнце давно успело зайти ему за спину, а он все смотрел и смотрел в т сторону, где оно было несколько часов назад. В себя пришел оттого, что кто-то теребил рукав шинели. Оказалось - верный конь куда-то торопит его. Стал собираться. Успел до захода.

А с раннего утра в путь! Куда? Зачем? Командир не ведал. Знал твердо только одно - Дело еще не кончено, надо заканчивать как надо, иначе все усилия окажутся напрасными. Какие усилия? Через пару дней он уже не помнил какие именно. С этого момента и начинаются странствия того, кого мы назвали Всадником, а потом Лежащим…

Уже по одному тому, как Враг отчаянно противился его продвижению, можно смело судить о том, насколько важен этот "ледовый поход". Почему-то Командир снова должен был схватиться с прежним врагом, но теперь уже один на один... Впрочем, Всадник был один, а врагов, как мы помним, было много.

Главное, от победы или поражения в будущей схватке зависел исход прошлой… Почему? Потому что тогда, когда бились рука об руку с есаулом, Командир обладал силой, которую еще не заслужил. Получать ее и направился Всадник. А Лежащий в полубессознательном довел эту силу до совершенства.

С Божьей помощью.

А Враг так не мог. У него не было ни прошлого, ни будущего. Поэтому-то он так и не понял, откуда у Есаула с Командиром взялась такая сила. Ну, и шут с ним!

Итак, очнулся Командир на лавке, не зная, кто он и где он. С этого момента и началась история Лежащего. Точнее с того, как Всадник полетел вниз с обрыва и утонул. Насмерть, навсегда… Все - конец. Но на самом деле все только-только начиналось. Нарушая законы пространства и времени, переставляя начало и конец, перед нами развернулась краткая история небольшого отрезка жизни одного единственного маленького человечка.

Кто он такой? Никто! Его руками вершилась история России? Нет. Были и более достойные и бесстрашные защитники нашего Отечества. Сколько пришлось претерпеть им видимых и невидимых нападений врага рода человеческого, его человечьих прихвостней или просто заблудших? То ведает Бог. Но и нашему герою, как мы видели, досталось изрядно. И из таких, невидимых миру, подвигов и куется Победа над злом.

Из рада в род, из века в век.

А как на самом деле именовать этих победителей-ратоборцев: всадниками, лежащими, командирами или как-то еще - разве в этом суть? Главное - они не сдаются! Умных много, смелых много, а побеждают только верные. А таких сейчас мало… Умный все перепутает, смелый, рано или поздно, струсит, предаст. Потому что они одиноки в своих достоинствах. Только верный, верный единственно Господу нашему Иисусу Христу никогда не одинок, всегда верен, просто не в состоянии предать, поскольку верен Сам Христос. А верность - штука непростая - дар Божий. Ее нельзя воспитать посредством тренировок.

Надо иметь любовь Божию в сердце, пусть и скрытую до времени от самого себя. Только она - единственный надежный хранитель верности. Остальные рано или поздно солгут. Верным же в положенный срок посредством благодатной любви открывается Сам Господь. А с ним и вовсе нестрашно. С ним и в аду не пропадешь.

Точно-точно!

Но, вернемся к нашему герою. Он много размышлял над происшедшим, но и спустя время, бывший теперь уже Командир не мог понять, с чего началось, а что стало концом. Да и кончилось ли все или только начинается… Но, как он не старался, а так и не сумел связать разорванные пространство и время, поскольку в жарком таежном аду они то ли попеременно менялись местами, то ли переплелись таким диковинным образом, что начало почему-то оказывалось посередине, а конец, ни с того, ни с сего, стал… началом.

Ясно одно. Именно тогда, когда он окончательно и бесповоротно умер - там подо льдом - он обрел всю полноту свободы и силы, которые позволили ему стать победителем прежде того - на поле брани у "болота", и после того - на койке, в темном сарае.

Каждый раз смерть очищала его, и только поэтому он сумел выйти победителем и в прошлом, и в настоящем, и в будущем! Умер, не умерев, - это удивительно и непонятно. А еще, он понял - смерть, не главное. Как будто кто-то тихо на ушко прошептал заветное слово. Какое именно? Не знаем. Только после него на душе стало так покойно и тихо, что не высказать. Мир, воцарившись в сердце, более не покидая его никогда.

Скажем, напоследок, одно. При кажущейся бессвязности рассуждений нашего героя, в его словах крылась очень строгая и тонкая логика - нить, открывающая необычно крепкую взаимосвязь событий и времен. А нам, для лучшего понимания происшедшего, следуя этой нити, придется вернуться почти к самому началу повествования.

Итак, очередное пробуждение из обморочного состояния тяжко больного Лежащего-Всадника-Командира ознаменовалось тем, что он вспомнил, кто он на самом деле. А еще, он понял, что снова на войне, особой Войне, что он солдат и снова должен идти в бой.

Противник тот же, что и в прошлый раз. Нет, конечно же не покойный Есаул, Царство ему Небесное, а Враг исконный невидимый. Враг, жаждущий реванша и отмщения. И оказалось, что он все время находился прямо под носом, но был невидим.

- Затаился и ждет, гадюка! Ждет, когда я допущу оплошность.

Несообразно огромный Враг и маленький, ничтожный, едва живой человечек. Что побудило Врага, забросив все важные дела, подобно доброй сиделке, провести столько бессонных ночей у его изголовья, ловя каждый вздох умирающего, предугадывая каждое движение души, ловя каждую мысль? Он, убивший множество людей, втравивший в смертельную круговерть несчетное число царств и народов, так что давным-давно перестал считать и праздновать свои кровавые победы, в третий раз терпел поражение.

Сперва от Командира с Есаулом, азартно охотившихся друг за другом со своими отрядами, подобно двум стаям изголодавшихся волков. Кстати, стаи волков-людоедов в последнее время стали беспричинно появлялись в этих местах, наводя ужас на людей. Появлялись, а потом беспричинно исчезали. Только сейчас Командиру стало ясно, что всякий раз они не уходили, а панически бежали. И не беспричинно. Ясно и то, какая тварь стояла за волчьими набегами на зимовья, хутора и города…

Кто-то их всякий раз останавливал. Каждый раз разный и неведомый. Нынче череда Командира. Сколько будет продолжаться его время? Трудно сказать… А бояться надо не волков. Главные волки теперь человечьи. Нелюди, только по виду люди, и совершенно неисправимы. И они очень ловко скрываются под человеческим обличием. Так что, сперва их надо еще увидеть, распознать, а уж потом истреблять. Но все же, не они главные, а этот самый невидимый никому "кукловод", который и сейчас, низко склонившись над скорбным ложем больного, терпеливо ждет "звездного часа" - жаждет его смерти.

Такой огромный, сильный и беспощадный, не отходящий ни на минуту, как же он алчет души человечка. Ни известного праведника, ни безызвестного молитвенника, ни священнослужителя, наконец, а самого ничтожного на земле существа. Вокруг столько проливается праведной и неправедной крови, идут жаркие сраженья не на жизнь, а насмерть непримиримейших армий. Вот, где настоящий "праздник души" для таких как он. А этот неистовый гигант тихо сидит вдали от тех мест, куда рвется его мятежный дух, где решается судьба всего того, что столетиями готовил он и его нечистые соплеменники.

Неужели он так важен? Не может быть! Однако что-то же держит эту тварь как бешеную собаку на поводке, что-то не отпускает ее, чтобы вдоволь повеселиться на свободе…

Только что именно?

А дорога все бежала и бежала куда-то, петляя между лесами, холмами, пересекая реки. Дети почти все время спали, а, проснувшись, смотрели в дырочку в окне, прижавшись к Командиру. А тот от их преданности все время плакал. Проснулось отцовское чувство. Какой же он дурак, что не заимел семьи, думал Командир. Какое счастье иметь детей, жену, любить их больше себя! Незнакомая сладость этого чувства охватила его.

Любовь ничем не заменить!

И эти дети уже не были детьми только покойного Есаула.

- Они и мои пред Богом и людьми! - всем сердцем ощущал Командир и такая жалость, такая любовь и теплота переполняла его истомленное сердце, что не передать.

- Только куда и зачем мы едем? - все чаще задавал он вопрос.

Люди входили и выходили. Никого из тех, с кем садились в поезд, давно уже не осталось, а пункт назначения все еще был неведом. Но его близость явственно ощущалась.

Ее выдавало и участившееся волнение сердца и несколько неестественная веселость детей, скрывавшая за собой тревогу. Да, что говорить, об этом говорило все. И становящиеся все более покойными лица пассажиров, и отсутствие у них привычной агрессивности. И, вообще - вокруг витало почти забытое ощущение мирного довоенного, дореволюционного духа, источаемого даже самим, неспешно проплывающим мимо замерзших окон пейзажем. На сердце было такое чувство, что поезд идет… прямехонько в Рай.

Может, так было? А почему бы и нет! Слишком многое говорило именно об этом, хотя Рая ни Командир, ни его горячо любимые дети никогда не видели. Но встреча с ним с каждым днем все сильнее томила сердце. И боязно, и хочется поскорее увидеть.

- Странно, - прошептал Командир. - Я всегда представлял себе дорогу в Рай совсем иначе. Даже не скажешь как… С другой стороны, в последнее время все вокруг стало таким странным. Так что и в Рай въехать на поезде уже не казалось невозможным.

- Осталось всего несколько остановок и - вот он! - подумал Командир, но решил, что верно поторопился. До Рая было далеко. Что он имел ввиду? Свою судьбу или вообще… Теперь он все чаще размышлял не только о детях, но и о России. Какие же страшные, смертельные раны, сама себе нанесла несчастное наше Отечество - погибшая для всего мира Империя. Они нескоро заживают. А пока не заживут, Рая России не видать.

Она рождена для него, но не увидит его дивной красоты, пока не воскреснет. А для этого надобно не просто вернуть, а многократно преумножить былую мощь. Да так, чтобы весь мир ощутил бы ее властную, Богом данную, царскую десницу. Не как власть сатанинскую, порабощающую племена и народы, а власть освобождающую от ига.

Ига обмана, злобы и несправедливости.

- Только так и никак иначе! - невольно воскликнул Командир, решив, что это час сей настанет нескоро. Однако детей разбудил и стал собирать вещи. Скоро показалась станция. Никто не выходил, но к выходу пропустили. Когда вышли, весь поезд облегченно вздохнул. Эта "троица" была ему в тягость. Теперь снова можно жить по-старому, по-своему.

Запорошенный перрон, как и станция вообще, были пусты. От вокзала осталась ободранная стена и опаленная арка. Командир с детьми прошел сквозь нее и оказался на пустынной улице. Смеркалось. Куда идти, не ведал. Знал, что путешествие закончено. Все трое, ощущая, как тревожно и радостно колотятся их сердца, молчали. Так бы и стояли до утра, кабы не услышали, как невдалеке забил колокол.

Оцепенение спало, и они поспешили на горку, откуда раздавались гулкие призывные звуки. С каждым ударом становилось яснее, что там и находится цель долгого путешествия. Небольшой уютный белый деревянный храм открылся взору совершено неожиданно. Аккуратно расчищенная тропинка, у ограды веник. Обмахнули валенки, вошли. Тяжелые двери с усилием отворились, пропуская усталых путников внутрь...

Запах ладана, тепло и благодатный покой окутали со всех сторон. То ли молитва, то ли полудрема охватила все члены расслабленным и теплым блаженством. Служба только началась. Народу не видно. Невысокий старый священник в голубом кадил иконостас.

Богородичный праздник.

Не у кого спросить, какой именно. Свечи, мерцая, неярко освещали намоленную церковь. Совсем как в старые времена. Как будто не было ни Мировой, ни Гражданской. Храм всем своим видом источал неколебимую, незыблемую гармонию Божьего мира, в котором не было уже ни ужасного прошлого, ни тягостного будущего, ни скорбного настоящего - все поглощала бесконечно благодатная Вечность.

Командир явственно ощутил, как покидает его напряжение всех последних лет, как успокаиваются дети, пережившие страшную трагедию. А еще, увидел, как прямо перед ним в дымке стоит… живехонький Есаул, нежно обнявший свою, тоже живую, статную супругу. Стоит и с умилением смотрит на детишек, не ревнуя их к Командиру.

Дым от ладана растаял, видение исчезало. Дети, увидев родителей, заплакали. Но не от горя, а от радости. Они догадались, что их никогда больше не разлучат, и что Командир для них так же дорог, как и ушедшие, но и оставшиеся рядом родители. Все трое ощутили настоящее земное счастье, а еще поняли, что это не предел! Умиленно стояли посреди храма, потеряв чувство времени, плача и вторя невидимому хору, одни и те же сладкие-пресладкие слова: "Господи, помилуй!". Почему прежде они не были так сладки?

Что случится с ними дальше, они не знали. Они вручили свои судьбы в руки Божии, а Всемилостивый Господь принял их. Так чего бояться? Главное, они утолили-таки во Христе неутолимую человеческую Жажду - Жажду Бога. И им нечего больше желать, некуда больше идти, незачем с Ним расставаться. Время остановилось…

Навсегда!

Командир медленно продвигался по Пречистенке в сторону набережной. Нет, скажем сразу, это был совсем другой Командир, о котором шла речь прежде, а не его реинкарнация, избави Бог от подобных предположений. Прозвище Командир к нему приклеилось еще в разгар Первой Чеченской, да так и осталось. Властный, умный, любящий командир, сумевший сберечь солдат тогда, когда другие, следуя глупым приказам, "положили".

Рассказывать о перипетиях позорной и славной компании не станем. Потом была вторая война и другие "жаркие" места, в которых Командир неизменно отличался. Карьеру прервала шальная пуля, контузия и медицинская комиссия, признавшая Командира не годным к строевой. Несколько лет приходил в себя - мучили головные боли и ночные кошмары, от навязчивости которых едва не спился, но вовремя остановился.

Одиночество, ощущение ненужности - сильные ощущения. Но порою самые близкие, скрепленные воинским братством - служащие и оставшиеся "за бортом", собирались за одним столом. Поминали павших, искренне радовались встрече. Постепенно боль утихала, тем более, что поднявшиеся "наверх" товарищи, устраивая свой бизнес, не забывали о таких, как Командир. Они знали цену верности на войне, понимали ее необходимость и в бизнесе. В общем, все до последнего дня развивалось как нельзя лучше.

Обеспеченность, поправившееся здоровье, дружба, верность и тому подобное.

Вот только сегодня все рухнуло. Все оказалось иллюзией. Правда, он и раньше замечал, что многие из тех, с кем начинали дело, под каким-то неубедительным предлогом, покидали братскую компанию. Замечал, но не придавал значения. Слышал от кого-то, что они по-прежнему часто встречаются, выпивают, но уже не в ресторанах, а где-нибудь на природе или в тихих московских двориках. Многие бедствуют, но помощи отказываются. Поведение друзей было непонятным до сего самого дня. Зато теперь…

- Где были мои глаза? - спросил себя Командир и сам себе ответил

- Да, нет никакого братства, и никогда не было, если оно в один момент рассыпалось от кучки зеленых денег, - с отвращением прошептал Командир. Руки сами собой повернули руль, направляя машину к Илье Обыденному. Прежде Командир даже не знал о его существовании. Только, войдя внутрь, понял, что оказался здесь неслучайно.

- Илья - он же наш покровитель! - вспомнил бывший десантник, узнав у служителя, покупая свечи, в чью честь поставлен храм. - Значит, пришел я сюда неспроста.

На улице ослепительное солнце, а в храме тишина, ладан, колыхание свечей и полумрак. Подошел к Божьей Матери, стоявшей в самом темном месте. Взглянул, вздрогнул, не в силах отвести от нее своего зачарованного взора.

Она - живая!

Да, да - именно живая! Только не шевелится. К горлу подступил ком, тело затрясло от едва сдерживаемых рыданий, ручьем брызнули слезы. Плакал впервые и оттого неумело. Только тут и увидел, как много злого накопилось на сердце за последние годы.

Как могло случиться, что у самых честных, искренних и преданных людей, без сожаления проливавших кровь за Родину, будучи преданными и брошенными начальством, в мирное и сытое время так окаменели сердца. К ним уже не достучаться. Они умерли заживо! Никого не защищают, а только грабят и убивают.

Какая тут Родина?

- Матушка Заступница, как так вышло? Почему мы стали зверями?

Икона молчала, но излучаемая ею Любовь ответила на все вопросы, расставляла все по местам. Но, самое главное, стала растоплять сердце самого Командира. Тут только он и понял, что и сам не так уж далеко ушел от бывших товарищей. Да, да, - он и сам почти мертв! Но Богородица не отвернулась, не отринула его смердящую грехом душу.

Сколько простоял, не помнил. Очнулся оттого, что ноги дрожали от усталости и напряжения. Служитель несколько раз подходил, что-то с сочувствием спрашивал и снова отходил к свечному ящику. Командир ничего не слышал, ничего не видел, кроме лика Богородицы. Постепенно напряжение спадало, а усталость росла с каждой минутой. Оглянулся, увидел скамейку и, не отводя взора от иконы, сел.

И тут все куда-то пропало!

Нет ни храма, ни огромного города, а есть лишь одинокий Всадник, окруженный безмолвным морем тайги, из последних сил бредущий на верную смерть. А потом перед взором зачарованного Командира очень медленно и одновременно стремительно пронеслась вся наша история. И падение в омут, и Лежащий, и схватка, и Есаул… От видения последнего Командир неожиданно очнулся и резко вскочил на ноги. Невидимый свет от иконы прекратился. Нет, совсем он не исчез, просто стал скрытым, неприметным.

А Командир понял, что еще не все довел до конца. Его война вовсе не окончена, она в самом разгаре. Просто, начала принимать непривычные пока еще формы. Но все равно биться придется насмерть, потому что в этой войне в плен не берут…

Есаул - так звали другого командира из донских казаков, с которым довелось послужить Родине. Сирота, тот служил в соседней части, так что приходилось вместе разрабатывать планы обороны и наступлений. Сказать, что сильно сдружились, нельзя. Сблизились уже позже, в Москве, на почве коммерции. А несколько дней тому назад он был застрелен прямо у своего дома вместе с беременной женой. Теперь у него остались сиротами двое малолетних детишек, которым Командир приходился крестным.

Сначала подумал, что это дело рук бандитских. Сегодня понял - нет!

- Убили свои!

Как только узнал о смерти, само собою пришло решение взять детей себе. Жены и детей нет, присмотреть есть кому. Детишек всегда любил - отчего не взять! Прямо из детского сада, где его знали, повез к себе домой, ничего не рассказывая о случившемся. Тут же позвонил "куда следует", чтобы без задержки помогли оформить опекунство. Хотя прав у него никаких не было, как он понял из разговора, но с людьми общался "высокими" и те обещали помочь. А пока детей решили оставить под присмотром своей матери.

На том и порешили. Дело казалось законченным, но сегодня выяснилось, что все не так просто. Посмотрел стеклянные глаза своих, теперь уже бывших, товарищей и ужаснулся, не веря себе, - это их рук дело! Это они убили Есаула, пусть и чужими руками. А еще, он понял, что следующий на очереди стоит сам Командир. Стало не страшно, а тошно, но вида не подал. Неожиданно сославшись на резкое ухудшение здоровья, отказался от своей доли, чтобы уйти на покой. Для пущего правдоподобия попросил о небольшой, даже смехотворной, денежной компенсации, которую немедленно и получил.

Подписал все потребные бумаги и отбыл, чтобы больше никогда с бывшими товарищами по оружию не встречаться. Вышел из офиса, сел в машину и неожиданно увидел самого себя, сидящим у костра на краю болота, услышал звериный вой недавних боевых товарищей, раздирающих, грызущих зубами одного из своих же - тоже воющего и еще живого. Включил зажигание, поехал по Пречистенке, физически ощущая близость "болота"…

После Ильи Обыденного поехал мимо Христа Спасителя. Остановился, вышел, перекрестился, и уже со спокойным сердцем сел было в машину, чтобы выехать на набережную, но почему-то решил еще раз взглянуть на храм.

А его на месте не оказалось! Холодный пот выступил на теле, голова закружилась так, что пришлось опереться на открытую дверь машины. Опустил взор, немного постоял и снова поднял и… увидел чудо. Храм, оказалось, никуда не делся. Но он стал как бы прозрачным, притом что из него исходил мягкий свет. А сам он… парил в воздухе!

Внезапно врата его стали отворяться и… из них на конях выехали Командир и Есаул. Да, да, - те самые наши сибирские герои. Живые. В приветствии достали из ножен шашки, заблестевшие на солнце. Помахали рукой и, гикнув, прямо по небу поскакали на восток. Командир провожал их взглядом до рези в глазах, пока те не скрылись вдали.

Обернулся. Врата медленно затворялись.

А потом видение пропало. Командир постоял еще немного, наблюдая за прихожанами, входящими и выходящими из храма. Ноги дрожали от напряжения. Снова сел в машину. Тронулся нескоро - ждал пока окончательно придет в себя.

Проезжая мимо Болотной площади, увидел возбужденных людей с какими-то плакатами и мегафоном, размахивающих руками, что-то до хрипоты кому-то доказывающими.

С еще большей остротой вернулось острое ощущение "болота". Того самого, которое мы видели в самом начале. И тут он понял, что все эти возбужденные люди направляются прямо в его жерло, сами идут туда, где над ними проведут "опыты". Рука невольно потянулась к несуществующей кобуре с наганом, чтобы остановить безумие. Раздосадовано застонал, не найдя ее на месте. Видно, не судьба. На сей раз "болото" свое получит. Не сразу даже спохватился, что он не тот Командир и живет совсем в другом времени.

- Ух ты, как же ты до самой Белокаменной, поганое, доползло! - удивился Командир. - Вдоволь, думаешь, нажраться свежей человечинки? Не подавилось бы. Напрасно ты сюда заползло. Ой, напрасно, - сказал и ощутил ответную волну ненависти. Не вполне ясно только от кого она исходила. От "болота" или от собравшихся у его кромки людей.

- А, может оно все-таки добилось своего - "воплотилось"?

Надо на досуге хорошенько обо всем этом поразмыслить.

И тут же ощутил сердцем крепкую связь с прежним Командиром. А еще, вспомнил зимнюю дачу, напротив старого белого храма. На нее-то на другой день и отвез детей Есаула на попечение престарелой матери. Когда выходили из машины, навстречу вышел седой священник в полном облачении и с крестом в руках, поманил к себе, крепко обхватил и детей, и мать, и Командира, благословил всю честную компанию. Священник ничего еще не мог знать о судьбе Есаула и его жены, по крайней мере, не должен был знать.

Но, быть может, странные видения посещали не одного Командира? И что ожидает его в будущем? Без надобности подобные видения не являются. Может, и он направляется не по набережной, а движется вдоль обрывистого берега сибирской реки, в поисках спуска? Одно можно сказать наверняка - он нашел настоящего друга! А ведь как здорово, что на Русской Земле все еще не перевелись еще чудо-богатыри! Ну, ведь правда же?

- Нет, нет, - все, все не так! - вдруг осенило Командира. - Это не продолжение чужой жизни. У него своя, у меня своя, а дело делаем одно, и теперь настал мой черед.

Вот и все!